Возможно, тогда к нему придет мать и увидит, как хорошо он все устроил, и скажет: «Прости меня, mon enfant, я не думала, что ты такой умница!» И они обнимут друг друга, и простят друг другу невольные вины, и будут править вместе...
Но вдруг его кольнуло в самое сердце. Город счастья был сегодня у него отнят! И отняла его мать... Не просто отняла, но каким-то изощренным, утонченным способом, так, что при этом погиб отец, и теперь ни у кого не допросишься рассказать, что же случилось с отцом! Все, все, – и граф Панин, и другие, – лишь отводят глаза. Нет, на мать ему рассчитывать не приходится. Она не поможет ему стать владыкой всея Руси. Похоже, наоборот, она сделает все, чтобы он власти, положенной ему по праву рождения, не получил... Но на кого же ему рассчитывать?
Он был непоправимо одинок. Раскрыть душу некому. В себе самом нужно вырастить силы, которые позволят ему получить то, что ему положено по праву. Но как, как это сделать? Он не знает! Он совершенно не знает, как берут власть. И поэтому ему страшно. О, как страшно! Хрустальные стены города отступают, а вместо них в окна стучат мокрые ветви деревьев, черные призраки ночи...
Да, он боялся ночи. Она падала черным покрывалом, а в окнах, за окнами, в призрачном заоконном пространстве колышутся отсутствующие там, и тем не менее ясно видимые огоньки свечей. И он боялся этих огней, реальных и в то же время отсутствующих. Сие было явственное небытие... Так же страшны были и тени, которые падали от свечей на стены и потолок и вздрагивали там, когда сквознячок колыхал зыбкие пламена. Будь он волком, он бы завыл. Ему кажется, что он уже слишком долго живет на свете. Бабушка, старая императрица Елисавета, брала его на руки; она умела приласкать его. Это ушло в вечность, это не повторится никогда. Она тоже там, в явственном небытии. Вот и другое ушло в вечность: отец. Эта черная вечность казалась чем-то до того реальным, что ее можно было коснуться, стоило протянуть руку к черному холоду за окном...
...Дверь открылась и вошел граф Панин.
– Ваше Императорское Высочество! Ваша августейшая мать согласна принять вас сию же минуту.
Павел Петрович подошел к своему воспитателю, почти по-военному чеканя шаг, откинув назад голову, и решительно сказал:
– Хорошо, граф, я иду с вами.
Начиналось первое сражение за власть, а он совершенно не готов к нему...
...Екатерина сидела перед огромным трельяжем, на котором было множество флаконов, баночек, расчесок и зеркал. Около нее суетилась молодая женщина. Павел Петрович не мог оторвать глаз от лица матери: какая она красивая! Нет, конечно, она ничего плохого не сделала с отцом. Там, в этой темной Ропше, случилось что-то страшное, но очень простое, в чем, как и в смерти Елисаветы, его мать, конечно, совершенно не виновата.
– Ma chere, выйдите на несколько минут, – обронила Екатерина камеристке. – Я хочу поговорить с сыном.
Он встал на колено, затем, поднявшись, взял ее руку, которую она ему протянула, и почтительно поцеловал.
Екатерина коротко взглянула на него, слишком занятая своим лицом в зеркале.
– Мой дорогой сын, граф Панин сообщил мне о вашем желании поговорить со мной. Вы видите, меня не нужно долго упрашивать о встрече. Что случилось?
Сердце Павла захлестнула волна нежности. Ему захотелось положить голову на колени матери и рассказать ей обо всем, что его мучило. Но он смотрел на нее с любовью и потому не осмеливался. Екатерина, вновь взглянув на него, предупредила любое возможное развитие событий:
– Ваше Высочество, я хочу вас выслушать сейчас же. Вы на кого-нибудь жалуетесь?
– Конечно, нет, Ваше Величество.
– Тогда зачем же вы так спешили со мной увидеться?
Павел не знал, что отвечать. Все, что он хотел сказать, перепуталось в его детской голове... Он страдал. Ему хотелось бы произнести нежное слово: кто знает, может быть, слово, такое привычное для остальных детей, – «мама»...
