Лишь исключительное самообладание помогло княгине сохранить хладнокровие и не выдать себя перед гостями. И все же она была в тяжелом положении и не знала, какой найти выход из такого сложного стечения обстоятельств.
Она старалась говорить о посторонних вещах. Несколько раз по-разному она выразила сожаление по поводу ссылки Нерсеса Великого, отца Саака.
— С того дня, — говорила княгиня со слезами в голосе, — как до моего слуха дошла эта печальная весть, я не знаю покоя. Всякий раз как вспомню о нем, на моих глазах навертываются слезы… Армения без пастыря! Горе нам всем! — и она поднесла платок к глазам.
Саак стал ее утешать, говоря:
— Не печалься, княгиня, не мучь себя этими тяжелыми воспоминаниями. Моему отцу пришлось в жизни перенести немало испытаний, но каждый раз всемогущий господь помогал ему. И от этого испытания, я уверен, он избавится…
— Избавится… — повторила княгиня, приняв несколько утешенный вид. — Святые молитвы помогут ему.
Партев перевел разговор и спросил:
— Скажи, тетушка, какие вести у тебя от дяди? Не знаю, откуда, но дошло до меня, будто он на этих днях возвращается домой?
Княгиня смутилась, но быстро овладела собой.
— Говорят, возвращается, но точных сведений нет. Видно, за грехи наши… Дороги преграждены… отовсюду слышно о неудачах… Нет ничего утешительного… Что делается в Тизбоне, что с государем нашим — ничего не известно. Лишь на днях прибывший из Тизбона, должно быть беглый воин, принес известие, будто твой дядя возвращается. Но не было ни письма, ни другого доказательства. Боюсь, что воин обманул меня, надеясь на награду. Как твое мнение, дорогой Саак? Я совсем растерялась, не знаю, что и делать…
— Не думаю, чтобы прибывший воин посмел тебя обмануть, дорогая тетушка! Он здешний уроженец?
— Да, из наших крестьян.
— Ну, значит, нельзя сомневаться, твои люди не обманут тебя!
— Я тоже склонна так думать, вот собираюсь послать Самвела встречать отца.
— Конечно, следует послать! — воскликнул Саак, стараясь казаться веселым, и обратился ко всем остальным, как бы желая привлечь их к этому притворно дружественному разговору: — Слышишь, Месроп, дядя мой Ваган возвращается, Самвел едет его встречать… Поднимем кубки и пожелаем Самвелу счастливого пути!
Месроп, занятый шутливой беседой со стариком Арбаком, не сразу расслышал Саака. Партев повторил свой тост.
— Выпьем, выпьем! — ответил Месроп и обратился к певцам: — Спойте нам новую песню.
Они спели песню о ночном посещении Вахагном золотого чертога Астхик, стоявшего на вершине горы Астхонк:
Померкло солнце. Ночь темна.
Над тихою рекой
Рассыпал бог земного Сна
Дремоту и покой.
Волны полночной перекат
Чуть слышен в тишине,
Чтоб забытье речных Наяд
Не нарушать на дне.
Не слышно камышей ночных
Над сонной Арацани, —
Тяжелый Сон у водяных —
Пусть мирно спят они.
Лес, не шумя листвой, стоит,
Как вымер тихий мир.
В замшелом гроте крепко спит
Парик — лесной Сатир.
Молчат земля и небосвод,
Повсюду тишина.
Трава и гладь прохладных вод
В объятьях томных Сна.
И только на горе Астхонк
Богине спать невмочь
И слышит тяжкий долгий стон
Отзывчивая ночь.
Богиня мечется, томясь,
Покров ее измят,
А пламя глаз летит, стремясь
В далекий Аштишат.
Вдруг задрожал, трясясь, Тарон,
Объял все души страх.
Гром загремел со всех сторон,
В лесах и на горах.
Светловолосый то Вахагн
Рукой богатыря
Потряс, как грозный ураган,
И горы и моря.
Богиня дрогнула, бледна,
И грусть сошла с лица,
Когда почуяла она,
Что Витязь у дворца.
Мир снова погрузился в Сон,
Земли спокоен лик, —
Умолкнул Витязь, заключен
В объятия Астхик.[40]
XIII. Обстоятельства усложняются
После обеда гости снова перешли в залу. Для них здесь был приготовлен шербет и другие прохладительные напитки.
Слуги беспрестанно входили и выходили; у дверей же неподвижно стояли вооруженные телохранители Саака и Месропа.
