Помог ли этот денежный поток его семье? Мэгги преуспевала. Юристы всегда имели спрос. Ее брат Мартин жил с мужчиной, который продал небольшую доткомовскую фирму и приобрел в Сохо целое здание под частное жилье и художественную галерею, а заодно и дом на побережье Файр-Айленда.
Но Горэма этот праздник жизни не коснулся. Оглядываясь на прошлое, теперь он жалел, что в 1987-м отказался от должности в инвестиционном банке. Это был верный путь, и одному Богу известно, каких бы высот он уже достиг. Проводя большинство дней в офисе и окруженный такими же сотрудниками коммерческого банка, он бывал слишком занят, чтобы терзаться такими мыслями, но иногда упущенный шанс напоминал ему о себе неожиданным и неприятным образом.
Так, отправляясь на бейсбольный матч в частную школу к детям, он не мог не замечать лимузины, из которых высаживались иные папаши – воротилы с Уолл-стрит. Об этом, конечно, не говорилось ни слова, но если он морщился при виде школьных счетов, то эти ребята дарили школе подарки на миллионы долларов и попадали в попечительский совет. Он это знал. Знали и дети. В Нью-Йорке знают все и про всех. Самый неприятный случай произошел в 1999-м, когда они с Мэгги обедали у Питера Кодфорда.
Питер Кодфорд учился вместе с Горэмом в Колумбийском университете. Какое-то время он занимался венчурными капиталовложениями в Калифорнии, а потом занялся частными, создав в Нью-Йорке собственную фирму. Они не виделись много лет, и после случайной встрече на конференции Питер пригласил Горэма на обед.
Питер Кодфорд, ростом шесть футов и четыре дюйма, обладал поджарой фигурой спортсмена и темно-каштановой шевелюрой, не изменившейся с момента получения магистерской степени. Только складки на лице обозначились резче, и тем нагляднее стала небрежная и солидная властность, которой он отличался даже в двадцатилетнем возрасте. Его жена Джуди была умна и энергична; к тому же выяснилось, что они с Мэгги помнят друг дружку по юридическому факультету.
– Когда мы поженились, я еще какое-то время работала, – сообщила Джуди. – Но потом Питер пошел на повышение, я уволилась и больше не вернулась. С тех пор жалею, – улыбнулась она.
Кодфорды занимали пятнадцатикомнатные апартаменты возле Метрополитен-музея на Пятой авеню. Это были хоромы вдвое больше квартиры Горэма и Мэгги. Питер также имел дом в Хэмптонс, у пруда Джорджика, а также еще одну квартиру в Ноб-Хилл, в Сан-Франциско.
Беседа текла легко во всех отношениях. У них было общее прошлое, одинаковые взгляды и кое-какие совместные воспоминания. Горэма заинтересовал тот факт, что Питер тоже настороженно относился к доткомовскому буму.
– Денег сделано много, но предстоит серьезная коррекция, – сказал он.
Питер осведомился насчет политики предоставления ссуд в коммерческих банках. Изменилась ли она за год? Он обрисовал ситуацию в компании, где был миноритарным акционером. Что посоветует Горэм, если они обратятся за ссудой в коммерческий банк?
Поговорили о семьях, и Горэм и Мэгги узнали, что Питер и Джуди потеряли сына.
Затем обсудили «проблему 2000 года». Произойдет ли всемирный компьютерный сбой, когда обнулится дата?
– Банк потратил на подготовку к этому целое состояние, – сказал Горэм, – но Мэгги думает, что вообще ничего не случится.
Он спросил у Питера, в какие отрасли тот собирается инвестировать.
– Приоритет останется за Америкой, – ответил Питер. – Европа все больше отходит на задний план. Мы полагаем, что в будущем зоной роста станет Дальний Восток. Через пару лет мы с Джуди, может быть, переберемся на Гавайи поближе к месту событий.
Вечер прошел хорошо, и Горэм с Мэгги отправились домой пешком по Пятой авеню.
– Мне очень понравилось, – сказала Мэгги. – Какая приятная неожиданность – встретиться с Джуди!
Горэм кивнул, но ничего не ответил. Они молча прошли квартал.
– Сколько, по-твоему, у Питера денег? – наконец спросил он.
– Понятия не имею.
– Как минимум миллионов сто.
Сто миллионов! Когда-то это были большие деньги. Но планка давно взлетела, особенно за последние двадцать лет. Горэм полагал, что при нынешней мировой экономике сто миллионов для такого по-настоящему успешного человека, как Питер, – всего лишь стоимость входного билета в круг избранных. Сколько сейчас в Нью-Йорке людей, у которых есть сто миллионов долларов? Полно. Богатством с большой буквы теперь считался миллиард.
– Что с тобой? – спросила Мэгги еще через квартал.
– Моя жизнь – сплошная неудача.
