— Я хочу, чтобы вы прочитали это письмо…
— Работай или дерись, парень, — Траслоу подошел ближе к Старбаку. — Я бы не поставил и мешка с дерьмом на то, что ты хочешь выбрать, но не собираюсь ждать целый день, пока ты примешь решение.
Старбак подумал, что есть время драться, и время становиться человеком с пилой. Он прыгнул, приземлившись в смесь жидкой грязи, опилок и пыли.
— Снимай сюртук, парень, и этот свинский револьвер вместе с ним.
— Мистер Траслоу! — Старбак сделал последнюю попытку сохранить хоть малейший контроль над происходящим. — Может, вы просто прочтете это письмо?
— Слушай, парень, это письмо — всего лишь слова, а словами сыт не будешь. Твой воображала полковник просит меня об услуге, и тебе придется заработать мой ответ. Усёк? Если Вашингтон Фалконер сам бы приехал, я бы и его засунул в эту яму, так что кончай хныкать, снимай сюртук, берись за ручку и принимайся за работу.
И Старбак прекратил хныкать, снял сюртук, взялся за ручку и принялся за работу.
Старбаку показалось, что он погрузился в трясину, а сверху стоял гогочущий и мстительный демон. Большая пила запела, опускаясь на него, и в глаза Старбака вылился поток опилок и пыли, забивший его рот и ноздри, но каждый раз, когда он снимал руку с пилы, чтобы попытаться обтереть рукавом лицо, Траслоу неодобрительно рычал:
— В чем дело, парень? Втюрился в меня что ли? Работай!
Через яму было переброшен ствол сосны, бывший, судя по размеру, старше республики. Траслоу неохотно сообщил Старбаку, что они пилят бревно на доски, которые он обещал доставить, чтобы сделать из них новый пол в универсальном магазине в Ханки-Форде.
— Этого и еще двух бревен как раз должно хватить, — провозгласил Траслоу еще до того, как они довели первый распил до половины, а к тому времени мышцы Старбака уже горели огнем, а ладони жутко болели.
— Тяни, парень, тяни! — кричал Траслоу. — Я не смогу сделать ровный распил, если ты дурака валяешь! Лезвие пилы было девяти футов в длину и было рассчитано на двух одинаковых по силе человек, хотя большую часть работы делал Томас Траслоу, упершись своими сапогами с гвоздями в подметке в верхнюю часть ствола. Старбак пытался за ним успевать.
Он понял, что его роль заключалась в том, чтобы с силой тянуть пилу на себя, потому что именно этот рывок вниз и делал всю основную работу, а если бы он попытался слишком сильно толкнуть ее вверх, то рисковал бы ее согнуть, так что лучше всего было предоставить Траслоу вытягивать огромное лезвие из ямы, но хотя это движение давало Старбаку пол секунды благословенной передышки, оно немедленно превращалось в решающее и ожесточенное падение сверху вниз. Со Старбака градом лил пот.
Он мог бы остановиться. Мог бы отказаться работать и вместо этого просто отпустить большую деревянную ручку и заорать на этого омерзительного типа, которому полковник Фалконер по непонятным причинам предлагал пятьдесят долларов за подписание воинского контракта, но он чувствовал, что Траслоу испытывает его, и внезапно его возмутило это отношение южан, принимавших его за хилого выходца из Новой Англии, слишком образованного, чтобы быть полезным в каком-либо практическом деле, и слишком слабого, чтобы доверить ему работу для настоящих мужчин.
Его обдурила Доминик, заклеймил за благочестие Итан Ридли, а теперь над ним насмехался этот грязный, провонявший табаком бородатый демон, и гнев подстегивал Старбака снова и снова тянуть пилу вниз, так что огромное лезвие звенело, как церковный колокол, проходя сквозь древесину.
— Теперь у тебя начало получаться! — буркнул Траслоу.
— И будь ты проклят, будь ты проклят, — ответил Старбак с одышкой. Его охватило непреодолимое желание чертыхнуться, хотя бы и сбив ради этого дыхание, и несмотря на то, что дьявол наверху не услышал этого ругательства, ангелы на небесах всё слышали, и Старбак знал, что сейчас прибавил лишь еще один грех к тому длинному списку, что уже был на его счету.
А сквернословие было одним из серьезнейших грехов, почти столь же серьезным, как воровство. Старбак был воспитан в ненависти к ругательствам и презирал тех, кто поминал Господа всуе, и даже те мирские недели, что он провел в сквернословящей труппе «Дяди Тома» майора Трейбелла, не поколебала его неприязни относительно грубых выражений, но в этот момент ему просто необходимо было бросить вызов и Богу, и Траслоу, а потому он продолжал выплевывать эти слова, придающие ему сил.
