— Ну так что, парень? Мы будем драться за своих ниггеров или как?
Старбак в бессилии прислонился к грязной стенке ямы. Он заставил себя ответить.
— Фракция Севера страстно желает отменить рабство, да. А другие просто хотят остановить его распространение на запад, но большинство лишь полагает, что южные штаты не должны диктовать свою политику остальной Америке.
— Да какое дело янки до ниггеров? Там и нет ни одного.
— Это вопрос морали, мистер Траслоу, — ответил Старбак, пытаясь стереть с глаз впитавшуюся в пот пыль своим покрытым опилками рукавом.
— А разве в конституции есть хоть одно хреново слово про мораль? — поинтересовался Траслоу с неподдельным любопытством.
— Нет, сэр. Нет сэр, там такого нет.
— Я всегда считал, что когда кто-то говорит о морали, он ничего о ней не знает. Если только он не проповедник. Так что нам делать с ниггерами, как думаешь, парень? — спросил Траслоу.
— Я думаю, сэр, — Старбак до смерти желал оказаться где угодно, только не в этой грязной и полной опилок яме, отвечая на мерзкие вопросы, — я думаю, сэр, — повторил он, отчаянно пытаясь придумать что-либо, имеющее смысл, — думаю, что каждый человек, не важно какого цвета, имеет равные права перед лицом Господа и людьми на одинаковую меру достоинства и счастья.
Старбак решил, что это прозвучало так, как сказал бы его старший брат Джеймс, каждое заявление которого было помпезным и безжизненным. Отец мог вещать о правах негров тоном, что и ангелов бы воодушевил, но Старбак не мог насытить слова энергией до такого рода вызова.
— Ты любишь ниггеров, вот оно в чем дело?
— Я считаю, что они такие же, как мы, мистер Траслоу.
— Свиньи тоже такие же, как мы, но это не мешает мне их убивать, когда приходит время. Ты одобряешь рабство, парень?
— Нет, мистер Траслоу.
— Почему же, парень? — зазвучал его резкий насмешливый голос с безоблачного неба наверху.
Старбак попытался вспомнить аргументы своего отца, не тот, простой, что никто не имеет права владеть другим человеком, но и более сложные, вроде того, что рабство превращает в раба и самого хозяина, и что оно унижает рабовладельца, и как отрицает достоинство Бога среди людей, которые являются его чернокожей копией, и как оно замедляет экономику рабовладельцев, заставляя белых ремесленников перемещаться на север и запад, но почему-то ему не пришел в голову ни один из этих сложных и убедительных ответов, а вместо этого он выдал просто осуждающую фразу:
— Потому что это неправильно.
— Говоришь, как баба, парень, — захохотал Траслоу. — Значит, Фалконер думает, что я должен драться за его друзей-рабовладельцев, хотя никто в этих холмах не может прокормить ни одного ниггера, так с чего бы это мне драться за тех, что могут содержать ниггеров?
— Не знаю, сэр, правда не знаю, — Старбак слишком устал, чтобы продолжать спор.
— Значит, предполагается, что я буду драться из-за пятидесяти баксов, да?
Голос Траслоу гремел.
— Держи ручку, парень.
— О Боже.
Мозоли на ладонях Старбака лопнули, превратившись в разорванную в клочья кожу, с которой стекали кровь и сукровица, но ему не оставалось выбора, кроме как схватиться за ручку пилы и потянуть ее вниз.
Боль при первом же движении заставила его громко взвыть, но, устыдившись этого звука, он еще крепче схватился за ручку, несмотря на агонию, и стальные зубья яростно впились в древесину.
— Вот так, парень! Ты учишься!
Старбак чувствовал себя так, как будто был при смерти, будто все тело превратилось в сгусток боли, которая сгибала его и тянула, и он к стыду своему позволил своему телу наваливаться всем весом на ручку во время каждого движения пилы вверх, так что Траслоу мог облегчить его усталость на короткое мгновение, перед тем как вес Старбака потащит пилу вниз.
Ручка пилы была заляпана кровью, воздух со свистом вырывался из его рта, ноги едва его держали и все же зубастая сталь двигалась вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и безжалостно вниз.
— Ты ведь еще не устал, парень, а?
— Нет.
— Мы едва начали. Поедешь и посмотришь на церковь пастора Митчелла в Неллисфореде, парень, и увидишь пол из сердцевины сосны, который мы с моим папашей напилили за день. Тяни, парень, тяни!
Старбак никогда не занимался подобной работой. Иногда зимой он ездил к своему дяде Мэттью в Лоуэлл, и там они пилили лед в замерзшем озере, чтобы наполнить ледник в доме, но эти поездки были просто забавой, прерываемой игрой в снежки или катанием на коньках вдоль берегов озера, под увешанными сосульками деревьями.
