Но пока все хорошо. Еще в прошлом году ученому, члену-корреспонденту Петербургской Академии наук Карлу Ивановичу Габлицу, автору «Физического описания Таврической области», за которое императрица пожаловала ему осыпанную бриллиантами табакерку, поручили составить путеводитель — полное географическое и историческое описание городов, сел и местечек, по которым будет пролегать путь. В этой связи получил соответствующую просьбу и обер-комендант Мстиславля Родионов. Он тотчас пригласил к себе предводителя дворянства, городничего, собрал священников православных, а также ксендзов иезуитского и кармелитского костелов, — перепоручил такую работу им. Руководителем этой группы назначил Ждана-Пушкина, поскольку учился в свое время в Киеве и считался очень образованным человеком. Путеводитель составили и получили благодарность от академика Габлица.
Вдруг Родионов понял, что людей будет больше, чем предполагали в Петербурге, и в ордер не внесли строительство нового гостиного двора. Где разместить гостей? Но денег уже не оставалось. Не хватало денег даже на крышу трапезной! Призвать к пожертвованиям уездных помещиков?
Увидев Ждана-Пушкина, Родионов так и заявил: «Нужны деньги, Петр Алексеевич. Самое малое — пятьсот рублей. Скорее тысяча». — «Тысяча? — ужаснулся тот. — Шутить изволите, Андрей Егорович! Где я возьму такую сумму?» — «Вы как-никак предводитель уездного дворянства». — «Они меня четвертуют, как Пугачева!» — «Другого выхода нет». Разговор этот так не понравился Ждану-Пушкину, что его роскошные кудрявые бакенбарды повисли клочьями, а синие глаза стали бесцветными. Ущемлять дворян Ждан-Пушкин не мог, да и не хотел: на почетную, хотя и без денежного содержания, должность предводителя его выбрали третий раз, и если будут на него жалобы, получит по выходу звание коллежского советника и двести рублей пенсиона. А не будет — звание статского советника и триста рублей. Конечно, он один из самых богатых помещиков уезда, и все же разница значительная, тем более что и расходы велики. Во-первых, подрастают в семье четверо ребятишек, которым следует обеспечить будущее, а еще двое мальчиков, к которым он тоже совсем не равнодушен, живут в крестьянских дворах. То были грехи, бежавшие и впереди него, и за ним всю жизнь, а бороться с ними он не пытался, знал, что потерпит сокрушительное поражение.
Соблазнять шляхтянок он, конечно, не решался: можно было как пить дать оказаться на дуэли с каким-либо оскорбленным кавалером или кузеном, а вот жизнь без красивых крестьянок просто не представлял. Потому и устроил театр в своем доме: собирал по воскресеньям голосистых девок по деревням, сам ездил за ними на спевки и отвозил их. Здесь и начинались нежные отношения. Супруга его, толстая добрая Марыля, или не придавала слабостям мужа никакого значения, или не знала о них: с удовольствием аккомпанировала девкам на клавесине, а сам он играл на скрипочке.
Нет, настоящий театр, такой, как у Зорича в Шклове или у Энгельгарда в Могилеве, не удался, но народные песни с плясками получались хорошо.
Теперешним его увлечением была Алена из деревни Белищино, никогда еще не было у него такой красивой, веселой и голосистой. А больше всего было по душе, что не понимала его как помещика, запускала пальцы в пушистые рыжие бакенбарды, целовала в лысинку, звонко смеялась и вынуждала подолгу ласкать, добиваться, пока, наконец, измучив, не отдавала ему себя. Правда, немного озадачивало и смущало то, что после каждого свидания она, казалось бы, бескорыстно влюбленная, смело протягивала руку: «Грошики, — требовала, — грошики!» И всякий раз он дарил ей пять, а то и десять рублей. Еще и в том таились беда и счастье, что исполнилось уже два года их близости, а влекло его к ней ничуть не меньше, чем в первые дни.
Так что пенсион в триста рублей был просто необходим.
— Нет, — произнес он. — Пятьсот не соберем. Пишите Энгельгарду. И кто строить будет? Немец уехал.
— Гостиный двор — не дворец. Моше Гурвич построит.
Конечно, у обер-коменданта немало хлопот, и главное — порядок в городе и уезде. Однако он получает жалованье, и немалое, в то время как предводители дворянства не получают ничего, кроме уважения, а еще удовольствия от склок по поводу списков уездного дворянства, от управления жалкой дворянской кассой, от председательства в Дворянской опеке над сиротами, от забот по подготовке уездного и губернского дворянских собраний. Да и много чего еще. У Родионова все же иная жизнь. Он может и приказать при необходимости, а у предводителя дворянства такой возможности нет: попробуй прикажи что-нибудь гонорливому шляхтичу! Только если указ от матушки-государыни или в крайнем случае распоряжение генерал-губернатора, наместника императрицы. Каждый держит в голове, в столе или даже в рамочке на стене Указ о вольности дворянской. Не подходи!
