Глава вторая ЭМАНСИПАЦИЯ
1
Родилась она еще во времена императора Иосифа, за год до Великой французской революции, двенадцатой из тринадцати детей небогатого пражского мельника; нарекли ее Анной. Когда ей было семь лет, умер отец, и мать, изнуренная бесконечными родами, не могла прокормить семью. Хозяйство приходило в упадок. Так как за обучение платить было нечем, Анна, чтобы не бросать школу, куда она только начала ходить, договорилась с учителем, что вместо платы станет помогать ему по домашности и мыть полы в классе; таким образом, она получила начальное образование, научилась читать, писать и считать.
В десять лет Анне, как и ее старшей сестре Барбаре, пришлось пойти в люди; определили ее к одному из братьев матери. Братьев было двое, оба мельники; один жадный и злой, другой добрый, да жена ему попалась злая и жадная. Вот к этому доброму дяде и его злой жене поступила Анна служанкой и сразу угодила в ад. Хоть не была она избалована и ничего хорошего в жизни не видела, такое ей и во сне не снилось. Спала она па чердаке, куда летом проникал дождь, а зимой — снег, работу выполняла непосильную, кормили ее впроголодь, вместо жалованья девочка получала подзатыльники, оборванная, худая, как щепка, ходила она вся в синяках.
Когда этот дядя умер, ее взял другой, как уже было сказано, жадный и злой, он сразу уволил двух служанок и взвалил всю работу на худенькие, но крепкие плечи Анны. «Черт побери!» — думала она, когда у нее все косточки ныли и когда зимой и летом вставала в четвертом часу утра, чтобы к семи управиться со всеми делами. «Черт побери!» или «Вот проклятие-то! Вот проклятие-то! Вот проклятие-то!» — твердила она. Слова нехорошие, и по тем благочестивым временам куда более неприличные, чем сейчас, но Аничка вкладывала в них все свое упорство, надежду и мужество.
В семь часов, как мы уже сказали, управившись по хозяйству, в рваных ботинках, бежала она через всю Прагу в лавку дяди, где торговала мукой. А поскольку от природы была она добросовестной, то при всех условиях, за что бы ни бралась, все делала исправно, и торговля при ней процветала.
Добросовестность — вот что было для нее единственным принципом, единственным нравственным мерилом. Дядя обращался с ней скверно, но раз уж она была его служанкой и приказчицей, то была добросовестной служанкой и приказчицей: это было у нее в крови. Вместо обеда Анна получала два бумажных гроша. Но из этих грошей и жалованья, которое дядя выплачивал ей, когда ему вздумается, она скопила за шесть лет восемьдесят гульденов на приданое и в двадцать лет вышла замуж за ничем не примечательного, но верного человека. Он служил официантом в трактире «У золотого ангела».
Супруги арендовали в Карлине трактир и открыли торговлю навынос.
Наступил 1808 год, шла война с Наполеоном. В Праге было полно военных, Аничка с мужем варили пиво и шинкарили, варили и шинкарили с раннего утра до поздней ночи, а закрыв трактир, ходили еще с бадьями на реку по воду. К тому же Аничка сама все закупала, сама пререкалась с властями, сама за всем присматривала. А стряпать она выучилась так, что ее подливки прославились на весь Карлин и за его пределами. Ее жареные цыплята были не противного серо-желтого цвета, каких обычно подают в трактирах, а золотисто-коричневые, — как глянешь — жить становится веселее. Хотя много лет Аничка имела дело с мукой да крупой, но и в мясе разбиралась так, что никто не мог ее провести: она с первого взгляда отличала лежалое мясо от свежезабитого, старое — от молодого. А вот в пиве тогда еще толку не знала, да ей это было и ни к чему, поскольку муж ее был мастак в этом деле, обученный пивовар. Да и надо же было ему знать толк в чем-нибудь, чего она не разумела, если не хотел он рядом с женой выглядеть полным ничтожеством.
Хороший и тихий человек, он все же изрядно ворчал, когда Аничка, несмотря на то что хлопот у нее и без того хватало, взяла в дом мать, уже совсем беспомощную старушку, и одну из сестер, калеку Мадленку. Но оказалось, что и этот поступок Анички, как всегда, был правильный. Тяжело заболев тифом, она выжила только благодаря тому, что сестра дни и ночи ухаживала за ней. Но, после того как слабая здоровьем Мадленка, заразившись от нее, так и не поднялась, Анна корила себя и дала обет своей покровительнице, святой Анне, искупить смерть Мадлены тем, что никогда не будет жадничать, не останется слепой и глухой к чужой беде и страданию, а для того чтобы по-настоящему помогать людям, поклялась она разбогатеть.
Анна и впрямь едва не разбогатела, так как от посетителей отбоя не было, но экономический кризис, разразившийся в 1811 году, поглотил большую часть сбережений супругов. Поскольку их трактир существовал главным образом за счет военных, то после окончания наполеоновских войн доход стал падать; тогда Аничка с мужем арендовали небольшую пивоварню на Малой Стране, и дела их опять пошли в гору. После одиннадцати лет супружества, заполненных непрерывной тяжелой работой, муж Анны умер; однако жизнь научила ее всему, кроме сентиментальности, и она только коротко сказала: «Отмучился, бедняга, все там будем», — и повела дело сама; приветливая, но упорная, хрупкая, но неутомимая, Анна поспевала всюду. Она давно уже отказалась от своего «Черт побери!» и «Вот проклятие-то!», но от принципа добросовестности не отступала ни на шаг.
