Вместо нее он надевал белую мужскую тогу и вверял в руки заботливых Ларов[13] буллу — золотой медальон-амулет, висевший у него на шее. В окружении родных и друзей он спускался на Форум и направлялся в государственный архив у подножия Капитолия. Здесь имя его вносили в список римских граждан. Торжественный день завершался пиром. Лица, занимавшие высокое положение, пользовались случаем снискать для новоявленного гражданина благосклонность простого люда, устраивали угощение для бедных и даже игры. Разумеется, Агриппина не забыла об этом, представляя сына жителям столицы. По этому случаю преторианцев оделили дополнительным жалованьем, а простой люд — хлебом. Состоялся также военный парад, в котором участвовал сам Нерон. Игры устроили в Большом цирке. Прибыли оба сына императора: приемный, Нерон — в пурпурно-золотистом одеянии триумфатора, родной же, Британник, — в скромной мальчишеской тоге. Симпатии многотысячной толпы, как обычно в таких случаях, оказались на стороне ущемленного, что лишь осложнило его положение.
Благодеяния хлынули дождем на Нерона. Благодаря приемного отца за доброжелательность, Нерон произнес речь в сенате, преисполненную признательности к отчиму. В кругу сенаторов тотчас же нашлись люди, жаждущие доказать, что и сенат не менее благосклонен к столь замечательному юноше. Был принят указ (разумеется, с одобрения властителя), что Нерон получит должность консула уже в двадцатилетием возрасте, хотя обычно ее доверяли лицам не моложе тридцати трех лет. Безотлагательным решением сената Нерону присвоили звание imperium proconsulare[14], то есть он отныне был наделен полнотой власти наместника сенатских провинций. Ему также присвоили титул princeps juventutis[15], или «предводитель молодежи». Он стал членом всех жреческих коллегий.
Теперь оставалось прославить имя Нерона по всей Италии и империи. Следовало показать всем, что император сделал хороший выбор: его приемный сын проявляет заботу о простых людях, интересуется судьбой даже самых отдаленных городов, выступает покровителем, готовым разобраться в их нуждах и проблемах. Проблем же было немало, как в том, так и в последующие годы.
Грандиозный пожар уничтожил Бононию в Северной Италии — Нерон произнес в сенате речь, прося оказать помощь пострадавшим. Помощь была оказана в размере десяти миллионов сестерциев.
Землетрясение разрушило город Апамею в Малой Азии — благодаря ходатайству Нерона население его на пять лет освободили от податей.
Жители острова Родос с помощью Нерона добились самоуправления, которого их лишили несколько лет назад, когда имели место антиримские выступления.
Троянцев, обитателей воспетого Гомером города Илион, Нерон отметил особенным образом. Он произнес в сенате прекрасную речь на греческом языке. Напомнил, что римляне, а также род Юлиев, потомков Энея, происходят из Трои, что к этому-то роду принадлежали Цезарь и Август, а в результате усыновления и Тиберий, по материнской же линии и он сам, Нерон. Выводы приемного сына поддержал Клавдий, увлекавшийся историей. Он огласил некий документ трехсотлетней давности, где сенат признавал, что троянцев и римлян связывает общность крови.
Благодаря столь высокому заступничеству город Приама и Гектора был навсегда освобожден от всех повинностей и податей в пользу государства.
Агриппина не упускала ни одной возможности завоевать сыну популярность. Именно поэтому Нерон произносил речи не только в сенате и не только по вопросам государственной важности. Он дважды выступил в частных домах, в кругу гостей, произнося речи на произвольные, отвлеченные темы. Подобные показательные выступления ораторов тогда называли декламациями. Они оставались в моде на протяжении трех поколений, начиная со времен Августа. Свои ораторские способности выказывали даже представители высочайших аристократических сфер. До сих пор, однако, никому не удавалось слушать декламации члена императорской семьи, предполагаемого наследника престола.
Выступление Нерона, благодаря его артистизму, слушатели встретили благожелательно: юноша действительно был наделен определенным талантом, имея к тому же прекрасных учителей. Но важнее было нечто другое: Нерон проявил свой интерес к свободным искусствам, а также являл собой пример доступности, простоты, уважения к чужому суду.
Слух о декламациях Нерона имел определенные последствия. Популярность школ риторики, и так достаточно значительная, возросла еще больше. Если сын императора считает нужным овладеть искусством красноречия и демонстрирует свои достижения публике, то, очевидно, так следует поступать и каждому юноше, который надеется чего-то добиться в жизни.