Правда, нет у обер-коменданта имения, он человек служивый, назначенный, но ведь деньги у него есть, захотел бы — купил.
Проблема была еще и в том, что не так давно собирали по тридцать рублей со всей шляхты для устроения уездных балов, покупки табака для мужчин, меда и чая для дам, ну и конечно, для содержания оркестра. Оркестр, составленный из молодых мещан, был невелик — труба, фагот, валторна, барабан с литаврами. Ну и скрипочка. Репертуар у него был невелик, но полонез, менвет, то-есть менуэт, мазурку исполняли славно, а в последнее время разучили и стыдный танец вальс. Надо заметить, что на балы шляхта вносила деньги не прекословя: почти в каждой семье имелись женихи и невесты, требовалось показывать их. Но предложение собрать хотя бы по десяти рублей на общие нужды вызывало раздражение и даже гнев.
Получив письмо от обер-коменданта Мстиславля, Николай Богданович Энгельгард понял, что задача не будет выполнена и нужно срочно добывать средства. Он тотчас разослал приглашения всем уездным предводителям дворянства и, конечно, могилевским чиновникам и шляхтичам побогаче. Однако, догадываясь, о чем пойдет разговор, почти никто, кроме городских чиновников, на встречу не явился. Прислали отписки: у кого-то приключилась лихорадка, у кого-то обострилась «каменистая болезнь», у кого-то подагрическая, кто-то не в состоянии преодолеть тридцать-сорок верст по старости, кто-то выдает замуж дочь или страдает сильным утренним головокружением. Николай Богданович, вообще-то человек добрый, сильно рассердился и повторно послал нарочных, на этот раз с письмами более строгими, даже угрожающими, с обещанием в случае отказа прислать капитан-исправника.
Или внимательнее пересчитать количество крепостных, соотнести их с налогом, выплачиваемым в казну. В этот раз собрались почти все.
Снова зачитал циркуляр из Петербурга с перечислением работ, которые необходимо произвести к приезду императрицы, какие закупить товары.
— Как вы понимаете, господа, город Мстиславль в одиночку не справится с таким заданием, — сказал он. — Мы обязаны помочь тамошнему обществу.
Решили: взимать дополнительный налог по пять копеек с каждой принадлежавшей дворянину мужской души. Кроме того, со всех дворян, получавших жалованье, взыскивать по две копейки с рубля.
Между прочим, щедрее всех оказался Семен Зорич, флигель-адъютант и генерал-майор, бывший фаворит императрицы, которого она отправила подальше из Петербурга, в Шклов, подарив ему в качестве отступного семь тысяч крестьян и город. Что ж, один из богатейших людей в губернии. Он сразу же заявил, что вносит триста рублей. «Благодарим вас, генерал-майор», — прилюдно поклонился ему Энгельгард. Но вообще Зорич был неприятен ему своим вечным фрондерством, кутежами на всю губернию, хвастовством и дуэлями, в которых всегда стрелял в воздух. По слухам, он и при императрице фрондировал, почему она и избавилась от него. Здесь он жил на широкую ногу, устроил благородное училище, сразу же завел театр из крепостных, играли в котором и молодые помещики, держал оркестр, купленный в свое время в Варшаве, и вообще вел себя так, чтобы Екатерина возвратила его в столицу. Энгельгард с удовольствием посоветовал бы Зоричу не ехать в Мстиславль, но тут уж его личный выбор, запретить он ему ничего не может, разве что — осторожно призвать к сдержанности.
Вдруг возникла еще одна задача, о которой, конечно, не подумали ни в Петербурге, отвалив три тысячи рублей, ни даже губернатор Энгельгард, хотя он не раз бывал в Мстиславле. Если въезжать в город со стороны Орши, Могилева или Кричева, дорога проста, ни особенно крутых подъемов, ни опасных спусков. Но со стороны и Монастырщины, и Хославичей, перебравшись через реку, нужно преодолеть высокий и по-настоящему крутой подъем. Причем ширина дороги здесь — только-только разъехаться двум телегам. Что если императрица будет въезжать во время весенней гололедицы? Не раз Родионов видел, как бьются здесь, на крутом и узком подъеме, падая в оглоблях, крестьянские кони. Значит, придется дорогу расширять и углублять. Время было уже осеннее, вот-вот начнутся дожди. Сотни людей нужны для такой работы! Десятки телег вывозить землю.
