Любя вплетать новые розы в свой венок, он не любил, когда удобный для этого случай ускользал от него, а потому был фанатиком. В основе здесь был опять злобный эгоизм.
Если купец, производя торговый оборот и рассчитывая на хорошие барыши, не получил их, а только вернул сполна свои капиталы, он от этого не обеднел, но все же разве он останется доволен? Конечно, нет! Будет рвать и метать.
Так и отец Пий рвал и метал, когда претерпевал неудачу: сокровищница его благих деяний не потерпела ущерба, но прибавка к ней ускользнула. Как же в таком случае не пламенеть гневом? Если же могли найтись средства воротить потерянное или исправить ошибку, хотя бы даже средства безнравственные, тогда отец Пий, не раздумывая, приступал к ним: ведь цель оправдывает средства, чего же еще? Это правило применялось им в самых широких размерах.
С молоком матери патер всосал убеждение, что католическая религия — единственный путь ко спасению, и неуклонно шел по этому пути; всех «еретиков» он страстно ненавидел и эту ненависть к чужому верованию считал тоже одним из цветков своего венка. Поэтому можно себе представить, как встретил он «заклятого еретика», «проклятого схизматика» боярина Павла Степановича, когда тот однажды появился на пороге его комнаты.
Белый-Туренин не обратил внимания на краску в лице и злобный блеск в глазах патера, спокойно вошел в его келью, притворил плотно за собою дверь, потом опустился на скамью.
— Як тебе, поп.
— Ну? — недружелюбно буркнул отец Пий.
— Да, вишь, дело какое, хочу в твою веру переходить.
Патеру показалось, что боярин пришел издеваться над ним. Это его взорвало.
— Ты смеешь смеяться?! Поганый еретик! Вон! — не своим голосом закричал он и даже, схватив лежащий поблизости бич, замахнулся им.
Тот отвел его руку.
— Поп! Обезумел ты, что ли?
Патер пыхтел, как бык.
— Як нему с делом, а он драться лезет, — продолжал спокойно Павел Степанович.
Отец Пий смотрел на него, вытаращив глаза, недоумевая, шутит боярин или говорит серьезно.
— Да ты правда?.. — буркнул он.
— Да как же неправда? Зачем же я пришел бы к тебе? Садись-ка лучше да потолкуем.
Патер послушно опустился на скамью.
— Я тебе, поп, не соврал: решил я веру латинскую принять.
Патер хлопнул себя руками по бедрам.
— Чудо! — воскликнул он.
— Истинно чудо, — со вздохом промолвил боярин. — А только я ведь не даром хочу веру сменить.
— Не даром? Как же так?
— А так — ты за это должен мне устроить одно…
— Говори, говори! Все сделаю.
— С женой меня развести.
— Да где же твоя жена? Я думал, ты холост.
— Жена в Москве живет. Так вот, можешь ли?
— Зачем нужно это тебе?
— На другой хочу жениться.
Патер покачал головой и задумался.
— Гм… Твоя жена еретичка?
— Православная.
— Так, — протянул патер.
Он уже успел решить, что просьбу боярина надо исполнить во что бы то ни стало. В крайнем случае, он готов был повенчать боярина и без всякой разводной, просто игнорируя его первый брак, как схизматический.
Глаза патера весело заблестели. Он понял, что Белому-Туренину теперь без него не обойтись, что боярин попал в некоторую зависимость от него, ему захотелось воспользоваться этим, и, припомнив былые оскорбления, нанесенные ему Павлом Степановичем, Пий решил теперь поглумиться над ним.
— Благое дело ты задумал, сын мой, что отрешаешься от ереси. Я вижу в этом Промысл Божий… Но все ли ты обдумал?
— Все.
— Ведь ты, если выпадет случай, должен будешь, преклонив колени, целовать ногу у святого отца папы.
— Знаю, — глухо ответил боярин, и тень пробежала по его лицу.
— Перстень у кардинала…
— Знаю! — еще глуше проговорил Павел Степанович.
Отец Пий во всю жизнь свою не бывал более весел, чем теперь.
— И даже у меня, смиренного, должен будешь целовать руку.
Боярин гневно взглянул на патера.
— К делу, поп, к делу!
— А это — разве не дело? Я должен тебе разъяснить, чего потребует от тебя наша святая церковь.
— Не церковь, а попы с монахами.
— Ты вольнодумствуешь — наша религия запрещает вольнодумство. Ты должен выучить латинское «Верую».
— Выучу, — ответил Белый-Туренин, ставший совсем мрачным.
