— Томиномори, вы ведь, небось, со стихами пришли, а? Показали бы старику, — попросил Яхэй.
Сукээмон рассмеялся, развернул на коленях платок-фуросики, достал приготовленную для нынешней ночи верхнюю накидку и показал воротник. Спереди было обозначено имя владельца, а сзади красовалось выписанное великолепным почерком стихотворение-хайку:
Зимний грозный прилив
в волнах закружил — и терзает,
и влечет меня вдаль…
Канрандо Сюмпан
Яхэй нараспев прочитал стихотворение вслух и склонил голову. Утонченное сплетение слов препятствовало непосредственному истолкованию хайку, но не посвященный в тонкости поэтики Яхэй сердцем уловил вложенный в эти строки сокровенный смысл, не соотносящийся напрямую с формой стихотворения.
— Да, вот это стихи! — сказал он, с чувством вновь и вновь повторяя про себя трехстишие.
— Надеюсь, матушка ваша пребывает в добром здравии, — добавил Яхэй.
Сукээмон, поблагодарил, обратив внимание при этом, что из-под под парадной накидки, которую он передал Яхэю, из узелка выглядывает нижнее кимоно его матушки. Не ответив, он взял накидку и стал укладывать на прежнее место в узелок.
— Наверное, надо уже переоблачаться, — заметил Яхэй, видя, что там и сям многие уже надевают парадные костюмы.
Сукээмон встал и тоже приступил к переодеванию. Тайком, чтобы никто из товарищей не видел, он надел под низ кимоно матери, которое, казалось, еще хранило тепло материнской любви, воскрешая в душе щемящую память о престарелой родительнице, с которой он только что расстался.
— Чтобы тебе было не холодно… Сражайся храбро! Обо мне не беспокойся…
В ушах Сукээмона все еще звучал родной голос. Свою снятую одежду он сложил в фуросики, который, сам того не замечая, завязал на несколько узлов и теперь разглаживал складки на ткани.
В этот момент Кураноскэ отдал приказ выступать, и взволнованный гул пробежал по комнате.
В одежде этих мужественных воинов, отобранных из нескольких сот самураев клановой дружины, естественно, отразился дух блестящей эпохи Гэнроку. В эту ночь, которую они воспринимали как последнюю ночь в своей жизни, они надели роскошные нижние кушаки из пунцового крепа, желтые нательные бельевые куртки, песочного цвета стеганые ватные безрукавки, поверх них яркие халаты с длинными рукавами, доходящими до запястья, тоже из узорчатого атласа и камки, а поверх халатов — строгие форменные черные кимоно с фамильным гербом, сверкающие шелковой подкладкой багряного или персикового цвета. При всех тяготах своей трудной, бедной и неприкаянной жизни, ронины постарались как должно снарядиться в последний бой.
Верхние кушаки из белого полотна были завязаны двойным узлом с правой стороны. Поверх пояса вдобавок пропущена вокруг талии цепочка. Это новшество порекомендовал на основании своего опыта Ясубэй Хорибэ. Ему однажды довелось участвовать в схватке в квартале Такаданобаба, и клинок противника рассек кушак, так что кимоно стало распахиваться, сползая на руки и мешая орудовать мечом. Цепочкой были прихвачены на всякий случай и шаровары в талии, и стальные поножи с внутренней стороны. Рассевшись на татами, ронины завязывали покрепче жгуты на соломенных сандалиях. Белые опознавательные повязки окаймляли рукава кимоно. По приказу Кураноскэ каждый должен был написать на нарукавной повязке свое имя. Шлемы для маскировки были с повязкой, как у пожарной дружины, а наплечники от шлема тоже прихвачены спереди цепочкой. Окончив приготовления, все в полной готовности спокойно ожидали последнего приказа Кураноскэ, и праздничное обличье этих храбрецов не могло не внушать законной гордости. Глядя на своих людей, Кураноскэ не мог сдержать довольной улыбки.
У самого Кураноскэ поножи и латные нарукавники были прикрыты яркой темно-синей камкой, поверх форменного кимоно с фамильным гербом, изображающим два элемента «томоэ»,[185] была надета накидка-хаори тончайшего черного шелка. Налобных ремня было два — черный и белый, за кушаком заткнут командорский жезл с круглым навершием.
Рядом с отцом стоял Тикара, пятнадцатилетний командир отряда, идущего на штурм задних ворот. Рукава подвязаны белыми тесемками крестообразным узлом, навершие копья сверкает в отсветах фонарей, крупный подбородок подхвачен креповым шнуром от шлема, глаза так и горят на бледном лице.
