Панин поклонился еще ниже. Императрица склонилась к нему и быстро, но негромко проговорила:
– О регентстве не может быть и речи, Никита Иванович, имейте это в виду!
Встав, она подняла ребенка на руки, показывая его толпе, и провозгласила:
– Мой сын, великий князь Павел Петрович – наследник престола – отныне будет первым из моих подданных.
Слова Екатерины были встречены новым шквалом криков ура! Она вновь вверила ребенка Панину:
– Я прошу вас отвезти Его Высочество к нему домой, а самому как можно скорее прибыть в Зимний дворец. Я буду там. Сенат и Синод там будут приносить мне присягу.
Панин склонился в привычном поклоне, взял маленького царевича за руку. Он уже понял свою ошибку. Скромный утренний туалет Павла, непрезентабельная белая рубашонка без жабо... На фоне сияющего повсюду золота эполет и аксельбантов, шевронов и позументов Павел не произвел ровно никакого впечатления... Ах, ему надо было как следует одеть ребенка... Впрочем, если бы он и одел Павла, что бы это изменило...
Снаружи гремели пушечные выстрелы... Немыслимое волнение объединило народ, военных, солдат и офицеров, духовенство, чиновников, мелких лавочников, уличных торговцев и зевак, и везде разносились в один голос радостные крики:
– Да здравствует Екатерина! Да здравствует императрица!
Панин осторожно поднялся в карету, и, посадив ребенка на сиденье, заваленное мехами, прошептал ему:
– В конце концов, рано или поздно, вы, продолжатель династии Романовых, наденете шапку Мономаха. Так что все в порядке...
И подумал: «Екатерина себя короновала – нас же околпачила».
***
В море гвардейского и дворянского ликования бесследно канули отдельные попытки возмутиться происшедшим. Тем не менее история сохранила свидетельства К.К. Рюльера, секретаря французского посланника и очевидца переворота, видевшего в петербургском кабаке мордобой, учиненный матрозами гвардейцам, которые «за штоф водки продали императора»...
Государство – это таинственный корабль, якоря которого находятся в небе.
А. Ривароль
Царевич Павел, восьми лет от роду, настоятельно хотел знать, что случилось с его отцом. В ответ – то бесстрастное молчание, то фальшивые улыбки и многословная, но ни на какие вопросы не отвечающая болтовня чиновников и чиновниц, обязанных заботиться о маленьком князе, но не обязанных вникать в его проблемы. Даже Панин, близкий из близких, дает уклончивые ответы, повторяя то, что Павел уже знает: в империи происходят серьезные события, государыне Екатерине пришлось взять власть в свои руки...
– Но что случилось с Его Величеством императором? С моим отцом?
– Мы это обязательно и скоро узнаем...
Впрочем, с Паниным было весело и интересно. А вот вечерами, когда гасили свечи и лампы, а граф Панин почтительно удалялся из его комнаты, наступало одиночество...
...Тем утром граф Панин попросил Павла собраться с мужеством:
– Ваше Высочество, на меня возложена скорбная обязанность сообщить вам, что Его Величество император Петр Третий скончался от геморроидальной колики. Позвольте выразить вам самые искренние соболезнования.
Павел Петрович бросился к воспитателю:
– Отведите меня, сударь, к гробу моего отца. Я – его наследник, и я должен с ним попрощаться.
– Но похороны Его Величества уже прошли... – растерянно развел руками Панин.
Павел Петрович покраснел от гнева:
– Моя мать не сообщила мне об этом? Но сейчас я – император! Она это понимает?
– Ваша мать признана государыней нашей страны...
– Вы хотите сказать регентшей?
Панину и самому хотелось, чтобы это было так. Но это было не так.
– Ваше Высочество, ваш возраст не позволяет вам быть государем. Ваша августейшая мать взяла на себя обязанность править страной.
Павел Петрович так стремительно приблизился к своему воспитателю, что тот невольно отступил:
– Граф Панин, власть может принадлежать лишь сыну умершего императора. Я прошу вас сообщить моей матери, что я хотел бы ее видеть сегодня же!