— Признать наше Filioque — «и от Сына…»
Павел Степанович быстро поднялся со скамьи.
— Прощай, поп!
— Куда же ты?
— Я вижу, мне с тобой толковать нечего. Найду другого попа.
В глазах патера мелькнула тревога.
— Постой, постой! Напрасно ты сердишься, я только исполнял свой долг. Подойди ко мне!
Боярин подошел.
— Наклонись.
Тот исполнил.
Патер благословил его и протянул ему руку для поцелуя. Белый-Туренин слегка коснулся ее губами.
— Благословляю тебя на благой путь. Иди с миром и будь спокоен: я все устрою.
Как сказал отец Пий, так и сделал — устроил все.
Скоро по всему дому разнеслась весть, что совершилось чудо: «заклятый еретик» покаялся и готовится вступить в лоно католической церкви.
Пани Юзефа была в восхищении, пан Самуил был тоже доволен: теперь, знал он, от него никто не потребует удаления из дома боярина.
Однако они несколько призадумались, и чудо утратило в их глазах часть своего блеска, когда некоторое время спустя Павел Степанович посватался за Лизбету. Родство с «москалем», которого они, правду сказать, и знали-то очень плохо — могло быть, что он совершил преступление на родине, потому и убежал в Литву — ничего особенного не представляло. Только заявление боярина, что он купит землю вблизи их усадьбы — «казна» была захвачена Белым-Турениным из Москвы — и поселится там с молодою женой да убеждения отца Пия заставили их согласиться.
В начале зимы состоялась свадьба. Боярин был похож скорее на преступника, ведомого на казнь, чем на счастливого жениха, когда стоял под венцом, зато отец Пий сиял и с особенною торжественностью читал латинские молитвы. Лизбета казалась религиозно настроенной, и ее бледное личико было задумчивее обыкновенного.
Ни Анджелики, ни Максима Сергеевича, который, едва разнеслась весть о переходе Белого-Туренина в католичество, совершенно порвал с ним дружеские отношения, не было в числе присутствовавших на свадьбе. Причиною того были события, разыгравшиеся еще задолго до венчания Павла Степановича и Лизбеты.
Пани Юзефа довольно долго не спрашивала у Анджелики, переговорила ли она со своим женихом. Медлить заставляла ее боязнь, что ответ дочери будет неблагоприятным, и тогда нужно будет приступить к решительным мерам. Наконец однажды она велела позвать к себе старшую дочь.
— Что, Анджелиночка, говорила ты с паном Максимом, о чем я тебя просила? — сказала она, когда Анджелика пришла.
Девушка стояла смущенная и не смотрела на мать.
— Говорила, — тихо ответила она.
— Ну и что же?
В ожидании ответа пани Юзефа насторожилась и даже на время оставила свою работу — она, по обыкновению, сидела за вязаньем.
Анджелика подняла голову и в упор посмотрела на мать.
— Он не согласен, — медленно выговорила она.
Что-то новое показалось пани Юзефе в глазах дочери; казалось, Анджелика, несмотря ни на что, гордится непоколебимой твердостью своего жениха.
Пани Юзефа несколько минут молча смотрела на нее, потом взялась за работу и проговорила:
— А, не согласен!.. Можешь идти.
Больше она ничего не добавила и даже не взглянула на дочь.
Анджелика помедлила немного, потом удалилась.
Тотчас же после ее ухода пани Влашемская послала за отцом Пием.
— Еретик отказался вступить в лоно истинной церкви, — встретила она его такими словами.
— Я это предполагал. Он погряз во грехах, — ответил патер.
— Что же теперь делать?
— Я еще попытаюсь сам вразумить еретика, а если он и тогда не согласится…
— Тогда?
— Тогда нельзя допускать этого брака!
— Анджелика любит его и, пожалуй, решится пойти против нашей воли.
— Ее на некоторое время следует удалить из дому.
— Разве это поможет? Когда она вернется, можно будет ожидать того же, чего мы опасаемся теперь.
— До тех пор может многое перемениться. Пан Максим, например, может охладеть к панне Анджелике, уехать, умереть… Мало ли что…
— Гм… Куда же нам удалить Анджелику?
— Об этом уже я позабочусь. Подготовьте только пана Самуила.
Через несколько дней после этого разговора патер, встретясь с Максимом Сергеевичем, остановил его словами:
— Любезный пан, мне нужно с тобой поговорить.
— Я слушаю, отец Пий, — ответил молодой человек.
— Пойдем сядем в уголок, чтобы нам никто не помешал, и побеседуем.
