– Терпение, терпение! – продолжал Татьян Татьяныч. – Оные животы или пустоты повсюдни наполнены мокротою; в нижнем чреве, например, в мокроте селезенка плавает, жилами привязана к спине. От прилития мокрот и происходят колотья, жжения и прочие чувствительные результаты.
– Ах, – сказала умирающим голосом полуполковница, – причины немощей наших мы от ваших слов познали. Но от сего, увы, не ослабляется их зловредность!
– Да и есть ли средство против немощей таковых? – спросила баба Марьяна, протягивая чашечку кофе и Татьян Татьянычу. Она прониклась уважением к его эрудиции.
– Есть! Есть! – замахал он кружевными манжетами. – Возьми вещества антимонии[133] полскрупеля[134], намешай его с маслицем конопляным или со скипидаром, положи пешной глины и, размешав все сие в овсе или даже в сене, давай. А ежели сам себя не захочет больной пользовать, то – насильно…
– Что же мы, лошади, что ли? – возмутилась баба Марьяна. – В овсе да в сене! Ты, красавец мой, оказывается, шутник!
Рассердившиеся дамы принялись хлопать шалуна веерами по голове.
– А лучший вам рецепт, – продолжал он, загораживаясь от них, – истончай свою дебелость!
Пока в горнице у Марьяны шли эти научные разговоры, Киприанов, заменяя сына, показал покупательницам куншты с изображениями проспектов новоблистательного Санктпитер бурха, а также всяческих викторий и морских абордажей, продемонстрировал и гравированные персоны царя Петра Алексеевича, государыни, царевичей и царевен. Юные гостьи были в восторге и желали все купить.
Потом менее восторженная, но более наблюдательная мачеха Софья обратила внимание на развешанные в глубине большие листы с таинственными кругами, символами, знаками. Это и был знаменитый Брюсов календарь, Киприанов пустился объяснять знаки Зодиака – Козерог, Дева, Стрелец, Весы…
– У батюшки тоже есть такой Календарь Неисходимый, – сказала Стеша. – А вот скажите, герр Киприанов, правда ли, что по этому календарю можно угадать судьбу?
– Ну-ну… – усмехнулся Киприанов. – В некоторой степени… Ежели признать влияние хода небесных тел на жизненный эклипсис[135] человека…
– Ой, погадайте, погадайте! – запрыгала Стеша, хлопая в ладоши.
– Тогда извольте доложить, в какой день вы родились. – Киприанов лукаво взглянул на нее поверх очков, опять же совсем как Бяша! И, узнав день, месяц и год рождения, он стал сосредоточенно водить пальцем по таблицам, говоря себе под нос: – Отроча, родившийся под Рыбою, – флегматик, студен, мокр… Однако что же это я? Вы ведь – не под Рыбою родились, у вас знак Овна. Вот, смотрите: в Овне имеет счастие во всех плодах земли. Ведаете? Будет вам счастие во всем!
– Ах! – Стеша томно зажмурилась. – Мне во всем не надобно, у меня все есть. Мне бы только в одном, да чтобы по-моему. А больше ничего не сказано про мой день рождения?
– Правду ли говорить?
– Правду, правду! – закричали гостьи и даже расшевелившаяся вдруг флегматичная Софья.
– Вот, пожалуйте, – женщины, в сей день родившиеся, бывают гневливы, спорливы, во всякого влюбчивы и любострастны, первого мужа переживают…
Веселый смех был ему ответом. Пожелала узнать и Софья. Вышло, что, родившись под знаком Козерога, она имеет счастие купляти и продавати, как и подобает купецкой жене.
– Постойте! – сказал Киприанов, всматриваясь в Циклы против Софьина дня рождения. – Тут еще сказано: мужем уподобится доблестями, сильных трепетать заставит.
– Это Софья-то? – ахнули гостьи. – Такая тихоня?
– Зерно младое мало и неподвижно, – ответил притчей Киприанов, – однако целое древо, со всею силою ветвей, в том зерне одном сокрыто.
Юные гостьи звонко смеялись, шутили, рассматривали диковинные картинки и знаки календаря. Казалось, будто райские птицы залетели в темный и сырой полуподвал библиотеки и трепещут радугою их крыла.
Тогда вышел из угла Максюта, поклонился, даже ножкой шаркнул:
– И мне, господин Киприанов.
– Гадать, что ли?
– Гадать.
– А что тебе хочется знать?
– Буду ли богат.
Киприанов выяснил время его рождения приблизительно, потому что Максюта, как сирота, когда родился, не помнил. Найдя его аспекты, скрещения планетарных линий, Киприанов усмехнулся:
– Максим, давай лучше не сказывать.
– Нет, сказывайте, прошу вас!