Учителя риторики, и ранее не жаловавшиеся на нехватку учеников, пользовались все большим спросом. Это происходило не только в столице, но и повсеместно в городах Италии и всей империи. Школы отличались уровнем преподавания, но методы обучения, которое стало обязательным этапом в деле воспитания молодежи, были в основе своей одинаковыми. Сколько дискуссий и споров вызывала эта односторонняя система образования, засилье риторики, диковинные темы публичных речей! Ни один из просвещенных людей не мог равнодушно относиться к этому явлению. Оно вызывало критику и насмешки, но ему нельзя было отказать в известных положительных сторонах.
Школами красноречия заинтересовался также Петроний. Его сатирический роман должен был отражать, правда, с сознательными преувеличениями — действительное положение дел. А поскольку Петроний обладал не только высокой литературной культурой, но и великолепным даром наблюдателя, этот карикатурный образ эпохи получился одновременно и забавным, и поучительным. Основной замысел был изысканно пикантным: с Энколпием, главным героем, происходят удивительные приключения на суше и на море, ибо его преследует гнев божка Приапа, похотливого стража садов и покровителя любовных интрижек. Как можно догадаться, Энколпий не воодушевил божка своим прилежным трудолюбием, а поэтому героя ждали все новые и новые передряги. Вот одно из его злоключений: «Пока я раздумывал над сказанным, портик наполнился толпой молодежи, возвращавшейся, как мне кажется, с импровизированной речи кого-то неизвестного, возражавшего на „суазорию“ Агамемнона[16]. Пока молодые люди, осуждая строй речи, насмехались над ее содержанием, я потихоньку ушел, желая разыскать Аскильта. Но, к несчастью, я ни дороги точно не знал, ни местоположения нашей гостиницы не помнил. В какую бы сторону я ни направлялся — все приходил на прежнее место. Наконец, утомленный беготней и весь обливаясь потом, я обратился к какой-то старушонке, торговавшей овощами.
— Матушка, — сказал я, — не знаешь ли часом, где я живу?
— Как не знать! — отвечала она, рассмеявшись столь глупой остроте.
Встала и пошла впереди, показывая мне дорогу. Я решил в душе, что она ясновидящая. Вскоре, однако, старуха, заведя меня в глухой переулок, распахнула лоскутную завесу и сказала:
— Вот где ты должен жить!
Пока я уверял ее, что дома этого не знаю, я увидел внутри какие-то надписи, голых потаскушек, пугливо разгуливающих под ними. Слишком поздно я понял, что попал в дом разврата! Проклиная вероломную старуху, я, закрыв голову плащом, бегом бросился через весь лупанар в другой конец. Как вдруг уже у самого выхода меня нагнал Аскильт, тоже полумертвый от усталости. Можно было подумать, что его привела сюда та же старушонка!»[17]
Друзья встретились только для того, чтобы и далее подвергаться преследующим их неприятностям. А как они потеряли друг друга?
В тот день они посетили школу учителя риторики Агамемнона. Они слушали речи, произносимые его учениками, пока наконец Энколпий сам не попросил слова. Со всем темпераментом он заявил, что больше уже не в состоянии слушать все эти бредни. Впрочем, это не означало, что школа Агамемнона плоха. Наоборот, быстро выяснилось, что руководит школой вполне разумный человек. Он согласился с тем, что Энколпий во многом прав, но сделал это наедине во время прогулки в саду:
«Менее всего виноваты в этом деле учителя, которым поневоле приходится изображать безумца среди безумцев. Ибо, начни учителя преподавать не то, что нравится мальчишкам, „они остались бы в школе одни-одинешеньки“, как сказал Цицерон. В этом случае они поступают совершенно как льстецы-притворщики, желающие попасть на обед к богачу: только о том и заботятся, как бы сказать что-либо, по их мнению, приятное, ибо без ловушек им никогда не добиться своего. Вот так и учителя красноречия. Если, подобно рыбаку, не взденет на крючок заведомо привлекательной для ребятишек приманки, то и останется сидеть на скале, без надежды на улов… Порицания достойны родители, не желающие воспитывать своих детей в строгих правилах… Совсем другое дело было бы, если бы они допустили, чтобы преподавание велось последовательно и постепенно, чтобы учащиеся юноши приучались читать внимательно и усваивать всей душой правила мудрости, чтобы исчезло с их языка ужасное пустословие убийственного стиля, чтобы они внимательно изучали образцы, назначенные им к подражанию…»[18]
