— Разбитое яйцо не склеишь, парень. Америка разделилась надвое, а Север продался пруссакам, и мы попадем в эту передрягу.
Старбак слишком устал, чтобы его заботили необычные теории Траслоу относительно Пруссии.
— А война?
— Нам просто придется ее выиграть. Выгнать этих янки. Я не собираюсь учить их жизни, так пусть и они от меня отстанут.
— Так вы будете сражаться? — спросил Старбак, почувствовав прилив надежды, что его поручение может увенчаться успехом.
— Конечно, я буду сражаться. Но не за пятьдесят долларов, — Траслоу сделал паузу, пока Ропер вбивал клин в новый пропил.
Старбак, начавший понемногу дышать ровнее, нахмурился.
— Не в моей власти предложить больше, мистер Траслоу.
— Я и не прошу больше. Я буду сражаться, потому что хочу этого, и если бы я не хотел сражаться, то меня и за два раза по пятьдесят долларов нельзя было бы купить, хотя Фалконеру за всю жизнь этого не понять.
Траслоу замолчал, сплевывая струю вязкого табака.
— Его отец, тот знал, что накормленных псов на охоту не выгонишь, но Вашингтон? Он просто тряпка, всегда платит за то, что хочет получить, но меня не купишь. Я буду драться, чтобы оставить Америку такой, как есть, парень, чтобы оставить ее лучшей чертовой страной во всем проклятом мире, и если это означает прибить кучку ваших сраных северян, то так тому и быть. Готов, Ропер?
Пила снова скользнула вниз, оставив Старбака в недоумении, почему Вашингтон Фалконер так страстно желал заплатить за вступление Траслоу в армию. Может, просто потому, что этот человек мог привести с собой других крепких мужчин с гор?
В этом случае, подумал Старбак, деньги будут потрачены с пользой, потому что полк этих демонов с неплодородных земель будет непобедим.
— Так на кого ты учился, парень? — спросил Траслоу, продолжая пилить.
Старбак боролся с искушением солгать, но не нашел в себе ни сил, ни желания что-нибудь выдумать.
— На проповедника, — устало ответил он.
Пила внезапно остановилась, что вызвало протест у сбитого с ритма Ропера. Траслоу проигнорировал его протесты.
— Ты проповедник?
— Я учился на священника, — более точно объяснил Старбак.
— Так ты человек Господа?
— Надеюсь на это. Вообще-то, да.
Хотя он знал, что это не так, и это знание делало вероотступничество еще горше.
Траслоу недоверчиво уставился на Старбака, а потом, к его удивлению, провел руками по замаранной одежде, будто пытаясь привести себя в порядок перед гостем.
— У меня есть для тебя работа, — мрачно провозгласил он.
Старбак взглянул на зловещую зубастую пилу.
— Но…
— Работа проповедника, — оборвал его Траслоу. — Ропер! Лестницу.
Ропер спустил в яму самодельную лестницу, и Старбак, вздрагивая от боли в ладонях, поднялся по ее грубым перекладинам.
— У тебя есть с собой твоя книга? — спросил Траслоу, последовав за Старбаком вверх по лестнице.
— Книга?
— У всех проповедников есть книги. Неважно, дома есть одна. Ропер! Хочешь проехаться к дому Декеров? Скажи Салли и Роберту, чтобы быстро ехали сюда. Возьми его лошадь. Как тебя зовут, мистер?
— Старбак, Натаниэль Старбак.
Очевидно, это имя ничего не значило для Траслоу.
— Возьми кобылу мистера Старбака, — приказал он Роперу, — и скажи Салли, я не приму в ответ «нет».
Все эти инструкции Траслоу бросил через плечо, пока шел к своему бревенчатому дому. Собака стремглав отпрыгнула, когда мимо прошагал хозяин, а потом легла, злобно уставившись на Старбака и громко зарычала.
— Ты не возражаешь, если я возьму твою лошадь? — спросил Ропер. — Не волнуйся, я ее знаю. Я раньше работал на мистера Фалконера, Я знаю его кобылу, Покахонтас, это ведь она?
Старбак взмахнул усталой рукой в знак согласия.
— Кто такая Салли?
— Дочь Траслоу, — Ропер хихикнул, отвязывая поводья кобылы и поправляя седло.
— Дикая штучка, но ты знаешь, как о женщинах говорят. Они из гнезда дьявола, а юная Салли завлечет в капкан несколько душ, пока ей не надоест. Она сейчас здесь не живет. Когда ее мать умирала, она сбежала к миссус Декер, которая не выносит Траслоу.
Казалось, Ропера веселит этот людской клубок. Он вскочил в седло Покахонтас.
— Я отбываю, мистер Траслоу! — крикнул он в сторону хижины.
