— Не могу, говорит, не сочинять, — продолжал хихикать старик. — Умора с ним, прости господи…
— Дворянин и заводчик Демидов! — провозгласил камердинер и ударил в вощеный паркет жезлом.
Императрица Анна Иоановна, повязанная белым бабьим платком, утирала концами его выступившие от смеха слезы. Бирон стоял рядом, приятно улыбаясь, и чистил шомполом ружье. Разных систем ружья и пистолеты виднелись в стеклянном шкафу у стены, на письменном столе, на ковре у ног императрицы.
— Ты никак с грибами, Демидов! — Бирон лукаво подмигнул императрице, показав на лукошко в руках Акинфия. — Где ж насобирать столько умудрился?
Императрица от приступа смеха даже с кресла сползла.
— Грибы сии произрастают на Урале… — Акинфий с видимым трудом поднял лукошко, грохнул его на стол перед императрицей и сдернул пеструю тряпицу — лукошко было полно новеньких серебряных рублен. Улыбка сползла с лица Бирона. — Душевно рад видеть тебя, матушка-императрица, в добром здравии и в веселом расположении. И позволь поклониться тебе от скудости своей энтими вот рублевиками.
— Про Акинфия Никитича говорят, что он на Урале серебро нашел, да скрыл от тебя, матушка, — сказал Бирои.
Анна Иоановна проворно сошла с кресла, зачерпнула горсть монет.
— А ты знаком с графом Ушаковым, Демидов?
— Видались, матушка, — пожал плечами Акинфий.
— Я лично в это серебро не верю, — подмигнул Акинфию Бирон. — Злые козни завистников.
— Так это твои или мои рублевики? — спросила Анна Иоановна.
— Все мы твои, матушка, — опустил голову Акинфий. — И что есть у нас, все твоей милости принадлежит.
— Хорошо ответил, — с искренним удовольствием сказала императрица. — Вот как надобно отвечать государыне.
— Острым умом своим Акинфий Никитич давно славился, — усмехнулся Бирон. — Все у него есть: железо, медь, каменья драгоценные… Серебра вот только, жаль, нету.
— И серебро есть, светлейший герцог, — неожиданно сказал Акинфий. — И тот рудничок, матушка, не откажи принять в казну государственную.
Бирон скривился.
— А рублевики эти, матушка, — продолжил Акинфий, — на твоем монетном дворе чеканены. Серебро я туда привез на пробу. Хорошее серебро, лучшее в империи.
— И много? — спросила императрица.
— Живи сто лет, матушка, и половины не истратишь.
— Господи! Вот удача-то, из всех долгов выпутаемся! — Потом она грозно взглянула на Бирона: — Если от кого о сем человеке плохое услышу, даже от тебя, герцог, гневом своим так ушибу, своих не узнаете! — Императрица, поманив Бирона к себе, отколола алмазную звезду с камзола герцога: — И ленту сыми, тебе еще будет.
Она надела наклонившемуся Акинфию через плечо муаровую ленту, приколола звезду. Тот жарко приложился к ручке, окинул ее всю осмелевшим мужицким взглядом. Императрица даже зарделась.
— Что просишь, Акинфушка? Проси, что хочешь.
— У меня брат пропал, матушка. Прикажи графу Андрей Иванычу Ушакову отыскать его.
… Бирон вышел проводить Демидова. Прошли через приемную.
— Что ты просил, я отдал, герцог, — тихо проговорил Акинфий. — Брата верни.
— Слышал я про твоего покойного отца россказни, — раскланиваясь во все стороны, проговорил Бирон, — как он английским купцам железо продавал, а цена каждый день была другая.
— Было такое… — настороженно произнес Акинфий.
— Так и у меня с тобой будет. Отдай мне, друг любезный, в аренду половину твоих заводов. С ответом не тороплю. Понимаю, подумать надобно. Прощай. Не забывай нас.
Низкое зимнее солнце светило в спину всадникам, скакавшим широкой дугой по полю. А впереди бежал солдат Фрол Зернов. Подполковник Ульрих скакал на правом фланге, вытянув ноги в стременах.
Зернов скатился кубарем в овраг, выбрался на другой стороне. Но левый фланг всадников вышел наперерез беглецу. Капитан Нефедов поровнялся с Зерновым, нагнувшись, ловко ухватил его за шиворот, остановился:
— Эх, Фрол, Фрол, что ж ты натворил…
— Не могу… — с трудом переводя дыхание, ответил Зернов. — На всю жизнь отечество спокидать не могу!
Кто-то из солдат, спешившись, принес в манерке воды.
— Что ж делать-то, Зернов, — невесело пожал плечами Нефедов. — Ты ведь солдат, и от приказов бегать никак нельзя.
— Понимаю, ваше высокоблагородие, — Зернов поднял на капитана страдающие глаза. — Понимаю… А не могу…
— Вста-ать! — гаркнул подоспевший Ульрих и ногой ударил сидящего на земле Зернова в лицо. — Русиш швайн!
Сгрудившиеся вокруг гвардейцы глухо охнули, будто ударили их самих.
— Не сметь! — дико выкрикнул капитан Нефедов и своим конем толкнул ульриховскую кобылу.
