На весь дворец прогремел голос Ибрагим–хана, требовавшего к себе Шахмамеда. Тот явился незамедлительно.
— Шахмамед! — от ярости хан брызгал слюной. — В зиндан[32] этого негодяя!
Маликмамед–хан побледнел, хотел что–то сказать, но слуги уже схватили его и потащили вон.
Туманным утром во двор к Кязыму вошел посланный из дворца.
— Кто тут Сафар? — громко спросил он. — Его во дворец требуют!
Телли к Гюльназ ткали, сидя на веранде. Услышав про дворец, Телли побелела.
— А зачем он понадобился? — заплетающимся от страха языком пролепетала она.
Парень сдвинул на затылок папаху, поскреб макушку.
— Нужно, стало быть… Где он есть–то?
— Да зачем он? — с упрямым отчаянием повторила Телли.
— Почем я знаю! Сказано: привести! — Поглядывая по сторонам, ханский нукер рассеянно скреб у себя под шапкой. И вдруг папаха свалилась с него, и спутанный клок волос упал ему на лоб. Гюльназ улыбнулась, Телли же, поглощенная тревогой, быстро встала, отряхнула пыль с шаровар и с горестным выражением на лице вышла со двора. Неподалеку от мастерской, на пустыре, Сафар строил дом: он поставил четыре столба и теперь переплетал их прутьями. Сафар спокойно выслушал жену.
— Ну чего переполошилась? Зовут, стало быть надо идти. Вернее всего опять куда–нибудь пошлют!..
Он надел куртку и вместе с нукером отправился во дворец.
На базаре собралась большая толпа. Оказалось, что дарга[33], обнаружив у одного из продавцов неточные весы, приказал привязать виновного к фалагге[34] и бить его прямо тут же, посреди базарной грязи. После тридцати ударов человек потерял сознание. Ханский нукер глядел на несчастного, равнодушно почесывая макушку, ничто не дрогнуло в его лице; Сафар кусал губы, с трудом сдерживая гнев.
Не останавливаясь, миновали они многочисленные лавки; здесь торговали тканями, лекарственными снадобьями, ювелирными изделиями…
Дошли до диванханы[35]. У ее стены, меж других казненных, томился в предсмертной муке посаженный на кол человек. Мальчишки швыряли в него каменьями, а он все отворачивал искаженное мукой лицо и повторял монотонно:
— Не… бросайте… В глаза… попадете… «Безжалостные!» — подумал Сафар, однако произнести это слово вслух не осмелился.
Нукер привел Сафара в комнату для прислуги. Человек восемь дворцовых слуг, расположившись на килиме[36], вели задушевные беседы. Дядька Кичикбегим тоже был здесь. Он сидел в переднем углу, скрестив ноги, потягивал люльку. Один из нукеров оживленно описывал сцену, которую видел вчера на рынке:
— Дарга кричит: «Говори, мерзавец, ты гатыг выпил?!» «Нет», — отвечает. «Правду говори, сукин сын!
Куда он девался?! Ты сожрал!» А тот упрямится. Ну дарга разозлился да как пхнет ему ножом в брюхо, гатыг во все стороны!.. Потеха!..
Сафара привели к Мирзе Алимамеду. Большая устеленная коврами комната, с выходящими на веранду окнами, помещалась на первом этаже; ниши заполнены были книгами и тетрадями. Когда Сафар вошел, Мирза Алимамед что–то писал, положив на колено дощечку с бумагой.
Сафар поздоровался, Мирза Алимамед ответил на его приветствие и указал ему место сесть. Убрал перо в пенал и окинул Сафара внимательным взглядом. Тот продолжал стоять.
— Садись же! — повторил Мирза Алимамед.
Сафар опустился на колени, сел.
— Ты хорошо знаешь Кубу, — начал Мирза Алимамед. — И хан решил дать тебе поручение… Важное поручение… Фатали–хан подтянул войска к Шемахе, видимо, у него есть какой–то замысел. Поезжай, поброди там, вызнай, сколько у них сабель, когда войско должно выступать, в каком направлении. Пойдешь под видом разносчика товаров. Купишь кой–какие товары — денег я тебе дам. Побольше толкайся среди людей. Ты понял меня? Хорошо понял? Дело очень важное! И срочное!
Мирза Алимамед подробно растолковал Сафару, что от него требуется. Товары, которыми он должен был торговать, и конь вскоре были готовы. На следующий день Сафар спозаранку снарядился в путь. Заплаканная Телли, отворив ворота, вылила вслед мужу полный таз воды, чтобы сопутствовала ему удача.