— Стой! — внезапно крикнул Траслоу, и Старбак на мгновение испугался, что его приглушенные проклятия были услышаны, но это остановка означала лишь, что нужно было скорректировать работу. Пила остановилась в нескольких дюймах от края ямы, и бревно нужно было подвинуть. — Держи, парень! — Траслоу бросил вниз крепкую ветвь, заканчивающуюся рогатиной. — Подсунь ее под дальний конец и приподними, когда я скажу.
Старбак приподнимал огромное бревно дюйм за дюймом, преодолевая боль, пока оно не легло в новое положение. Последовала еще одна передышка, пока Траслоу вбивал клинья в пропил.
— Так что предлагает мне Фалконер? — спросил он.
— Пятьдесят долларов, — ответил Старбак из ямы, недоумевая, как это Траслоу догадался, что ему что-то предлагают. — Хотите, чтобы я прочитал письмо?
— Думаешь, что я не умею читать, что ли, парень?
— Тогда позвольте отдать вам письмо.
— Пятьдесят, да? Он решил, что может меня купить, а? Фалконер думает, что может купить всё, что хочет, будь то лошадь, человек или шлюха. Но под конец ему надоедают все эти покупки, и мы с тобой тоже надоедим.
— Он не покупал меня, — возразил Старбак, и эти слова были встречены молчаливым смешком со стороны Траслоу. — Полковник Фалконер — хороший человек, — настаивал Старбак.
— Ты в курсе, почему он освободил своих рабов? — спросил Траслоу.
Дятел Бёрд сказал Старбаку, что эти вольные грамоты были подписаны назло жене Фалконера, но Старбак не поверил этой истории и не стал бы ее повторять.
— Потому что это было правильно, — заявил он вызывающе.
— Может, так и есть, — допустил Тарслоу, — но он это сделал ради другой женщины. Ропер расскажет тебе всю эту историю. Она была одной из тех безголовых набожных куколок из Филадельфии, приехала учить нас, южан, как нам жить, и Фалконер позволил ей окрутить себя. Он посчитал, что должен освободить своих черномазых перед тем, как она прыгнет к нему в постель, и так и поступил, а она все равно ему отказала.
Траслоу захохотал над этим свидетельством того, как дурака обвели вокруг пальца.
— Она выставила его посмешищем на виду у всей Виргинии, и потому-то он и решил сделать этот свой Легион, чтобы вернуть утерянную гордость. Думает, будет военным героем Виргинии. А теперь хватайся за ручку, парень.
Старбак почувствовал, что должен защитить своего героя.
— Он хороший человек!
— Он может позволить себе быть хорошим. Его состояние гораздо больше, чем мозги, а теперь хватайся за ручку, парень. Или ты боишься тяжелой работы, а? Я так тебе скажу, парень, работа и должна быть тяжелой. Хлеб не будет сладок, если не заработан в поте лица. Так что держи ручку. Ропер скоро приедет. Он дал слово, а Ропер словами не бросается. Но пока он не приехал, придется работать тебе.
Старбак взялся за ручку, напрягся и потянул, и этот дьявольский ритм начался сызнова. Он не смел и подумать о мозолях, начинающих вспухать на его ладонях, ни о болях в мышцах спины, рук и ног.
Он просто слепо сконцентрировался на том, чтобы тянуть пилу вниз, затаскивая ее в яму через желтую древесину и закрывая глаза, что бы в них не попадала пыль.
В Бостоне, думал он, есть большие паровые циркулярные пилы, которые могли бы превратить дюжину бревен в доски за то же время, что требовалось всего для одного пропила их инструментом, так почему же, во имя Господа, люди по-прежнему используют ямы для распиловки?
Они снова остановились, пока Траслоу вбивал в ствол еще клинья.
— Так из-за чего вся эта война, парень?
— Из-за прав штатов, — вот всё, что мог сказать Старбак.
— И что, черт возьми, это означает?
— Это означает, мистер Траслоу, что Америка не согласна с тем, как управляется Америка.
— Говоришь прям как по писаному, парень, но смысла в этом не больше, чем в горшке с репой. Я думал, у нас есть конституция, чтобы указывать, как нами править?
— Очевидно, конституции нам недостаточно, мистер Траслоу.
— В смысле, мы будем драться не за то, чтобы сохранить своих ниггеров?
— О боже, — тихо вздохнул Старбак. Однажды он торжественно пообещал своему отцу, что никогда не позволит, чтобы это слово произносили в его присутствии, но с тех пор как встретил Доминик Демарест, он это обещание игнорировал. Старбак почувствовал, что вся его любезность и почтительность перед лицом Господа ускользают, как песок сквозь пальцы.
