Когда нотариус ушел, Жанна подозвала к себе Лесдигьера. Он упал на колени перед ее ложем и только сейчас увидел заострившийся нос — верный признак скорой смерти. Лицо пожелтело, лоб нахмурился, губы шевелились, а глаза жадно разглядывали Лесдигьера, будто она собиралась унести его образ в могилу.
— Франсуа, я любила тебя… — тихо проговорила она, вложив ладонь в его руки, — ты был самым дорогим для меня после детей… — она закашлялась, приложив платок ко рту, потом продолжала, снова повернув к нему лицо и силясь улыбнуться: — Они все-таки доконали меня, мои легкие, а я так хотела, чтобы ты видел меня счастливой на свадьбе сына… Теперь вы останетесь у него, ты и Шомберг… Любите его и служите так, как служили мне, для меня это будет самым большим утешением…
Она замолчала и закрыла глаза, по-видимому, собираясь с мыслями. С минуту стояла гнетущая тишина, слышно было только слабое прерывистое дыхание Жанны, доносящееся с подушки.
Она снова открыла глаза. Они все так же были устремлены на него, свою последнюю любовь.
— Не печалься обо мне, Франсуа, и не предавайся скорби… Ты еще молод, и у тебя будет много женщин, но я знаю, что они не погубят тебя, потому что ты честен и смел и всегда отличишь ложь от истины… Но ты плачешь?.. Я вижу на твоем лице слезы… Не надо, Франсуа, это преждевременно, я ведь еще живу… Ну вот, и твой друг туда же… Да вы сговорились, что ли? Подойдите, Шомберг… Не слышит… Значит, я уже совсем тихо говорю.
Но Шомберг услышал, быстро сделал пару шагов и тоже упал на колени рядом с Лесдигьером.
— Ваше величество! Ваше величество!.. — воскликнул он и припал губами к ладони Жанны, на которую капали его слезы.
— Ничего, Шомберг, все пройдет, — попыталась она успокоить его, — но я рада, что у вас останется добрая память обо мне, ведь я любила вас как брата, как сына… А вы… вы все так же гоняетесь за женщинами, неугомонный дамский волокита?..
— Ваше величество, — рыдая, произнес Шомберг срывающимся голосом, — клянусь вам, что я еще не встречал и никогда не встречу такую женщину как вы! Вы прекрасная, вы настоящая королева! Я всегда любил вас, ваше величество, как сестру, как родную мать, но при этом, чего уж греха таить, тайком завидовал Лесдигьеру и вашей с ним беззаветной любви…
— Ну что вы, — произнесла она, ласково глядя на него, — зачем так говорить… хотя мне и приятно это слышать. Вы тоже найдете свою счастливую любовь, Шомберг, это обязательно случится, поверьте мне. Господь не оставит вас вниманием, и произойдет это, быть может, даже раньше, чем вы думаете. А теперь, друзья, — вдруг спохватилась Жанна, — внимательно меня выслушайте… — внезапно она нахмурилась и застонала: — Опять начинает болеть голова… Скорее бы уж Бог избавил меня от страданий… Но о чем это я?.. Святой боже, туман застилает глаза, я могу не успеть… Смутная тревога витает в воздухе, правду говорили наши доброжелатели: быть беде. Католики уже хмурятся, видя такое скопление гугенотов… не случилось бы бунта… Немедленно уезжайте из Парижа вместе с королем Наваррским, как только свадьба… как только свадьба эта… состоится…
Она закрыла глаза и потеряла сознание. Руки ее, пышущие жаром, стали мягкими и безжизненными и тихо легли поверх одеяла. К ней подошли врачи и в целях облегчения ее страданий влили ей в рот питье.
Друзья встали с колен и теперь стояли рядом. Дыхание ее успокоилось и стало ровнее.
— Королева уснула, — объявили врачи.
— Молитесь Господу, чтобы он даровал выздоровление нашей королеве, — произнес пастор, подняв кверху Библию.
И гугеноты зашептали слова молитвы.
Весь следующий день Жанна бредила, не приходя в сознание. Иногда оно возвращалось, но она уже никого не узнавала. Гугеноты молились и пели псалмы о спасении души, пасторы стояли у ложа и читали цитаты из Библии, посвященные жизни душ праведников в царстве небесном, а ее друзья, Конде, адмирал, Телиньи и Ларошфуко окружили ложе умирающей королевы и молча, ожидали трагического конца, о котором их уже предупредили врачи. Сам Амбруаз Паре оказался бессилен перед недугом, уносившим в царство теней жизнь Жанны Д'Альбре, и на немые вопросительные взгляды отвечал только тем, что горестно вздыхал и разводил руки, повторяя, что на все воля Господа.
Ночью случился сильнейший припадок, Жанна металась по постели, звала сына, выкрикивала какие-то фразы, потом внезапно утихла. Лоб ее покрылся мелкими капельками пота, температура подскочила до высшего предела.
