— Бог наш всевышний зрит наши грехи и карает своим перстом вероотступников…
* * *
С наступлением пахоты отряд Мамонтова перебрался в Селиверстовскую степь. Связь с окрестными сёлами, была налажена, о передвижениях карательных отрядов доносилось незамедлительно, и теперь Ефим Мефодьевич мечтал о больших боевых действиях. Он разослал по деревням членов своего штаба для вербовки в отряд мужиков, недовольных колчаковскими порядками. Стало прибывать пополнение. Приходила больше молодёжь, не умевшая обращаться с оружием. Нужно было обучать её, и Мамонтов организовал в отряде занятия военным делом. На поляне устанавливались мишени, и под наблюдением бывших фронтовиков проводилась тренировка в стрельбе. Однако партизаны проводили и мелкие боевые операции.
Однажды прибежал в отряд Егор Константинов, крестьянин села Солоновки. Лицо у него расстроенное — сразу видно, случилось что-то страшное. Отыскав Мамонтова, он торопливо, проглатывая слова, сообщил:
— В Волчихе… расстрелять… тридцать двух и моего брата… питерца Буданова.
— Что, что? — не понял Мамонтов. — Да говори ты спокойнее.
Константинов помолчал, стараясь успокоиться, и сказал более внятно:
— Завтра… должны расстрелять. Выручайте, Ефим Мефодьевич. На вас вся надежда. За зря люди могут сгибнуть…
— Что-нибудь сделаем, — пообещал Мамонтов. — Иди назад, за каталажкой организуй слежку, чтоб тихонько не вывезли куда арестованных.
Егор Константинов ушёл, а Мамонтов собрал на совещание членов своего штаба. Тут же присутствовал Громов и ещё несколько партизан.
— Слыхали, что Егор сообщил? Завтра наших товарищей расстреляют, тех, что в Солоновке арестовали, — сурово произнёс Ефим Мефодьевич. — Мы не можем допустить этого, не имеем права. Кровь расстрелянных будет лежать на нашей совести. Мужики нас после этого будут считать трусами, неспособными к боевым действиям. Так?
— Так! — поддержал его Анисим Копань.
— Сил-то у нас маловато. Справимся ли? — усомнился Иван Малышенко.
— Милиции в Волчихе много.
— Каждый наш человек десяти милиционеров стоит, — заметил Мамонтов и похлопал по плечу здоровенного, могучего партизана. — Вот такой, как Чупахин.
— Это верно, — улыбнулся Громов, любуясь богатырским телосложением партизана.
— Давайте обсудим, как нам действовать, — предложил Ефим Мефодьевич.
— А что обсуждать. Налететь ночью, перебить стражу и освободить наших, — заметил Запорожец.
— Это ясно. Да как? Тут хитрость нужна. Сами говорите, что у нас силёнки маловато.
— А нельзя ли, как в Обиенное, под видом белогвардейцев проехать? — сказал Громов. Этот опыт удался.
— А и верно, — предложение понравилось Мамонтову. — Повезём сдавать арестованного.
* * *
Перед самым рассветом отряд Ефима Мамонтова, численностью в двадцать человек, входил в Волчиху. Впереди, на тряской телеге, везли скрученного верёвкой по рукам «арестованного» — своего партизана.
Волчиха — большое торговое село с пятитысячным населением, раскинулась как раз у сростка Касмалинского и Барнаульского боров. В центре, на площади, возвышается церковь, расположены магазины, волостное управление. Тут же помещение колчаковской милиции, в котором содержатся арестованные.
Отряд не торопясь двигался по площади. От него отделились пять человек во главе с Чупахиным и залегли у церковной ограды — удобном месте для обстрела на случай появления колчаковцев с одного или другого конца улицы.
У здания милиции подвода остановилась. Мамонтов соскочил с лошади, толкнул наганом в бок «арестованного», прикрикнул:
— Вылазь, большевистская сволочь. Приехали!
«Арестованный» через силу поднялся, слез с телеги и нехотя зашагал к крыльцу. Часовой, увидев офицерские погоны на Мамонтове, стукнул каблуками и, приветствуя, выбросил винтовку в сторону на откинутую руку.
Мамонтов с «арестованным» поднялся на крыльцо и застучал кулаком в дверь.
С. Ф. ЧУПАХИН — один из организаторов партизанского движения в с. Волчиха.
— А ну отворяй! Послышались шаги, скрипнул засов. В полуоткрытую дверь высунулась голова колчаковца-милиционера.
— Чего надо?
— Дрыхнете, рас-так вашу… — хлёстко выругался Мамонтов. — Открывай, не видишь: арестованного привёз.
Милиционер испуганно распахнул дверь настеж. Мамонтов втолкнул в коридор «арестованного», вошёл за ним сам, а следом группа переодетых партизан.
