Были разные способы, какими могли удальцы освободиться из ямы. Один из самых обыкновенных способов было бегство во время хождения по городу за подаянием. Но в этом случае стража имела право рубить и колоть бегуна.
Разумеется, весь день и затем последующие дни два приятеля только об одном и толковали, как устроить свой побег. Но прошла неделя, а заключенных только однажды и в числе только одной дюжины человек вывели на воздух. Партанов и Барчуков не были в их числе. Проведя по двум слободам ради сбора подаяний, дюжину эту снова засадили обратно в яму. На этот раз Барчуков заметил, что его приятель стал будто несколько смущеннее и тревожнее. Мечты как будто потухали, и на их место явилось отчаяние, ясное сознание об ужасе и безысходности положения.
Упадок духа Лучки, молчаливость и частые вздохи смелого и задорного молодца подействовали на Барчукова убийственно. Он будто жил только надеждой на уменье, сметку и дерзость нового приятеля. Да на такого молодца и можно было понадеяться. Партанов за эти ужасные дни заключения многое передал приятелю о себе. Исповедался горячо и искренно. А он этого делать не любил…
Исповедь эта поразила Барчукова.
Лукьян Партанов, или всем хорошо известный в Астрахани «Лучка», был человек не простой…
Отчаянный буян и пьяница запоем, Партанов был лихой, умный и добрый малый. Вдобавок, он был, как говорится, мастер на все руки. Все верили, что Партанов умеет все сделать. Не было дела, ремесла или промысла, которых бы Партанов не испробовал. Переходя по непостоянству характера от одного занятия к другому, быстро усвоивал он всякое дело и быстро бросал. Все надоедало, прискучивало ему. Он будто век искал дела по себе и не мог найти его.
Одно время, заработав довольно много денег, сделавшись временно слесарем, он не пропил собранных гривен, а купил диковинный калмыцкий инструмент в роде балалайки, скоро стал порядочно играть на ней и заткнул за пояс самых первых искусников. Лучку стали зазывать в дома побренчать на его инструменте. Но и страсть к музыке продолжалась недолго. Он бросил ее и начал целые дни мазать углем по всем стенам и заборам, и вскоре вдруг пошел в маляры.
Теперь в Астрахани было много затейливо выкрашенных ставней у слободских домов, которые свидетельствовали о временном прилежании и даже искусстве временного живописца Лучки. Из этих ставней выглядывали на прохожих и яблоки, и арбузы, и рыбы, и всякие узоры, яркие хитросплетенные краски, в роде тех, что бывают на персидских коврах.
Но всякое ремесло было прихотью, которая занимала Лучку запоем, и во сколько он любил новую затею в продолжении нескольких недель, во столько же ненавидел ее после. Теперь, несмотря на безденежье, какие бы золотые горы ни предлагал кто Лучке, чтобы расписать ставни, он ответил бы одной бранью. К тому же, странное дело, он и не мог бы «живописать» теперь. Он бы не сумел, хотя бы и постарался, даже приблизительно, сработать так красками и мазком, как без труда и усилий потрафлялось тогда.
Однажды Лучка пропал из Астрахани. Его считали погубившим себя, утонувшим иль зарезанным в степи ногаями, киргизами. Но потом оказалось, что Лучка нанялся в ямщики около Красноярска к юртовским татарам, которые содержали ям или почтовое сообщение Астрахани с городами Волги и Украйны.
Затем Лучка объявился снова в Астрахани, рассказывал, как он возил проезжих, как загнал у юртовских татар до десятка коней, ибо ездил так же шибко, как звезда с неба падает. Татарские старшины его за это, конечно, прогнали.
В это же время бурей сорвало часть крыши с колокольни собора и покосило крест. Надо было поправить. Два месяца собирался митрополит Сампсон уничтожить соблазн для жителей, зрящих христианский и православный крест на боку.
От этого покосившегося креста породилась куча всяких пересудов, толков и слухов. Инородцы говорили, что конец московскому правлению над Астраханью, что калмыцкие ханы и ханши собирают войска, хотят объявить войну русскому царю, и так как он воюет со шведом за тридевять земель, то, конечно, вся прикаспийская округа сделается вновь Астраханским ханством.
Покосившийся крест, угрожавший падением, смущал и духовенство.
— Нехорошо, соблазнительно, колебанию умов способствует, — говорили и повторяли на разные лады разные батюшки, дьячки, до последнего астраханского звонаря.
А поправить дело было невозможно!
Гневался владыко Сампсон, рассылал сыщиков во все края, предлагал большие деньги всяким кровельщикам и другим лазунам. Некоторые приходили, оглядывали, другие пробовали лезть на остроконечную колокольню, и все один за другим отказывались наотрез, говоря, что всякому своя голова дороже денег.
— Слабодушные люди, — гневался митрополит, — ведь кто-нибудь да строил колокольню, кто-нибудь да лазил и ставил крест!
В Астрахани находился в это время москвич, присланный из Троицкой лавры, игумен Георгий Дашков. Он строил в Астрахани монастырь, новую обитель, которая долженствовала получить тоже наименование Троицкой.
Дашков был чрезвычайно умный человек, уже пожилой, но юный лицом, характером и разумом. За короткий промежуток времени, что жил в Астрахани монах Троицкой лавры, он стал уже известен всем обывателям. Все любили и уважали его. Он уже имел влияние на самого митрополита Сампсона и на самого воеводу Ржевского и даже на чиновных инородцев-мурз, заведывавших каравансераями в качестве блюстителей порядков и правил, установленных при обмене товаров. Даже эти хивинцы, персиды или сомнительные азиатские выходцы, обозначаемые общим именем индийцев, все равно с уважением и доверием относились к гостю московскому, т. е. к Дашкову.
Астраханцы, любители присочинить, уже пустили слух, что быть Дашкову скоро митрополитом на место Сампсона.
Вот этот-то именно строитель Троицкого монастыря, как человек деятельный, вмешивавшийся во всякое дело ради совета и помощи, иногда в дело, совершенно до него не касавшееся, вмешался и в дело о покосившемся кресте.
Соблазн, действительно, благодаря суеверию, был велик.
— Здесь не на Москве, — говорил Дашков митрополиту, — покосись крест на Иване Великом или на Успенском соборе, никто на это и внимания не обратит. Дело простое, христианскому вероучению не попрек, не знамение какое Божье или чудо предупредительное для грешных людей, чтобы опамятовались и покаялись. И на Москве народ умница, это сейчас поймет. Здесь татарва густа, здесь, гляди, и не Русь. Здесь такое простое учинение стихий природы с крестом соборным может привести умы в опасное смятение.
И Георгий Дашков, уже знавший все напрасные хлопоты митрополита о том, чтобы найти кровельщиков или какого искусника, предложил простое, и потому умное дело: объявить через всех священников в храмах и через воеводских приказных людей на всех базарах, по всем слободам, что управление митрополичьего двора вызывает охотников исправить крест и кровлю, заранее объявляя, что отважный искусник, который поставит крест на место, получит сто рублей.
— Сто рублей! — ахнул владыко, но, однако, тотчас же согласился.
И в три дня вся Астрахань уже знала и толковала об объявлении митрополита.
— Сто рублей! — ахнула тоже вся Астрахань.
— Сто рублей! — ахнул даже воевода Ржевский.
Действительно, сто рублей по времени были деньги не большия, а огромные, — маленькое состояние.
— Сто рублей! — думало днем, а то и ночью, в бессонницу, много голов отважных, много молодцов-астраханцев, ища в себе или уже чуя в себе достаточно удали, чтобы отважиться на это похвальное, богоугодное, всем людям видимое, да к тому же и выгодное дело.
— Сто рублей! — подумал про себя, покачивая головой, и тот молодец, который всегда брался за все и все исполнял толково и лихо, буян Лучка Партанов. Разумеется, молодец продумал недолго, отправился и объявил митрополиту, что берется поставить крест на место, а вместе с тем и исправить кровлю на колокольне, так как он когда-то и этим мастерством занимался.
Лучка только поставил условием, чтобы, помимо награды в сто рублей, ему отпустили необходимый материал для устройства затейливого пути от колоколов до креста, на протяжении двух с половиной сажен.
— Путь недальный, — сказал он митрополиту, усмехаясь, — от колоколов до креста-то сажени три, и тех нет. Путь идет снизу вверх, но коли оттуда продолжится нечаянно сверху да вниз, так и ста рублей не придется получить. Разве контора духовная передаст деньги в собор, на помин души.
Митрополит, конечно, на все согласился, но послал отважного молодца к Дашкову посоветоваться с ним.
И два даровитых человека, Дашков и Партанов, придумали вместе такой способ влезть и исправить крест, что если и нужна была большая отвага, то не было особенной опасности. В крайнем случае, Лучка, свернувшись на высоте нескольких сажен над землей, должен был повиснуть на воздухе и висеть, пока не стащат его снова к колоколам.