В тридцать три года Аничка вышла замуж вторично, на этот раз за пожилого толстого пивовара Антонина Напрстека. Анна никогда не потворствовала капризам сердца и чувств, и поэтому нельзя предположить, что в брак с человеком на тринадцать лет ее старше она вступила, движимая страстью, — скорей всего, в правильности выбора ее убедило его знание пивоваренного дела.
Но и второй брак Анны длился недолго. Антонин Напрстек скончался вскоре после того, как выполнил свою жизненную задачу, передав Анне все свои знания по части пивоварения и произведя на свет двух сыновей, Фердинанда и Войтеха.
2
Мальчики окончили среднее учебное заведение, и мамаша решила, что старший пойдет в политехнический институт, чтобы изучить теорию пивоварения, а младший — на юридический, для чего ему предстояло уехать в Вену. Младший, Войтех, неохотно подчинился желанию матери, голова его была полна не статьями закона, а чем-то совсем иным. Он задался мыслью издать чешскую энциклопедию; потом, засев за изучение книг о Дальнем Востоке, увлекся Китаем и решил создать чешскую синологию. То он брался за армянский язык, то загорался идеей основать в Корее образцовое королевство, а то вдохновлялся Сибирью; кто бы мог подумать, что очкастый, тщедушный молокосос с прыщеватой кожей, каким тогда был Войтех, способен на это? Но мамаше Напрстковой никакого дела не было до энциклопедии, синологии, Кореи и Сибири. «Поедешь учиться в Вену, или от меня ни гроша не получишь» — и Войтех поехал. Он поступил на юридический факультет, однако чаще посещал лекции не по юриспруденции, а но географии и этнографии. «Цель жизни, — написал он тогда в дневнике, — заключается в самоусовершенствовании. Долг человека — жить не для себя, а для других».
Когда наступил сорок восьмой год, вести о том, что в Италии и Франции народ поднялся на борьбу за свободу, заставили Войтеха временно забыть об этнографических изысканиях. Студенты, и Войтех в их числе, собирались, ораторствовали, спорили. В середине марта, в день, когда в Вене вспыхнула первая революция, Войтех произнес в переполненном университетском дворе по-юношески восторженную речь о свободе печати. «Мы не хотим сражаться, как солдаты, мечом и штыком, — заявил он, — нашим оружием, друзья, будет голос печати, который не убивает, а вдохновляет, не уничтожает, а созидает, несет не ненависть и проклятье, а любовь и благословение». Свою речь он отпечатал на четырехстраничной листовке и раздавал ее восставшим. Близорукий и неуклюжий Войтех не мог сражаться с оружием в руках, зато размахивал знаменем и своими речами поднимал дух борцов. До сих пор сохранился рисунок тех времен, где изображено, как Войтех с революционным знаменем в руке стоит на баррикаде, которую защищает отряд студентов. И не удивительно, что после подавления революции в Вене полиция отдала приказ об его аресте. Через Прагу, где он тайком попрощался с маменькой, Войтех бежал в Гамбург, а оттуда на парусном судне отплыл в Америку.
3
Итак, не Восток, а Запад, не корейцы, не китайцы, а янки, баварские эмигранты и индейцы. После бегства Войтеха из Европы началась большая повесть его жизни, но повесть не искателя приключений, не мужа с могучими кулаками, вооруженного кольтом, а очкастого сына типичной пражской чешки, молодого человека, в тщедушном теле которого жил дух маменькиной добросовестности и упорства. Он разносил книги, клеил кульки, мастерил гробы, работал каменотесом; в Мильвоке, па озере Мичиган, Войтех открыл книжную лавку, издавал прогрессивный, резко антиклерикальный журнал, организовал биржу труда для безработных рабочих, основал общество, в задачу которого входило переселение чешских эмигрантов, — его давнишняя мечта, — в Восточную Сибирь на реку Амур; Войтех горячо пропагандировал эту идею среди своих соотечественников; дело шло успешно, число членов общества непрерывно увеличивалось, но все сорвалось — царское правительство не проявило интереса к этой затее. Войтех выучился языку индейцев племени дакотов, отправился к ним и, сидя у огня с вождями племени, ошеломил всех, обратившись к ним на их языке; он выкурил с вождем трубку мира и обменялся с ним именем. Вождя звали Чанда-гуппа-сунта; трудное для произношения имя «Войтех» индеец переделал на Напоштан. Затем Войтех отправился в южные штаты, чтобы собственными глазами убедиться, каково положение черных рабов, а убедившись, стал разъезжать по стране — предстояли выборы — и агитировать за кандидата в президенты, который провозглашал отмену рабства. При этом он много читал и без конца чему-нибудь учился, выпускал чешские газеты, вырезал из журналов и наклеивал в альбомы все, что касалось Китая и Японии, индейцев, негров, благотворительных и воспитательных учреждений. Он часто сидел без денег. «Все мое состояние па сегодня — тридцать один цент, а долгов — на сотни, но настроение у меня бодрое», — записал он в свой дневник.