Из караульной комнаты выскочило несколько милиционеров и, протирая заспанные глаза, беспокойно поглядывали на прибывших.
— Кто начальник караула? — сердито спросил Мамонтов.
— Я, ваше благородие, — выдвинулся вперёд рослый с залихватскими усами милиционер.
— Устава, сволочь, не знаешь. Пароль ни ты, ни твой часовой не спрашиваете, на посту спите. За нарушение караульной службы арестовываю. — Мамонтов кивнул партизанам: — Взять оружие, спять ремни!
Партизаны поспешно обезоружили милиционеров, вынесли оружие из караулки и втолкнули туда провинившихся.
Громов в это время уже открывал камеру.
— Выходи! — крикнул он арестованным крестьянам.
Однако никто не двинулся с места. Глядя на прапорщика, все думали, что пришёл их последний час — выведут за село и расстреляют.
— Ну, что же вы стоите? — уговаривал Громов. — Свои же мы, партизаны. Ей-богу!
Но никто не верил. И тут Громов увидел среди арестованных знакомого.
— Буданов. Да ты что, друг, меня не ухаешь?
Тот всмотрелся и, узнав, обрадованно воскликнул:
— Свои!.. Игнат Владимирович!.. Выходите, братцы!
И тогда арестованные толпой двинулись к двери.
— Не торопись, по одному, по одному, — ласково приговаривал Громов, пропуская мимо себя арестованных и всматриваясь в осунувшиеся и заросшие лица.
В караульном помещении их встретил Мамонтов и показал на выход. Переодетые партизаны образовали конвой.
У крыльца Мамонтов остановился и спросил часового:
— Ты кто: мобилизованный или доброволец?
— Так точно, доброволец!
— У-у, гад! — зло бросил Мамонтов и выстрелил в часового.
— Садись кто на подводу, а кто верхом, по двое приспосабливайтесь, — крикнул он освобождённым крестьянам.
Освобождённые кинулись к лошадям. Вскоре площадь опустела. Разбуженные выстрелом, сюда бежали колчаковские милиционеры, заряжая на ходу винтовки и стреляя в воздух. Часто захлопали выстрелы у церковной ограды — это Чупахин встречал колчаковцев меткой пулей, и не один из них ткнулся головой в придорожную грязь.
Громов покинул здание милиции последним. Отряда уже не было, и он, вскочив на коня, хотел было скакать вдогонку, как увидел, что от церкви к нему бежит Чупахин.
— Понимаешь… увлёкся, чуть не отстал, — запыхавшись, проговорил он. — Посади с собой.
— Куда тебя, чёрта толстого, — заметил Громов. — Лошадь не выдержит. Берись за хвост.
— Ну, давай!
Так он и выбежал за село, держась за хвост лошади.
* * *
Вербовка, проведённая членами мамонтовского штаба по сёлам, дала свои результаты. Народ всё прибывал и прибывал в отряд. Шли пешком, приезжали на верховых лошадях и ползках, с оружием и без оружия. Шли люди, которые ненавидели кровавую власть Колчака, убеждаясь, что только народная власть Советов, только большевики могут защитить интересы рабочих и крестьян. Шли недавние фронтовики, сполна познавшие царские привилегии в окопах; шла молодёжь, укрывающаяся от колчаковской мобилизации; шли те, чьи отцы и братья были расстреляны за сочувствие большевикам, и те, которым раньше было безразлично, какая власть будет, а теперь прозрели под белогвардейскими плетьми и шомполами. Все они были заинтересованы в победе над Колчаком и воевали потом мужественно и бесстрашно.
Однако в партизанские отряды попадали и такие людишки, которым дороже всего были корыстные цели: поживиться чужим добром во время налётов на сёла, поправить своё хозяйство за счёт награбленного, а то и разбогатеть. Шли в отряды эсеры и эсерствующие интеллигенты и мужички из богатеньких. У этих была мысль — повернуть партизан против большевиков, создать Советы, но без коммунистов. Колчаковская контрразведка засылала в отряды шпиков и провокаторов. Иногда ей это удавалось, так как проверка прибывающих в отряд не всегда была тщательной. Так в отряд Мамонтова проник бывший жандарм; провокатор Гранкин, впоследствии разоблачённый и расстрелянный партизанами.
Гранкин собирал вокруг себя неустойчивых и потихоньку разглагольствовал, разводя всякого рода «теории».
— У нас должна быть своя, особая партия, одухотворённая высокими целями, строящая все наши действия в соответствии с индивидуальными интересами приобщения к частной собственности. Война против богачей — это нажива. Всё, что захвачено в бою, должно принадлежать победителям и делиться на равные паи. Убийство, конфискация имущества, равные паи — вот наш девиз.