Ульрих с искаженным от гнева лицом повернулся к гвардейцам:
— Зольдаттен! Взять негодяй! — И показал на Нефедова.
Ни один солдат не двинулся с места.
КАПИТАН ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА МИХАИЛ НЕФЕДОВ. ВНУК — СТЕПАН ГАВРИЛОВИЧ НЕФЕДОВ, ГЕНЕРАЛ ОТ КАВАЛЕРИИ; ПРАВНУК — ЮРИЙ СЕМЕНОВИЧ НЕФЕДОВ, ПОЛКОВНИК ДЕНИКИНСКОЙ БЕЛОЙ АРМИИ, ЯРЫЙ ВРАГ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ; ПРАПРАВНУК — ВАЛЕРИЙ ЮРЬЕВИЧ НЕФЕДОВ, ЭМИГРАНТ. УЧАСТНИК АНТИФАШИСТСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ ВО ФРАНЦИИ, КАЗНЕН ГИТЛЕРОВЦАМИ В 1943 ГОДУ.
Зернов внезапно нагнулся, проскочил под брюхом нефедовского коня и бросился к оврагу. На краю он остановился, быстро перекрестился.
— Прощевайте, братцы-и! — И скрылся в овраге.
Следом кинулся второй солдат. Вскоре он вернулся. Один.
— Все… Вечная память…
Все поснимали треуголки. Кроме подполковника Ульриха.
— Бритвой он себя, по горлу… — объяснил солдат. — Веревками надо поднимать, снег там глубокий.
— Вот так… Гвардии ее императорского величества солдат, — с трудом удерживая комок в горле, проговорил капитан Нефедов, — живот свой за отечество положил… Шляпу долой, господин подполковник!
Под ненавидящими взглядами солдат Ульрих медленно стянул треуголку.
— А теперь скачи в Тайную канцелярию, доноси на меня, — процедил Нефедов.
— Ти оскорбиль меня перед зольдаттен! — Ульрих подтянул из ножен шпагу. — Защищайся!
— С нашим удовольствием! — зло улыбнулся Нефедов.
Всадники разъехались, а затем, повернув коней, помчались навстречу друг другу. Сшиблись. Сухой звон стали, отчаянное ржание коней, ругань русская и немецкая, комья земли из-под копыт. Ульрих рассек Нефедову щеку, капитан покалечил ему руку.
— Хоть одного колбасника упокою! — орал Нефедов.
— Грязный корофф! — не оставался в долгу Ульрих. — Кузькина твоя мать!
Совсем рядом запела труба. Сражавшиеся остановились. К ним скакал мальчишка-сержант в сопровождении трубача.
— Господа офицеры! С государыней плохо! Господин полковник приказал всем немедля в полк!
Высокие черные окна глазели с набережной в черную воду Невы. Только два окна во втором этаже были освещены. Сторож у крыльца зябко кутался в длинный плащ.
Подкатила закрытая карета в сопровождении двух всадников. Из кареты выбрался граф Ушаков. Всадники, спешившись, помогли ему взойти на крыльцо.
— Здесь ожидайте, — буркнул Ушаков и открыл дверь.
В кабинете Акинфия горело множество свечей. Хозяин за столом перебирал бумаги, рядом примостился Кулебака.
— Боле дома никого нету? — спросил Ушаков.
— Никого… — обернувшись и чуть помедлив, ответил Акинфий.
— И то хорошо. — Ушаков сел в глубокое кресло. — Лишние уши — лишние хлопоты. — Он глянул на Кулебаку. — Ну-к, молодец, выйди!
Акинфий кивнул, и Кулебяка молча вышел.
— Перво-наперво, по повелению матушки-императрицы, нашел я твоего братца, — скрипуче проговорил Ушаков.
— Все ноги небось оттоптал, покуда искал, — усмехнулся Акинфий.
— Да уж нахлопотался, — вздохнул Ушаков. — И покуда искал, и покуда глаза закрывал…
— Что?! — Акинфий схватил Ушакова за грудки. — Что ты сказал, душегуб?
— Пусти… Сдавил будто медведь… Ты на кого руку подымаешь?!
— Упырь кровавый! — хрипел Акинфий, и слезы кипели в глазах. — Ты казнил его?
— Нет, — твердо отвечал Ушаков.
— Кто? Говори! Или живого отсюда не выпущу!
— Жадность твоя. Гордыня твоя. Коли б ты рудники не укрывал да монету фальшивую не чеканил, жив был бы твой брат.
Долго молчали.
— Ты на меня не гневись, Демидов, такова уж моя служба — блюсти державу Российскую. — Ушаков скорбно вздохнул.
— Схоронили где?
— Спрошу.
— А вторая твоя весть какова? — пересилив себя, спросил Акинфий.
— А вторая моя весть будет похуже первой. Государыня Анна Иоановна волей божьей…
— Когда? — перебил Акинфий.
— Час тому минул, Я прямо из дворца к тебе приехал.
— И кто ж теперь? Неужто?..
— Он самый… А про то, что я был у тебя — никому…
Ушаков неслышно отступил к двери и исчез, будто его и не было.