Такой твердый тон у восьмилетнего ребенка привел Никиту Ивановича Панина в изумление. Fr das Kind ist nicht gut genug40*Для ребенка ничего не бывает достаточно (нем.).*. Он поклонился, попрощался кивком головы и вышел из заполненного сотнями книг кабинета.
Господин Николе, француз, преподаватель Страсбургского университета, ждал юного князя для еженедельного занятия. Павел вежливо велел ему уйти, а сам прошел в другой конец просторной библиотеки и сел в огромное кресло, в котором, казалось, совершенно утонуло его тщедушное тельце.
Ребенок слышал такой оглушительный внутренний шум, что вряд ли способен был сегодня не то что понять, но услыхать что-нибудь из урока. В его головке роились мысли, чрезвычайно близкие тем, которые в это же время обуревали его мать, разве что в мыслях Павла было поболее тумана. Идеальное государство, в котором он сам был бы идеальным монархом... Он знал, что у него хватит ума, такта, силы воли и чувства собственного достоинства, чтобы ему внимали подданные, которых он представлял себе в новеньких одинаковых мундирах и вицмундирах и без этой отвратительной снисходительной ленцы в голосе, как у графа Панина, без этой его слегка шаркающей походки... Он – сын покойного императора, а не капризный ребенок! И он, в конце концов, заставит себя уважать! Почему к нему не приходит его мать, почему он обречен на одиночество в обществе старых равнодушных людей?
О! надо опасаться всех этих людей!.. Никому нельзя доверять, не только всем этим людям, которые не проявляют к нему ни любви, ни сочувствия, но даже родной матери, и ей еще меньше, чем остальным!
Ища поддержки и утешения, Павел развернул Писание. Открылся Апокалипсис, на 21-й главе. И чем дальше мальчик читал, тем отчетливее понимал, что речь идет именно о нем самом, и о том граде, который начал строить его великий и блистательный пращур. Град этот, по праву наследования, был обетован ему!
«И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога. Он имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному. Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов, на воротах написаны имена двенадцати колен сынов Израилевых: с востока трое ворот, с севера трое ворот, с юга трое ворот, с запада трое ворот. Стена города имеет двенадцать оснований, и на них имена двенадцати Апостолов Агнца. Говоривший со мною имел золотую трость для измерения города и ворот его и стены его. Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта. И измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина и широта и высота его равны. И стену его измерил во сто сорок четыре локтя, мерою человеческою, какова мера и Ангела. Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое – яспис, второе – сапфир, третье – халкидон, четвертое – смарагд, пятое – сардоникс, шестое – сердолик, седьмое – хризолит, восьмое – вирилл, девятое – топаз, десятое – хризопрас, одиннадцатое – гиацинт, двенадцатое – аметист. А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин: каждые ворота были из одной жемчужины. Улица города – чистое золото, как прозрачное стекло. Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего; ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов. И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни»...
Сумерки сгустились. Забегали лакеи с зажженными свечами. Он хотел бы заснуть. Но город, блистающий гранями драгоценных каменьев, стоял перед его глазами, не исчезая даже когда он открывал глаза. Он поворачивался с боку на бок в огромном кресле, а сна все не было...
Он станет императором! Пусть сегодня он не знает еще, как именно это произойдет, но он станет императором! И город солнца и счастья будет его городом! И тогда он сможет потребовать чего угодно, в любую минуту. И он прикажет, чтобы все лжецы, притворщики, лицемеры, выдающие себя не за тех, кем они на самом деле являются, будь это чиновники или слуги, придворные или горожане, чтобы они все ушли из его города. В городе его мечты должны были остаться лишь совершенные люди...
Возможно, тогда к нему придет мать и увидит, как хорошо он все устроил, и скажет: «Прости меня, mon enfant, я не думала, что ты такой умница!» И они обнимут друг друга, и простят друг другу невольные вины, и будут править вместе...