Императрица приклеила мушку к щеке. Ничуть не волнуясь, она продолжила:
– Теперь вы молчите, сын мой. По словам графа, вы, кажется, были удивлены тем, что не стали полновластным императором... Но подумайте, дитя мое. Быть государем очень трудно! Вы увидите позже. Я вынуждена была взойти на трон, поскольку ваш покойный отец не мог справиться с этой задачей. Не задавайте же вопросов, которые не соответствуют вашему возрасту. Учителя все вам потихоньку объяснят. А сегодня будьте покорны и почтительны и верьте мне, я позабочусь лучше, чем кто бы то ни было, о вашем будущем.
Грациозным жестом она показала, что аудиенция окончена, и вошедший граф Панин, низко поклонившись, взял ребенка за руку и вывел его из комнаты.
Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия – и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.
А.С.Пушкин
Что за зрелище для народа, когда он спокойно обдумает, с одной стороны, как внук Петра I (Петр III) был свергнут с престола и потом убит; с другой – как внук царя Иоанна (Иван Антонович) увязает в оковах, в то время как Ангальтская принцесса овладевает наследственной их короной, начиная цареубийством свое собственное царствование!
Французский посол Беранже – о воцарении Екатерины II
Читал я его Высочеству Вертолову41*Т.е. аббата Верто.* историю об ордене Мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиральский, представлял себя кавалером мальтийским
дневник Порошина
Павел был смущен и подавлен. Мать преподнесла ему наглядный урок: управлять он не способен. Если бы он мог управлять, то должен был бы сделать так, найти такие слова, чтобы его послушалась даже она. Но этого не произошло.
Павел Петрович потерял всякую уверенность в себе. Да, город с бриллиантовыми и ясписовыми домами сегодня принадлежал ей, матери, императрице. Но она оставляет в этом городе место для него. Правда, именно поэтому в этом городе на его долю ясписов не достанется. Они, словно заколдованные злым волшебником, обратятся в бутовый камень мостовых и потертые штофные обои с позолотой...
Бороться за власть восьмилетний ребенок не может, это очевидно. Но в головке маленького, умненького и считающего себя владыкой ребенка, которого лишили права на власть, происходят удивительные вещи. Их анализ может быть интересен и сам по себе. Он должен принять невыносимую для себя ситуацию. Он должен найти те разумные, логические аргументы, которые позволят ему сохранить самоуважение в этих условиях. И он нашел эти аргументы! Он сам, своим горячим сердечком отыскал логику и идеологию рыцарства, служения кумиру. Да, вся власть – в руках у него, но он с высоты этой власти сам от нее отказался и передал эту власть предмету своего служения и обожания, своей Прекрасной Даме. Что с того, что этой Прекрасной Дамой была его мать? Разве она – умная, тонкая, очаровательная – не заслуживает этого?
...Порошин, воспитатель Павла, работавший под контролем Панина, несколько удивился, когда его подопечный проявил повышенный интерес к истории рыцарства. Порошин замечал в дневнике:
«Если бы Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».
Саблуков в своих воспоминаниях свидетельствует:
«Павел знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».
Порошин постарался сразу же удовлетворить любопытство Павла. Кроме книг Сумарокова, Ломоносова, Державина, Расина, Корнеля, Мольера, Сервантеса, Вольтера и Руссо, в детской стали появляться книги по истории Тевтонского и Мальтийского орденов, братства Тамплиеров, с его жестокой, страшной, но вместе с тем романтической судьбой...
Екатерина не только не возражала, но отнеслась с глубочайшим пониманием к новому увлечению Павла. Действительно, разве не по образцу госпитальеров-иоаннитов, названных впоследствии мальтийскими рыцарями, было в 1128 году учреждено «Братство святой Марии Тевтонской», в 1189 году переименованное сыном Фридриха Барбароссы в «Дом святой Девы Иерусалимской», более известное под именем Тевтонского военно-рыцарского ордена? Первым гохмейстером ордена был Генрих Вольдботт.
