— Из Кизляра не мог я прежде выступить, как 18 апреля. — Секретарь снова заскрипел пером. — Кавказский корпус князя Цицианова, который должен бы быть теперь на пути к Гяндже, не знаю когда соберется и по скорому наступлению жаров, которые до самой нашей осени почти здесь продолжаются, прежде окончания оных тронуться с места не может, а следовательно, весьма поздно со мною соединится, а еще позже пост свой займет; да и продовольствие его в Грузии заготовляется медленно и ненадежно, как полковник Сырохлев ко мне пишет. Также доносит, что ни повозок, ни мешков для подвижного магазина там достать ни за какую цену невозможно. До сих пор Платов с полком своим и казачий полк Орлова еще со мною не соединились и едва выступили из Кизляра, а они еще там должны были застать меня. Магазин частями отправляется, и когда остальные транспорты придут, Бог ведает; слышу только, что из Кизляра один транспорт вышел, но что волы изнемогают и падают.
Зубов вспомнил свой собственный переход из Кизляра до Дербента — по карнизам отвесных скал и ущельям бурных речек. Узкая дорога шла то в гору, то под гору; лошадей и волов выпрягали из повозок, солдаты перетаскивали орудия и грузы на себе… Он сутками не слезал с седла, ободряя людей, благо англичане смастерили-таки ему протез на культю левой ноги: солдаты любят в командирах удаль, лихость и озорство, за такими они пойдут в огонь и в воду. Генерала Булгакова Валериан отправил в обход, через Табасаранский перевал, дав ему три дня, чтобы не позже второго мая обложил Дербент с юга, в то время как главные силы атакуют город с севера. Булгакову нужно было преодолеть не более девяноста верст, только четверть этого пути пролегала через горы, заросшие дремучим лесом. Три версты подъема на главный хребет заняли полдня первого мая, да и то подняться смогли только казаки и один батальон егерей. От недавних дождей глинистая дорога раскисла; чтобы втащить в гору один двенадцатифунтовый единорог, нужно было несколько десятков человек. Артиллерию и обоз подняли только к середине дня второго мая, а теперь предстоял спуск по косогору, четырнадцать верст, да еще и по столь узкой дороге, что по ней рядом могли проехать только двое конных. Слева — отвесная стена, справа — пропасть сажен на сто; под ногами плывут облака, цепляясь за верхушки черных сосен; на вершине нависают камни — того и гляди сорвутся и задавят. Одна повозка изломалась, и вся колонна принуждена была остановиться. Только к ночи егеря и казаки спустились в долину и улеглись на биваке, но тут полил дождь; мелкая речушка, которую курица перейдет, ног не замочив, вдруг превратилась в ревущий поток; солдаты всю ночь стояли в воде, не смыкая глаз, и только утром смогли обогреться и обсушиться на солнце. А тут новая напасть — налетели разбойники в мохнатых шапках, верхами, пришлось от них отстреливаться и отбиваться. К Дербенту подошли в час пополуночи четвертого мая, рассыпавшись от гор до моря.
К тому времени крепость Нарын-Кала уже больше суток отбивалась от осаждающих. Русская полевая артиллерия не смогла нанести большого урона каменным стенам; штурм передовой башни силами одного пехотного батальона и двух гренадерских рот был отбит, полковник Кривцов и почти все офицеры ранены, нижних чинов выбыло более ста человек, и генерал Римский-Корсаков приказал отступить. Перед повторным штурмом Зубов велел бомбардировать город пять дней. Когда штурмовая колонна построилась, Валериан проехал перед нею и объявил, что башню надо взять непременно, на глазах у всего Дербента, неудача же может повлечь за собой торжество персиян, которые издревле привыкли трепетать перед русским именем. После этого он взобрался верхом на высокий курган, откуда ему было видно всё и он всем виден, и дал сигнал: с Богом!
Громовое «ура!» перекрыло шум ружейной пальбы. Через несколько минут поручик Чекрышев первым взобрался на стену; на верхнем ярусе началась жестокая рубка; перебив там всех, гренадеры разобрали половицы и вместе с досками и балками обрушились на тех, кто был внизу, переколов их штыками. В это время егеря захватили передовые укрепления. В тот же день русские заложили траншеи вблизи города и снова принялись обстреливать Дербент. Через два дня, десятого мая, на крепостной стене подняли белый флаг.