Все бойцы разделились на два отряда — один направится к главным воротам усадьбы, другой к задним. Все бойцы разбились по тройкам, и в таком составе должны были сражаться до конца, как при наступлении, так и при отступлении.
Оставалось последнее — перед началом штурма вкратце разъяснить хозяевам соседних усадеб, что здесь происходит. Кураноскэ заранее продумал, кому можно поручить подобную миссию, вспомнив при этом о хатамото Тикаре Цутия, а также о Кохэйте Мори, который на место общего сбора почему-то не явился. Можно было предположить, что отважного и преданного Мори задержали какие-то непреодолимые обстоятельства, но факт сам по себе был прискорбный.
— Пошли! — наконец вымолвил Кураноскэ, и все самураи, поднявшись с татами, не поднимая шума вышли из дома.
На улице в этот предрассветный час стояла мертвая тишина. Полная луна сияла на небосводе, роняя отсветы на белый снег, и озаряя бледным светом лица бойцов. Дул студеный ветер.
Будто отражая снежное сиянье, лица у всех светились радостью, и ликованием полнились сердца. Они шагали в новых соломенных сандалиях по твердой, подмерзшей дороге, отбрасывая тени на белый искристый снег, будто накрывший землю ватным одеялом. С каждым шагом сокращалось расстояние до логова врага. Наконец уже в виду главных ворот усадьбы, чернеющих на фоне лунного неба, Кураноскэ остановился и отправил штурмовой отряд под командой Тикары к задним, западным воротам.
— Ну…
Пока бойцы Восточного отряда ожидали перед главными воротами, Западный отряд, обогнув угол ограды, устремился к задним воротам.
— Вперед! — чуть слышно проронил Кураноскэ и сделал знак своему отряду.
Все двадцать три человека двинулись к усадьбе — снег поскрипывал у них под ногами.
Перед ними напротив узкого проулка гордо возвышались укрепленные ворота усадьбы, будто вознамерившись одним своим грозным видом отпугнуть незваных гостей.
Никто не произнес ни слова, но напряжение разлилось в воздухе, когда две длинные бамбуковые лестницы были приставлены к воротам, достигнув крыши надвратной башенки. Разумеется, устройство ворот не ускользнуло от бдительного ока разведчиков. По их данным выходило, что выломать эти мощные ворота в какие-то считаные минуты — задача нелегкая.
Бамбуковые лестницы открывали перед двадцатью тремя бойцами Восточного отряда путь к цели. Гэнго Отака и Коуэмон Онодэра первыми взобрались на крышу по бамбуковым перекладинам, а за ними последовали остальные. Как будто бы вороны слетелись на заснеженную крышу. Горячие головы не долго думая стали сразу же спрыгивать во двор усадьбы. Кураноскэ и другие самураи постарше нашли в себе мужество задержаться на крыше, подтянуть наверх лестницы и приставить их с внутренней стороны ограды. В этот момент Ёгоро Кандзаки и Соэмон Хара поскользнулись на обледеневшей крыше и, не удержавшись, со сдавленным криком один за другим рухнули во двор. Они быстро оправились, но престарелый Соэмон при падении сильно зашиб ногу и еще некоторое время скорчившись сидел на земле, окруженный взволнованными соратниками. Ёгоро ударился поясницей, но тем не менее сразу поднялся.
Соэмон, кривясь от боли, бодрился и тоже мужественно твердил:
— Ничего! Все в порядке! Беспокоиться не о чем!
— Вперед! — раздалась команда Кураноскэ.
Прозвучал дружный боевой клич, и ронины, словно черный вал, катящийся меж луной и снегом, устремились к центральному входу. Будто эхо, донесся от задних ворот боевой клич Западного отряда. Вслед за тем оттуда послышались размеренные удары — будто били тараном в стену. У ворот с внутренней стороны под навесом остались трое — Кураноскэ, Соэмон и Кюдаю Масэ. Они решили устроить здесь командный пункт, чтобы удобнее было наблюдать за ходом боя и отдавать соответствующие приказы. От черного вала атакующих по пути к дому отделилось пятеро: оба ветерана — Яхэй Хорибэ и Кихэй Мурамацу, а с ними трое самураев помоложе — Кинэмон Окано, Кампэй Ёкокава и Ядзаэмон Каига. Петляя и путая следы, они рассыпались по двору. Пять теней резко отпечатались на белом снегу. Заранее было решено, что они устроят засаду, чтобы отрезать противнику пути к отступлению. Бойцы ударного отряда неудержимой лавиной прорвались к дому и уже крушили парадную дверь кувалдами.