— Давай, Ропер! Поезжай! — Траслоу появился из дома с огромной библией в руках, у нее отсутствовала половина обложки и был надорван корешок. — Держи, мистер, — он сунул ветхую библию Старбаку, а потом склонился над бочкой с водой, вылив на голову горсть воды. Он попытался пригладить грязные спутанные волосы, придав им хоть какое-то подобие порядка, затем натянул лоснящуюся шляпу обратно и сделал жест Старбаку.
— Пошли, мистер.
Старбак последовал за Траслоу по поляне. В теплом вечернем воздухе жужжали мухи. Старбак засунул библию под мышку, чтобы избавить от нее израненные ладони, и попытался разъяснить Траслоу это недоразумение.
— Я не рукоположен, мистер Траслоу.
— Что означает не рукоположен? — Траслоу остановился на краю поляны, расстегивая грязные джинсы. Он уставился на Старбака, очевидно, ожидая ответа, а потом начал мочиться. — Это отгоняет оленей подальше от урожая, — объяснил он. — Так что означает «не рукоположен»?
— Это значит, что меня нельзя назначить пастором.
— Но ты же выучил эту книгу?
— Да, большую ее часть.
— И можешь быть рукоположен?
Старбака в тот же миг охватило чувство вины из-за мадемуазель Доминик Демарест.
— Я вообще не уверен, что я хочу стать священником.
— Но можешь им стать? — настаивал Траслоу.
— Полагаю, что да.
— Тогда ты мне подходишь. Пошли.
Он застегнул штаны и сделал Старбаку знак подойти к деревьям, где на ухоженном клочке травы под покрытым яркими красными цветами деревом находилась одинокая могила.
Могила была отмечена широким куском дерева, воткнутым в землю и содержащим единственное слово: «Эмили». Она выглядела довольно свежей, ее усыпанный опавшими лепестками холмик еще не порос травой.
— Она была моей женой, — сказал Траслоу удивительно слабым, почти робким голосом.
— Сожалею.
— Умерла на Рождество, — Траслоу моргнул, и внезапно Старбак ощутил волну печали, которая исходила от этого низкорослого и упорного человека, такую же горькую, сильную и непомерную, как и более привычные волны насилия, которые он излучал.
Казалось, что Траслоу потерял дар речи, будто в мире больше не было слов, чтобы выразить то, что он чувствует.
— Эмили была хорошей женой, — наконец произнес он, — и я был ей хорошим мужем. Она сделала меня таким. Хорошая женщина может сделать таким и мужчину. Она могла сделать мужчину хорошим.
— Она была больна? — неловко поинтересовался Старбак.
Траслоу кивнул. Он снял свою засаленную шляпу, неуклюже сжимая ее в сильных руках.
— Кровоизлияние в мозг. Это не было легкой смертью.
— Сожалею, — не к месту заявил Старбак.
— Один человек мог ее спасти. Янки, — Траслоу произнес последнее слово с едкой ненавистью, заставив Старбака поежиться. — Модный доктор с севера. Он посещал родственников в долине в день благодарения, — он мотнул головой на запад, показывая на долину Шенандоа, лежащую за горами.
— Доктор Дэнсон рассказал мне о нем, сказал, что он делает чудеса, и я помчался туда и умолял его приехать и осмотреть мою Эмили. Ее нельзя было передвигать, видишь ли. Я умолял его на коленях.
Траслоу замолчал, вспоминая свое унижение, а потом встряхнул головой.
— Этот человек отказался сдвинуться с места. Сказал, что он ничего не может сделать, но правда была в том, что он не хотел пошевелить своей толстой задницей и сесть на лошадь в такой дождь. Они выгнали меня из своего дома.
Старбак никогда не слыхал, чтобы кого-нибудь излечили от кровоизлияния в мозг, и подозревал, что доктор-янки прекрасно понимал — что бы он не предпринял, это будет лишь потерей времени, но как кто-либо мог убедить в этом человека вроде Томаса Траслоу?
— Она умерла на Рождество, — тихо продолжал Траслоу. — Тогда здесь всё завалило снегом, как покрывалом. Мы остались лишь вдвоем, девчонка сбежала, будь она проклята.
— Салли?
— Черт, именно, — Траслоу теперь вытянулся по струнке, с руками, неуклюже прижатыми к груди, как если бы изображал положение в гробу своей возлюбленной Эмили.
— Мы с Эмили не были обвенчаны должным образом, — признался он Старбаку. — Она сбежала со мной за год до того, как я стал солдатом. Мне было всего шестнадцать, а ей ни днем больше, но она уже была замужем. Мы поступили неправильно и оба это знали, но вроде как не могли ничего с собой поделать.
В его глазах выступили слезы, и Старбак внезапно почувствовал, что рад узнать, что этот грубый человек когда-то повел себя так же глупо, как и Старбак не так давно.