Княгиня Мамиконян теперь совсем развеселилась и ласково занимала гостей. Она даже разговаривала и шутила с Месропом, на которого прежде не обращала особого внимания. Она считала его невидным дворянином, кто с крыши своего невзрачного замка может обозреть границы всех своих владений.
Старик Арбак тотчас же после обеда незаметно исчез.
Самвел был по-прежнему мрачен. Не будь гостей, он следом за своим дядькой охотно бы удалился к себе, чтобы дать покой возбужденному, сердцу. Он сидел в отдалении, прислонясь к спинке дивана, и, казалось, дремал. Но его отяжелевшая голова была в ужасном смятении. Помимо его воли, гости подняли заздравные кубки с вином и пожелали ему счастливого пути. Он должен был выехать навстречу отцу; он должен был приветствовать изменника родины… Но с каким сердцем ехать? Как встретить? Эти горькие, полные отчаяния мысли не давали ему покоя.
Княгиня, продолжая нескончаемую беседу с гостями, спросила Саака, в каком состоянии он нашел свои родовые владения.
— Не совсем утешительном, тетушка, — ответил тот, несколько смущенный неожиданным вопросом. — Тебе ведь известно, что наши негодяи управители изо всего извлекают выгоду. После несчастья с моим отцом некоторые из них сочли себя, кажется, владельцами вверенных им земель. Они даже отказались своевременно доставить доходы. Много сил пришлось затратить, чтобы покончить с безобразиями и привести дела в порядок.
Княгине не удалось поймать Партева на слове. Тогда она заговорила о другом:
— Но все же, слава богу, тебе удалось немного привести свои дела в порядок? Теперь ты должен отдохнуть в доме твоих дядьев, милый Саак, и доставить им радость.
— Хотел бы очень, тетушка, но, к сожалению, больше одного дня остаться не могу. Очень спешу…
— Почему? Погости хотя бы до приезда отца Самвела. Ты ведь знаешь, как он обрадуется, застав тебя здесь.
— Дома меня ждут с большим нетерпением. Маленькая Саакануйш больна, мать безутешна, я не могу медлить, дорогая тетя!
Лицо княгини выразило огорчение, хотя она не верила ни в болезнь маленькой Саакануйш, ни в безутешную печаль ее матери, как не верила и тому, что Саак прибыл в Тарон для приведения, в порядок своих владений. Она обернулась к Месропу, который стоял у одной из ниш и рассматривал изящную резьбу на серебряном сосуде.
— Ну, чем же кончился ваш спор с жителями Одза, Месроп?
— Я совсем не думаю об этом, княгиня, — ответил равнодушно Месроп. — Заботу эту я предоставил своему отцу, — со змеями иметь дело опасно[41].
— Ну, и жители Хацика тоже хороши! — заметила княгиня улыбаясь.
— Потому-то их и прозвали «скорпионовым отродьем», — ответил смеясь Месроп.
Месроп был владельцем местечка Хацик, где он родился. С жителями города Одз он вел давнишнюю тяжбу о спорных земельных межах. Одзунцы считались людьми змеиного нрава. Хацикцев же прозвали «скорпионовым отродьем», то есть язвительными, ядовитыми, зловредными. Княгине хотелось своим намеком уязвить молодого «скорпионца» за его ядовитый язык. Одзунцы пользовались ее особым покровительством и находились под ее непосредственным попечением.
После этой незначительной шутки, не показавшейся княгине особенно приятной, разговор снова перешел на предстоявший отъезд Самвела. Поводом послужило замеченное княгиней мрачное настроение сына. Она встала с дивана, подошла к сыну и, перебирая его густые кудри, спросила:
— Что с тобой, мой милый? Ты что-то после обеда загрустил…
— Ничего… — ответил Самвел, поднимая голову, — это часто бывает со мной… Особенно после шумного веселья… За столом я выпил лишнее…
Княгине бросилось в глаза бледное лицо сына. Она встревожилась.
— На тебе лица нет, Самвел, — сказала она с дрожью в голосе. — Ты, должно быть, болен. Глаза твои блестят, точно в лихорадочном жару… На тебя страшно глядеть…
— Я же говорю, что со мной так бывает, — повторил сын, вставая с места.
Задумчиво пройдясь несколько раз по залу, он остановился возле Месропа. Тот продолжал рассматривать древнюю посуду. Княгиня вернулась на прежнее место…
— У молодых людей часто бывают такие минуты, — заметил Саак. — Может быть, он вспомнил о чем-нибудь? Быть может, о невесте…
Княгиня сердито воскликнула:
