— Да, снова я, — ответил миланец, — и пришел потому, что вы хотели меня спросить: не перепутал ли я перчатки, не надела ли королева Наваррская отравленные вместо безобидных, которые вы уничтожили?
— Именно об этом я и хотел спросить, потому что теряюсь в догадках.
— Нет, господин граф, я ничего не перепутал, — твердым голосом произнес Рене.
— Как же вы тогда объясните сегодняшнее внезапное недомогание королевы?
— А разве вам не объяснили этого придворные королевские врачи?
— Я уверен, что они ошибаются. Хотя в одном правы: у Жанны действительно слабые легкие.
— Вот видите, выходит, она могла запросто простудиться.
— Выходит… Но она не простудилась.
— Почему вы так думаете?
— Потому что Амбруаз Паре сказал, что все дело в каком-то сильном внешнем раздражителе, который мгновенно дал импульс к обострению болезни.
— Я всегда считал его самым толковым из всех, — негромко произнес парфюмер.
— Значит, — продолжал Лесдигьер, — она вдохнула какой-то посторонний запах, который… который…
— Который — что?
— Который был ядовитым, Рене!
— Вы так думаете? Почему же тогда окружающие королеву люди и вы в том числе, не чувствовали никаких признаков отравления?
Лесдигьер молчал, не зная, что ответить. Наконец какая-то мысль пришла ему в голову.
— Быть может, потому, — неуверенно предположил он, — что у нее слабые легкие, которые не могли противостоять невидимому раздражителю, провоцирующему внезапное ухудшение самочувствия?
— Кажется, мы приближаемся к истине, — горько улыбнулся Рене. — А теперь давайте разберем все по порядку. Помните ли вы хорошо предыдущую неделю? Сможете ли рассказать мне о здоровье королевы Наваррской в эти дни?
— Я помню каждый день, словно передо мной прошло несколько часов.
— Хорошо. Не впадала ли королева в лихорадочное состояние? Не бил ли ее озноб, не чувствовала ли она сильной жажды?
— Нет.
— Не жаловалась ли она на полное бессилие, на слабость во всех членах, не поднималась ли у нее температура до сорока градусов?
— Нет.
— Не мучилась ли она тяжелым, изнуряющим, мокрым кашлем, лишавшим покоя и сна?
— Такое наблюдалось, но очень давно, еще в Ла-Рошели. Здесь тоже случались приступы кашля, но не такого надсадного, о котором вы говорите. Но всю прошлую неделю королева вела себя крайне спокойно, никуда не выезжала, сидела дома, занималась вышиванием, слушала музыку и отдыхала.
— А теперь опишите мне состояние ее легких, вы ведь в курсе всего, странная болезнь началась во время зарождения вашей любви.
Лесдигьер рассказал миланцу все, что знал и помнил о болезни Жанны со слов врачей в Ла-Рошели и местных королевских медиков. Не забыл упомянуть также, что они советовали ей избрать местом постоянного жительства морское побережье или горы. Только в таких условиях жизнь ее продлится еще не один год.
Он не закончил еще говорить, как осекся на полуслове, увидев исказившееся лицо Рене с глазами, устремленными в одну точку.
— Что с вами? — спросил он, взяв Рене за руку. — Вы что-то вспомнили? Вам пришла в голову какая-то мысль? Вы уже о чем-то догадались, Рене?
— Да, — глухо ответил миланец, сжав кулаки и стиснув зубы. Потом пробормотал: — Так вот для кого она взяла этот флакон…
— Какой флакон? Говорите! Говорите же!
И в эту минуту в комнату вошел Шомберг.
— Итак, мне осталось досказать совсем немногое, — заговорил Рене, когда они оказались в помещении напоминающем кладовую, и голос его с каждым произнесенным словом становился глуше, а лицо темнело.
В наступившей тишине миланец тихо сказал:
— Королеву Наваррскую отравили.
Ни слова, ни звука в ответ. Даже дыхание остановилось на мгновение у обоих друзей. И вдруг сразу же, как удары шпаг плашмя, посыпались вопросы:
— Кто? Как?! Когда?!! Зачем?!!!
— На эти вопросы я смогу ответить вам чуть позже, а сейчас я должен дать королеве противоядие, которое я принес с собой, хотя… — и Рене горько улыбнулся, — я не уверен, что оно подействует, и боюсь, что уже слишком поздно.
— А Екатерина Медичи? Ведь она все еще там!
— Вряд ли. Она уже нанесла свой визит вежливости.