– Вот спасибо! Очень приятно слышать. Жена и дети, значит, не в счет.
– Я не об этом.
– Об этом самом. Мы и есть твоя жизнь.
– Конечно. Но мы с ним вместе получили магистров. Он поступил профессионально, а я – нет.
– Чушь! Ты сделал нечто другое, вот и все. Скажи, когда тебе бывает лучше всего?
– С тобой и детьми, наверное.
– С ума сойти, как отрадно узнать. Ты обратил внимание, что Питер лишился сына? И ты всерьез думаешь, что ему повезло больше?
– Нет, только в профессии.
– Скажи спасибо за то, что имеешь, Горэм. – (Следующую минуту они шли молча. Он видел, что Мэгги рассердилась не на шутку.) – Ты и с Хуаном Кампосом учился, – произнесла она вдруг. – Хочешь сказать, что и Хуан оплошал? Лично я так ни секунды не думаю.
У Хуана Кампоса был непростой многолетний период, когда Эль-Баррио и все остальные нищие районы пришли в еще большее запустение. Но он пережил его и теперь делал блестящую административную карьеру в системе общинных колледжей[104]. Горэму казалось, что это может вылиться в нечто большее.
– Ладно, – сдался Горэм. – Ты меня уела.
В этот уик-энд они остались в городе. В субботу выдался ясный, погожий день. Они отправились в Саут-Стрит-Сипорт, и Горэм развлек детей рассказом о том, что у их предков-купцов здесь была контора. Потом все вместе пошли в кино. В воскресенье Мэгги приготовила поздний завтрак, они позвали друзей, а вечером он помог детям с уроками. После этого ему полегчало, и несколько недель он был занят работой, детьми и, разумеется, Мэгги, а потому решил уже, что возвращается в привычную колею, но неожиданно подслушал телефонный разговор Мэгги с подругой.
– Я просто не знаю, что с ним делать, – сказала она. – Это тяжелый случай.
Когда он вошел, она быстро свернула беседу.
– О ком это ты? – спросил он.
– Да об одном трудном клиенте. Даже говорить не хочу.
Но он заподозрил, что речь шла о нем.
Началось новое тысячелетие. Нашумевшая «проблема 2000 года» не возникла ни в США, ни в Соединенном Королевстве, ни в других странах, к ней подготовившихся. Но она не проявилась и там, где к ней вообще не готовились. Весной доткомовский бум достиг пика, после чего индекс NASDAQ неуклонно пошел на спад.
В начале апреля позвонил Хуан Кампос. Он был в приподнятом настроении, и они встретились за ланчем. Дела у Хуана шли хорошо. Джанет сняла фильм про его общинный колледж.
– На этом кино ни цента не заработаешь, но она довольна как слон, – сказал Хуан. – При случае хочет сама тебе показать.
Горэм был очень рад видеть друга на таком подъеме и пообещал в ближайшее время заглянуть.
И только вечером, когда Мэгги спросила, как прошел ланч, и предложила им всем пообедать в полном составе, Горэму пришло в голову, что это она подсказала Хуану позвонить. Неужели жена и впрямь думала, что он настолько нуждается в допинге? Ему казалось, что он выглядит лучше некуда.
Летом они отвезли детей в Европу, побывали в Риме, во Флоренции и в Помпеях. Мальчикам было интересно, но Эмме едва исполнилось восемь, и она была маловата, но стойко переносила очереди, которых отчасти удалось избежать благодаря гидам. Затем они, пресытившись культурой, провели несколько дней на море. Это был лучший отпуск за многие годы.
Вернувшись в Нью-Йорк, Горэм предпринял решительную попытку жить размеренно и спокойно. Он снова выставил свою кандидатуру в совет кооператива и без труда прошел. Ему там нравились не все, но это не имело значения. Он решил цепко держаться за все, что имел. Завел обычай хотя бы раз в две недели обедать с Мэгги в городе. Все время в Нью-Йорке было поделено. На работе, естественно, существовал график, но Горэм расписал и личную жизнь. Дважды в неделю он посещал городской теннисный клуб около Саттон-Плейс, зимой ходил на крытые корты под мостом на Пятьдесят девятой улице. До конца года он считал, что контролирует ситуацию. Мэгги выглядела довольной, быт – образцовым, и Горэм немало гордился собой. Поэтому следующий удар застиг его врасплох.
Дело было на вечеринке с коктейлями за неделю до Рождества. Горэм разговорился с приятным субъектом, который назвался историком из Колумбийского университета. Они немного обсудили последний, и Горэм спросил, над чем работает его собеседник.
– Я нахожусь в творческом отпуске, – ответил историк. – Заканчиваю книгу, над которой трудился несколько лет. В ней рассказывается о жизни Бена Франклина в Лондоне, которая помещена в контекст всего, что происходило в науке, философии и политике.