Распиловка бревна на доски была безжалостной, жестокой и беспощадной, но он не смел бросить работу, потому что чувствовал, что всё его существование, его будущее, его характер, даже его душа лежит на неистовых весах презрения Томаса Траслоу.
— Стой, парень, нужно вбить еще один клин.
Старбак отпустил ручку пилы, покачнулся, споткнулся и почти упал на стену ямы. Его руки слишком болели, чтобы их распрямить. Каждый вздох причинял боль. Он с трудом осознал, что к яме подошел второй человек, болтающий с Траслоу в течение уже нескольких таких болезненных минут, но не хотел посмотреть вверх, чтобы узнать, кто еще является свидетелем его унижения.
— Видел ли ты хоть раз такого достойного напарника, Ропер? — насмехался Траслоу.
Старбак по-прежнему не поднимал глаз.
— Это Ропер, парень, — сказал Траслоу. — Скажи здрасте.
— Добрый день, мистер Ропер, — смог вымолвить Старбак.
— Он зовет тебя мистером! — Траслоу находил это забавным. — Думает, вы, ниггеры, такие же, как и он, Ропер. Говорит, что у вас такие же права перед Господом, как и у него. Как считаешь, Ропер, именно так Господь и думает?
Ропер помедлил, чтобы осмотреть изнуренного Старбака.
— Полагаю, Господь захочет прижать меня к груди задолго до того, как приберет этого, — наконец ответил Ропер, и Старбак неохотно посмотрел вверх, увидев, что Ропер — это высокий чернокожий, которого явно веселит затруднительное положение Старбака.
— Выглядит так, будто ни для чего не сгодится, да? — сказал Ропер.
— Он неплохой работник, — неожиданно выступил Траслоу в защиту Старбака, и тот, услышав эти слова, почувствовал себя так, будто никогда в жизни не получал столь же ценного комплимента.
Траслоу, высказавший этот комплимент, прыгнул в яму.
— А теперь я покажу тебе, как это делается, парень, — он взялся за ручку пилы, кивнул Роперу, и внезапно огромное стальное лезвие потеряло четкие очертания, когда двое мужчин в одно мгновение вошли в привычный ритм.
— Вот как ты должен это делать! — заявил потрясенному Старбаку Траслоу, стараясь перекричать звон пилы.
— Позволить стали сделать всю работу! Не бороться с ней, а позволить нарезать для тебя дерево. Мы с Ропером могли бы перепилить половину лесов Америки, не сбив дыхания.
Траслоу работал только одной рукой, стоя сбоку, так что поток пыли и опилок сыпался мимо его лица.
— Так что привело себя сюда, парень?
— Я же сказал вам, у меня письмо от…
— Нет, в смысле янки в Виргинию. Ты ведь янки, да?
Старбак, вспомнив утверждение Вашингтона Фалконера о том, как этот человек ненавидит янки, решил повести себя дерзко.
— И горжусь этим, да.
Траслоу выпустил в угол ямы струю табачной жижи изо рта.
— И что же ты делаешь здесь?
Старбак решил, что у него нет времени рассказывать про мадемуазель Демарест или про труппу «Дядя Том», и потому предложил сокращенный и менее болезненный вариант этой истории.
— Я был изгнан из семьи и нашел пристанище у мистера Фалконера.
— Почему у него?
— Я близкий друг Адама Фалконера.
— Вот как? — голос Траслоу звучал с одобрением. — И где Адам?
— Как мы последний раз слышали, в Чикаго.
— Что он там делает?
— Работает в Христианской Комиссии по установлению мира. Они устраивают молебны и раздают воззвания.
Траслоу захохотал.
— Воззвания и молебны делу не помогут, потому что Америка не хочет мира, парень. Твои янки хотят поучить нас жизни, прям как британцы в прошлом веке, но мы и теперь мы не станем их слушать, как и тогда. Это не их ума дело. Кто платит, тот и заказывает музыку, парень. Я скажу тебе, чего хочет Север, парень.
Во время этого разговора Траслоу продолжал дергать пилу вверх-вниз в безостановочном ритме.
— Север хочет нами управлять, вот чего. Это всё эти пруссаки, так я думаю. Они талдычат янки, как сделать правительство лучше, а янки такие дураки, что слушают, но я так тебе скажу — теперь уже слишком поздно.
— Слишком поздно?
— Разбитое яйцо не склеишь, парень. Америка разделилась надвое, а Север продался пруссакам, и мы попадем в эту передрягу.
Старбак слишком устал, чтобы его заботили необычные теории Траслоу относительно Пруссии.