Мамед–бек уже вырос, стал взрослым, образованным юношей. У специального учителя брал уроки. В те времена обучение состояло из чтения нескольких книг. Начинали с «Череке», потом переходили к корану на арабском языке, а уж под конец читали персидских классиков. Азербайджанского языка в школах не изучали, но поскольку для Ближнего Востока это был язык международный, говорить на нем умел каждый. На азербайджанском языке существовала устная народная литература; остроумные пословицы и поговорки, прелестные сказки, задушевные лирические песни, поэтичностью своей подчас превосходившие персидскую поэзию, столь почитавшуюся в официальных кругах. У любого грамотного молодого человека имелась в те времена особая тетрадь: в нее переписывались лучшие из стихов, созданных на родном языке, прежде всего стихи Вагифа; нередко их заучивали наизусть. Как любой богатый городской юноша того времени, Мамед–бек увлекался поэзией, охотой, сказками… Примерно так же жил и сын Вагифа Касум–ага.
Наступила весна. Лед таял, и по улицам, журча, бежали потоки. Вершины гор еще прятались в тумане, но было уже тепло. После долгой, нудной зимы каждый стремился на солнышко: на веранду, на крышу, на улицу; во дворах женщины чесали шерсть.
Когда Мамед–бек и Касум–ага пришли в зорхану[37] там уже было полно народу. Зорхана представляла собой довольно широкую крытую арену, окруженную деревянными трибунами. Юноши переодевались здесь же, на трибунах, снимали свою одежду и облачались в короткие штаны из мягкой кожи.
Мияндар — смотритель зорханы, рослый, широкогрудый, с могучими мышцами мужчина — спустился на арену и прохаживался по ней, держа в руке стрелу с колокольчиками; бритая его голова поблескивала на солнце. Музыканты с крашенными хной бородами настраивали тары и кеманчи.
Один за другим юноши вышли на арену. Раздался громкий голос мияндара, и тотчас же прозвучал колокольчик. Заиграла музыка. По знаку мияндара юноши разделились на две группы и по двое стали строиться слева и справа от него. Посреди арены сложены были похожие на скалки деревянные палицы. По знаку наставника юноши разобрали их и стали метать. Для начала брали самые легкие и, постепенно меняя, переходили к более тяжелым. Первая палица показалась Мамед–беку игрушкой. Он с усмешкой взял ее и забросил на край арены. Мияндар строго глянул на него, призывая к порядку.
По указанию наставника юноши меняли палицы, снова и снова повторяя упражнения. Потом они парами прошлись по кругу, постояли, отдохнули немного и снова стали упражняться с палицами.
Наконец с этим было покончено. Стали готовиться к борьбе — смазывать друг друга салом. Снова раздался звон колокольчика. Юноши встали в круг. Зазвучала веселая, бодрая музыка. По знаку мияндара Мамед–бек и Касум–ага вышли на середину арены.
Сначала они медленно кружили друг за другом, нараспев произнося реджас — похваляясь собственной силой и устрашая соперника; зрители, сидящие на трибунах, криками подбадривали их.
Наконец Мамед–бек, громко вскрикнув, бросился на противника, схватил его за правое запястье, рванул на себя. И снова они начали кружить по арене, все более возбуждаясь выкриками зрителей, громкой дробной музыкой и собственными угрозами. Вот они сблизились, уперлись друг в друга макушками, опять разошлись. Еще громче зазвучал реджас. Борцы сошлись, схватили друг друга за кушаки. Они старались покрепче обхватить друг друга, но тела их были смазаны салом… Попробовали другие приемы — безрезультатно. Наконец Касум–ага, улучив момент, зашел сбоку и, рванув Мамед–бека, опрокинул его на землю. Но, словно кошка, всегда падающая на четыре ноги, Мамед–бек уперся в землю руками и ногами и замер в таком положении. Как ни старался Касум–ага вывести противника из стойки, ему это не удавалось. Наконец он решил вскочить Мамед–беку на спину, но тот, воспользовавшись моментом, мгновенно перевернулся и, схватив противника одной рукой за руку, другой — за горло, прижал к земле. Он, кажется, задушил бы Касум–агу, но зазвенел колокольчик мияндара; противников растащили.
Тяжело дыша, стояли они друг против друга, грязные, потные, глаза их горели ненавистью.
Но колокольчик мияндара покончил и с этим; борцы обнялись и расцеловались. Такой был обычай, установленный в зорхане, — в сердцах противников не должно было оставаться ни злобы, ни ненависти.
Мамед–бек и Касум–ага освободили арену, следующая пара начала борьбу.
Часа через два, выйдя из зорханы, Мамед–бек собрал вокруг себя приятелей.