Так продолжалось всю ночь. Никто не спал. Все ждали неизбежного конца, который прекратил бы ее мучения.
И он наступил. Это случилось утром, девятого июня. В последние минуты жизни Бог даровал ей на мгновение возвращение сознания; так часто бывает, вслед за этим, как правило, наступает агония.
Жанна открыла глаза, оглядела присутствующих и остановила взгляд на Лесдигьере. Он рыдал, пав на колени и склонившись над ней.
— Прощай, Франсуа, — чуть слышно медленно проговорила она, — благодарю тебя за то, что ты любил меня… — и дальше торопливо, боясь, что не успеет сказать, потому что уже чувствует у своих губ дыхание смерти: — Береги моего сына… я жила ради него… он должен стать королем…
Она выдохнула, но еще не в последний раз, потому что Лесдигьер услышал:
— Поцелуй меня…
Он поцеловал ее. Она собрала остаток сил, вдохнула и на выдохе сказала последние слова:
— Смилуйся надо мной, Господи… прими душу мою в царствие твое… да будет на все воля… твоя.
И застыла с маской вечности на лице, успев закрыть глаза.
Амбруаз Паре, стоявший рядом, взял руку Жанны, пытаясь нащупать пульс, потом приоткрыл ее веки и поднес к губам маленькое зеркальце.
Никто не смел произнести ни звука. Все молча, глядели на него.
В наступившей гробовой тишине врач объявил:
— Королева Наваррская Жанна Д'Альбре скончалась.
Ответом на его слова были слезы и рыдания всех гугенотов, собравшихся у смертного одра своей королевы.
— Свершилось… Да почиет с миром! — произнес один из пасторов и вложил в мертвые руки Жанны Библию.
Второй прочел заупокойные слова молитвы: Из глубины взываю к тебе, Господи…
Подозрение Амбруаза Паре насчет опухоли в легких подтвердилось. Он сам производил вскрытие тела и, когда увидел прорвавшийся очаг, заливший все вокруг желтым гноем, понял, что здесь не обошлось без яда. Не будь его, гной бы рассосался, если бы Жанна по-прежнему пила питье, которое он ей дал, а потом уехала к себе в Беарн, где чистый горный воздух нейтрализовал бы опухоль. Но она не успела, и в итоге чахотка в конечной стадии сделала свое дело, вызвав паралич легких. Причины же острого воспаления так и остались невыясненными для всех, исключая трех человек: Амбруаза Паре, Рене и королевы-матери.
Последняя тут же прибыла вместе с королем к месту вскрытия тела с трепанацией черепа и препарированием зараженных органов и внимательно выслушала все то, что сказали ей сведущие люди. Потом в присутствии всего двора и гугенотов, собравшихся во время бальзамирования Жанны Д'Альбре, объявила, что смерть королевы Наваррской произошла вследствие острого воспаления обоих легких и плевры, что и подтверждают находящиеся тут же ученые врачи.
Глава 1
В доме на улице Бетизи
Поздно вечером в доме адмирала на углу улиц Бетизи и Монетной, собрались вожди гугенотов, чтобы обсудить случившееся и выработать дальнейшую программу действий. На улицах давно уже зажглись фонари, закрылись городские и Луврские ворота, банды головорезов рассыпались по темным местам на площадях и в переулках, а за столом в доме Колиньи длились нешуточные дебаты, грозившие затянуться на всю ночь.
— И вы полагаете, что Жанна Д'Альбре умерла естественной смертью в возрасте сорока трех лет? — кипятился Монтгомери.
— А вы что же, полагаете иначе? Что же, по-вашему, могло стать истинной причиной смерти королевы? — упорствовал Колиньи.
— Да разве в таком возрасте умирают? Как вы не понимаете, что ее отравили, и что эта смерть — лишь первое звено в цепи, которая в скором времени должна выстроиться в трагическую линию?
— Честное слово, вы меня удивляете, граф. И с чего это вдруг пришло вам в голову? Разве вы не слышали мнений королевских врачей и самого Амбруаза Паре?
— Королевские врачи слишком дорожат шкурой, чтобы болтать то, чего не следует.
— Да вряд ли они и догадались в чем тут дело, — поддержал Монтгомери Телиньи, зять адмирала. — Все их лечение сводилось к тому, чтобы выполнять предписания Амбруаза Пape, и ссылались они только на его авторитет.
— Но его-то слова вы слышали? Ему-то вы верите? — не сдавался Колиньи.
— Я не верю уже ничему, — мотнул головой Телиньи, — но, клянусь добрым именем моей повелительницы, что если этого королевского хирурга прижать, как следует, то он расскажет нам страшную тайну, которую знают только он и отравитель. И я согласен с Монтгомери, что дело здесь нечисто, и нам следует держаться вместе и быть настороже.
