и его старший сын Альфонсо.
Первым кричать начал последний:
– За кого вы меня принимаете? Я что, к каждой бочке затычка? «Приобретайте универсальную пробку для любой дырки!» – так, что ли?
Эрколе отвечает:
– Если ты не можешь рассуждать спокойно, давай сменим тему.
– Давно пора. Хватит портить друг другу кровь!
Герцог:
– Вот о крови и поговорим. Чем тебя не устраивает кровное родство гипотетической невесты? Прежде чем ставить во главу угла непроверенные слухи, недурно бы установить неопровержимые факты.
– В том-то и дело, что я установил. Поручил надежным людям провести расследование и подготовить для меня краткий отчет. Вот он! – и Альфонсо потрясает пачкой бумаг. – Можно сказать, теперь я знаю почти все об этой распрекрасной Лукреции чуть не с самого рождения. Многие годы ее отец рядился дядей, подыскав для женщины, родившей ему за это время четырех бастардов – трех сыновей и дочку, – псевдомужа, которому неплохо платил за то, что тот изображает из себя примерного супруга и папашу. Когда же лжеблаговерный, он же подставной отец, отдал концы, тогдашний кардинал Родриго нашел ему замену. Лжемуж умер, да здравствует лжемуж! Лишь незадолго до своего избрания папой родитель открывает детям (а взрослым и открывать нечего, они-то и без того в курсе): никакой он не дядя, а истинный их отец. Так девчонка узнаёт, что кровосмесительная связь (мы ведь говорим о крови) у нее была – а она была! – не с дядюшкой, а с родным папашей. Вот уж действительно, семейная близость!
– Какого черта? – бьет по столу кулаком Эрколе. – Кто тебе всё это наплел?
– Конечно, история слишком гнусная, чтобы такие благовоспитанные люди, как мы, могли в нее поверить! Слушай дальше. Вскоре малолетнюю жертву инцеста выдали за Джованни Сфорца, ему тогда было двадцать четыре, как мне сейчас. А ей – тринадцать. Но по букве закона супружеские совокупления возможны не раньше, чем жена достигнет четырнадцати лет! Законопослушным беднягам пришлось ждать целый год. Зато уж потом они отыгрались! Как кролики, прости господи. Однако через четыре года понтифик разочаровался в зяте, заставил того публично объявить о полном мужском бессилии – и брак признали недействительным. Заключили новый. Но и этот через некоторое время стал неугоден отцу и сыну, не говоря уж о Святом Духе! Как поступают с деревом, которое накренилось и может упасть на крышу? Его срубают под корень. Тюк! Вот вам и вдова, готовая для нового полезного замужества. С кем? Оказывается, со мной. Совет да любовь! Всю жизнь только об этом и мечтал!
– Альфонсо, успокойся. Что ты, в сущности, знаешь о Лукреции? Однажды вас представили друг другу, вы раскланялись – и всё. Тебе неведомы ни ее характер, ни воспитание, ни образ мыслей…
– Плевал я на образ мыслей! И характер меня мало интересует! Достаточно того, что судьба с легкостью необыкновенной перемещает ее из постели в постель. Одно дело – переспать для удовольствия, другое – связать себя узами брака. Окстись, отец! Неужто ты и впрямь хочешь, чтобы она стала матерью моих детей, твоих внуков? А ты подумал, как будут надо мной смеяться наши подданные? Банкиры, купцы, я уж не говорю о капитанах и пехотинцах. А уж кавалерия заржет вместе с лошадьми.
– Ты бы еще добавил в список записных шутов, патентованных сплетников и запьянцовских ханыг. Какое нам дело до их мнения? Я, знаешь ли, в отличие от тебя пожелал поближе познакомиться с особой, которую ты считаешь едва ли не гулящей девкой, и послал ей письмо с предложением о встрече. Через пару дней пришел ответ. Нет, не совсем ответ: Лукреция, уехав в Непи, моего письма не получила, но ей пришло в голову то же, что и мне, – она просила о свидании; инкогнито, если возможно. Ничего не имея против, я отправился в Умбрию. Мы проговорили целый день.
– О чем же?
– Говорила больше она, а я в основном слушал. Первые ее слова звучали примерно так: «Сразу признáюсь, ваша светлость, что брачный проект, о котором вы, несомненно, осведомлены, не представляется мне блестящей идеей. И самое слабое звено в цепи обсуждаемого замысла – я».
– Еще бы! – саркастически улыбнулся Альфонсо.
– Не перебивай. Дальше она сказала: «Обо мне говорят разное, чаще всего дурное, но поверьте, многие обстоятельства моей жизни, представленные молвой как сомнительные и легкомысленные, были результатом вынужденных решений и отзывались в сердце невыразимой болью. Я яростно возненавидела свою родню. Несколько раз хотела лишить себя жизни. Потом ушла в монастырь, намереваясь остаться там навсегда. Но поняла: чтобы обрести внутренний покой, недостаточно молитв и покаяния. Чуть позже насмешница-судьба свела меня с семнадцатилетним юношей. Мне было на год больше. Между нами вспыхнула любовь – та, что бывает раз в жизни, но которой хватает на всю жизнь…» Тут она умолкла – задумавшись, видимо, о прошлом, и я смог вставить слово: «Синьора, направляясь сюда, я и представить себе не мог, что встречусь с такой искренностью и открытостью. Откровенность за откровенность: и мне, в свою очередь, нередко приходится быть зависимым от ближайшего окружения, живо обсуждающего самые мерзкие сплетни и толки, непрестанно ищущего собственной выгоды, видящего в каждом встречном обманщика и плута. Боюсь, что всё это становится в наших краях обычаем и традицией. Трудно, почти невозможно идти в таком лабиринте по прямой». «Увы, спорить не приходится. У каждого из нас за спиной котомка, битком набитая хитростями и компромиссами. Но вы, ваша светлость, – человек поистине благородной души, говорю без всякой лести, – и с моей стороны было бы в высшей степени неделикатно утаить некоторые подспудные детали комбинации, задуманной святым отцом, который в то же время и мой собственный. Так вот, он уверен, что, если герцог, сделавший свой город образцовым, правитель со столь безупречной репутацией, как ваша, примет оболганную женщину в свой дом, это будет означать: отныне она выше любых подозрений и досужих наветов». «И все-таки вы мне льстите, дорогая Лукреция», – ответил я.
– Еще немного, я расплачусь и паду коленопреклоненный! – фыркает Альфонсо, делая вид, что вытирает рукавом слезы.
– Альфонсо, не строй из себя паяца! Дослушай до конца и тогда уж рыдай себе на здоровье. Повод найдется, можешь быть уверен.
Молодой д’Эсте послушно умолкает. Д’Эсте старый продолжает излагать слова Лукреции.
– «И, наконец, есть еще кое-что, о чем я обязательно должна сказать. Вы знаете, что такое шантаж?» – «Так политики и мошенники именуют принуждение к чему-либо, насколько мне известно. Но в данном случае, милая Лукреция, в чем смысл шантажа?» – «Побудить вас, дорогой герцог, всячески содействовать предполагаемому браку. Иначе вам будут грозить серьезные неприятности». –