Они пришли в спальню королевы Наваррской, когда там оставались только Конде, Монтгомери, Телиньи, адмирал и еще десятка два гугенотов. Жанна к тому времени уже пришла в себя, и с легкой блуждающей улыбкой смотрела на Лесдигьера и Шомберга. Врачи объявили, что температура спала и больной немного легче, хотя ее по-прежнему мучил налетающий приступами кашель и лицо было бледнее обычного. Рядом с ней поверх одеяла лежала дочурка Катрин. Ее голова покоилась на груди матери, а руки обвивали шею.
Подошел Рене, открыл пузырек и протянул его Жанне:
— Понюхайте это, ваше величество.
Она устремила на него недоверчивый взгляд:
— Кто вы?
— Я парфюмер королевского двора.
— Я вас не знаю, что вам нужно?
Лесдигьер склонился над ней и, погладив ее по щеке, мягко сказал:
— Жанна, в этом флаконе лекарство, а этот человек — наш друг, ты можешь ему верить.
— Франсуа, что со мной? — пролепетала Жанна, прижимая его холодную ладонь к горячей щеке. — Что случилось, Франсуа? Мне так плохо… очень трудно дышать… Кажется, будто там меха, которые некому раздуть.
— Возьми этот флакон и нюхай его, Жанна. Это должно принести облегчение.
— Что в нем?
— Нюхательная соль.
В это время к ним подошел Амбруаз Паре и взял флакон из рук Лесдигьера. Повертел его в руках, потом поднес к лицу и понюхал. И тут же глаза его расширились, и он устремил на Лесдигьера страшный взгляд. Потом перевел его на Рене. Миланец чуть заметно кивнул головой. И Амбруаз Паре все понял. Понял то, что и подозревал: в этом флаконе — противоядие! Брови высоко взметнулись, словно он спрашивал у Рене, не ошибся ли в диагнозе? И вновь Рене прикрыл веками глаза и слегка кивнул.
— Хватит ли у нее сил? — прошептал Паре и посмотрел на пузырек так, будто в нем таился неведомый эликсир жизни для него самого, его жены и его детей.
— Я тоже этого опасаюсь, — так же тихо ответил ему Реме, — но надо ее заставить.
— Невозможно. Я ведь знаю, что это такое. Вдох должен быть глубоким, только тогда можно прогнозировать успех, и при таком состоянии ее легких надеяться на это не приходится. Болезнь сильно запущена, легкие работают на одну треть своих возможностей, она не может даже ни разу глубоко вздохнуть…
— Каков же приговор? — спросил Рене. — Нет, не врачей, а ваш личный.
— Два-три дня, не больше, — прошептал Паре. — Яд сожрал последние остатки ее легких.
— О чем вы там шепчетесь над моей головой? — негромко проговорила Жанна, подняв на них глаза. — Уж не читаете ли отходную молитву?
— Ну что вы, ваше величество, вы еще молоды и будете долго жить. А мы только думаем, как заставить вас нюхать лекарство, которое проникнет в легкие и принесет облегчение.
— Легкие… О чем вы говорите? — слабо улыбнулась Жанна. — Пытаетесь меня утешить? Как будто бы я не знаю сама… Их давно уже нет, осталось то, что было когда-то ими… Жаль… Я не успела на свадьбу… Мой сын женится без меня…
— Не смей так говорить, Жанна, — взмолился Лесдигьер, — ведь здесь собрались лучшие врачи, и даже сам мэтр Амбруаз Паре пришел… ты ведь знаешь, какой он искусный лекарь. Они не дадут тебе умереть, даже и не думай об этом!
Она долго и печально смотрела на него, не говоря ни слова. Наконец губы зашевелились, на них показалась слабая улыбка:
— Я понимаю, ты хочешь утешить меня. Но перед ликом смерти давай и в последний раз будем честными друг перед другом, ведь ты всегда смотрел правде в глаза?
Он молчал, не зная, что возразить. В нем теплилась надежда, и он не хотел с ней расставаться, потому что не мог представить себя без нее, своей Жанны, как не допускал и чудовищной мысли о том, что ее вскоре не станет.
Она понимала состояние его души и не хотела разрушать иллюзии, которые он рисовал в своем воображении, но чувствуя приближение смертного часа, не могла лгать, потому что лучше других знала, что ее организм уже сдался. Ее плоть уже почти умерла, осталась лишь душа. Единственное, чего она не понимала — почему так скоро? А она рассчитывала протянуть до осени, а потом уехать в горы. Значит, врачи обманули ее.
— Нет, Франсуа, со мной все кончено, — тихо произнесла она. — Вопрос только в том, когда?.. Через несколько дней… или часов?..
Она попыталась вздохнуть и при этом так забилась в кашле, что смотреть и слушать это не было никаких сил. Ее дочурка плакала, гугеноты, стоя в дверях, утирали слезы. Когда кашель утих, Жанна снова проговорила:
— Ну, что же вы, давайте ваш флакон… Быть может, он поможет мне дождаться сына.