Обстрел прекратили. Городские ворота открылись, оттуда вывалилась толпа, впереди которой шел сам шейх Али-хан, повесив саблю себе на шею в знак того, что предается в руки победителя. Зубов выехал ему навстречу; толпа опустилась на колени. От нее отделился седой древний старец, несший на блюде серебряные ключи от Дербента. Семьдесят четыре года тому назад он же подносил те же самые ключи Петру Великому, на этом же самом месте… Зубов назначил Савельева комендантом; четыре русских батальона вступили в цитадель с распущенными знаменами, музыкой и барабанным боем. Торжественный въезд главнокомандующего отложили на несколько дней, чтобы привести город в порядок.
Вечером к лагерю из городских ворот направилась новая процессия: сестра пленного хана, сопровождаемая большой свитой из женщин, явилась просить о встрече с братом. Под ревнивыми взглядами Марии Потоцкой, сопровождавшей любимого в трудном походе, граф Зубов побеседовал с персидской красавицей и разрешил ей остаться на ночь в палатке шейха Али-хана, запретив всем прочим приближаться к их шатру. Утром он отпустил ее в город, а брат ее остался заложником. Наконец, тринадцатого мая Валериан отправился в Дербент во главе пышного кортежа. Ему салютовали пушки со стен; беки и старшины у ворот поднесли ему хлеб-соль; тут же стояло армянское духовенство и муллы; город украсили персидскими коврами и флагами. Савельев успел поставить походную церковь, где отслужили благодарственный молебен, после чего Дербент объявили присоединенным к Российской империи и жителей привели к присяге. Но это было лишь начало пути, ведь надлежало занять всю Переднюю Азию. Главный враг — не молодой шейх Али-хан, а грозный Ага-Магомет-хан, который временно отошел к Тегерану, собираясь вернуться к Арак-су со свежими силами, запасшись продовольствием. Русским необходимо сделать то же самое. До начала похода Гуцович считал, что для удержания Дербента достаточно двух рот, но Зубов теперь видел, что для этого потребуется не менее трех батальонов: азиаты вероломны и при этом храбры и дерзки. Он продолжил диктовку:
— В Астрахани, как в донесении к вам изъяснил, хлеба ни зерна нет и транспортных судов готовых только десять, а когда хлеб придет и всё по предположениям пойдет, не знаю; а обнадеживаниям здешним верить перестаю, потому что случалось, когда скажут: к двенадцатому числу поспеет, то и к двадцатому другого месяца не исполнено. Зайдя в Баку, боюсь, чтоб не оставили меня без хлеба. Также с нынешним числом войск, а особливо без Кавказского корпуса, нельзя там приняться за дело, как бы хотелось; потому что надобно занимать большую дистанцию и отделять сильные отряды, которых не можно отделять, если главные силы должны тем ослабиться; малые же части войск неминуемой подвержены опасности, как узнал я по вступлении в Дагестан, ибо даже на самые цепи мои наскакивают разбойничьи партии, которых в пяти верстах от лагеря обнаружить нельзя, а если и можно, то выжить их трудно.
Баку занял особый отряд генерал-майора Рахманова; Булгаков овладел Кубинским ханством. Зубов же намеревался идти из Дербента в Шемаху. Он велел подать себе письмо и перечитал его. Хм, конец уж больно жалостливый. Надо дописать:
— Всё сие предав благоразумному вашему, любезный друг, рассмотрению, прошу быть удостоверенным, что ни здоровья, ни самой жизни не пощажу, чтобы преодолеть всякие трудности к пользе милосердной Нашей Матери и тем привлечь на себя благосклонное ее воззрение и заслужить твои отеческие ко мне благодеяния.
Вот так, пожалуй, будет хорошо. Что там опять за шум?
Выстрелы, крики, беготня, удаляющийся топот копыт, снова выстрелы… Адъютант, посланный узнать, в чём дело, вернулся возбужденный: шейх Али-хан бежал! Все стояли и смотрели, какие штуки он выделывает на лошади: то висит у ней под брюхом, то скачет сбоку, так что его не видать, поднимает глазом монету с земли, а то становится ногами на седло и начинает плясать. Вдруг он пустил лошадь во весь опор; все думали увидеть еще какую-нибудь диковинку, он же взлетел на крутую гору — а там люди верхами, видно, его и дожидались. Дежурный офицер тотчас послал в погоню казаков…