– Ну, пожалуй. Ты родился под знаком Водолея. Читаем. В Водоливе сем никто ничего благого да не зачнет, зане сие время супротивность тому. Млад, неразумен и склонен к беспутству, благо ему танцевати, пети, забавлятися…
Юные особы пришли в восторг и стали тормошить Максюту. Тут возвратились почтенные дамы, бывшие в гостях у бабы Марьяны. Киприанов проводил гостей, раскланялся и пошел к себе в мастерскую, улыбаясь и покачивая головой.
Когда же Канунниковы с домочадцами вышли на Красную площадь и щурились там от солнца после тьмы библиотеки, на них снова напустился Максюта, яростно уговаривал пойти через мост, где была толкучка лубочников.
– Вот где картины, не чета всем прочим!
На горбатом Спасском мосту разносчики, размякшие от жары, дремали, сидя прямо в пыли. Увидев приближающихся дам, они повскакали, спешно отряхиваясь, приводя в порядок товары. Другие выбегали из тени ворот, где прохлаждались, болтая со стражниками.
Тут же к Канунниковым пристал какой-то расстрига[136] в мокром от пота подряснике. Он поминутно оглядывался и шипел, как змий-искуситель:
– Купите Псалтырь федоровской печати!
Самой Псалтыри, однако, при нем не имелось. Несмотря на это, он присунулся совсем близко, дыша чесноком:
– Дониконианскую, подлинную!.. За дешевку пока отдаю! – завопил он, видя что покупательницы уходят, и даже хотел ухватиться за кончик Софьиной шали, но тут Татьян Татьяныч отбросил его ударом трости.
У самых ворот другие оборванцы окружили, расхваливая свой товар. Один пытался всучить нечто рукописное, по его словам – еще цареградского письма, другой, наоборот, имел под полой только немецкие книги, и в том числе какую-то тетрадку против царя Петра, напечатанную в Лейпциге и якобы раскрывавшую злодейства сего монарха.
– Эй! – сказал ему Татьян Татьяныч. – По тебе, брат, Преображенская тюрьма скучает.
Максюта все-таки притащил их к ларям, где на веревочках, протянутых от столба к столбу, висели образцы картинок, и покупателям приходилось то и дело нырять между ними. У образцов стояли картинщики – люди степенные, одетые в добротные армяки.
Вот на квадратном листе храбрый рыцарь Францыль Венециан в гвардейском кафтане с огромными алыми обшлагами. А вот – не желаете ли, всего алтын за штуку! – славное побоище царя Александра Македонского с царем Пором Индийским. Боевые слоны топчут людей! Или пожалуйста, вот это – петух, куре доброгласное, в спевании вельми красное, а в кушании отменно сластное…
Глаза разбегаются!
Максюта торжествовал – он отомстил Бяше со всей его библиотекой!
– Хочу козу! – кричала Стеша, выхватывая из рук картинщика лист: медведь с козою проклажаются, на музыке забавляются, медведь шляпу вздел, а коза в сарафане с рожками. И тут же, завидев другое, Стеша желала: – И это хочу! Хочу картинку, как баба-яга на свинье с крокодилом драться едет…
Некоторые картинки были совершенно неприличны, приходилось мимо них прошмыгивать под укрытием вееров.
Подскочила визгливая тетка-разносчица, на которой было наверчено семь юбок. Затараторила, предлагая картинку с разгадкою женских имен: – Постоянная дама – Варвара, с поволокою глаза – Василиса, кислой квас – Марья, великое ябедство – Елена, толста да проста – Ефросинья, ни туды ни сюды – Фетинья, взглянет да утешит – Арина, с молодцами погулять – Марина…
Уставшая Карла Карловна еле отмахивалась от нее зонтиком, умоляла Канунниковых:
– Генук, генук кауфен, пошалуста… Фатит торговля…
Сиречь – конец прогулке, конец веселью. Максюта весь согнулся под тяжестью канунниковских покупок, когда нес их к карете. Но счастлив был безмерно!
А тем временем на далеких шаболовских полях по ухабистой пыльной дороге, подскакивая, катилась киприановская телега, в которой развеселая компания ехала на ночь косить Хавскую пустошь.
Федька с Алехой захватили с собой полуштоф – распили, согрешили. Поэтому ехали разудалые, лошадок подбодряли и сами пели, не стесняясь встречных прохожих.
– «Как во городе, во Санктпитере – выводил басом Федька, а подмастерья поддерживали голосистыми дискантами, – что на матушке на Неве-реке, на Васильевском славном острове…» А ты что не подтягиваешь, певунья? – спрашивал Федька Устю, которая сидела на краю телеги, свесив босые ноги.
– У вас свои песни, у меня свои, – отвечала она независимо.
– «Что на матушке на Неве-реке, – продолжал Федька еще басистее, – как на пристани корабельныя… Молодой матрос корабли снастил, корабли снастил он о парусах, он о парусах полотняныих!»
