не знаете. Позвольте предложить мой замок на скале в окрестностях Дженаццано. Никто не рискнет и носа туда сунуть, стража многочисленна и надежна». Альфонсо с благодарностью согласился.
– И вы почти всю свою беременность не виделись с мужем?
– Я плакала в одиночестве дни напролет. По счастью, на ребенке это не отразилось.
– Простите за настойчивость, но я хочу до конца разобраться. Если верить вашим словам, а я им верю всецело, кардинал Сфорца заподозрил в коварных умыслах членов вашей семьи. Положим, брата. Но ведь всем известно, как горячо способствовал Чезаре браку Лукреции Борджиа с Альфонсом Арагонским. Где же тут логика?
– Логика моего брата всегда в его собственных руках. Видите ли, у мужчин нашего рода есть непреодолимое свойство – на ходу менять планы. А где надежнее и удобнее всего скрыть следы предыдущих? Разумеется, в могиле. Логическая цепочка такова: Чезаре вознамерился покорить Неаполь; для начала решил породниться с Арагонской династией через меня – и вот я замужем за Альфонсо; потом сообразил, что может стать звеном семейной цепочки и сам, но Карлотта ему отказала; затем его воображению открылись другие пути, ведущие к овладению Неаполитанским королевством…
– А! Теперь понял! – воскликнул врач. – Зять стал совершенно не нужен!
– Вы поняли правильно. Теперь моего мужа можно выбросить на свалку. Или похоронить.
– Так вот какова, по-вашему, причина нападения! Слава богу, оно окончилось сравнительно малой кровью.
– Увы, боюсь, что продолжение следует.
– Будем надеяться, это не так. Ваш отец… простите, святой отец подобного не допустит. Сами видите, как усилена охрана. Стражники расставлены повсюду.
– К тому же папа пригрозил подвергнуть жесточайшим карам любого, кто попытается применить насилие в нашем доме или непосредственной к нему близости. Но, когда речь идет о Чезаре, всегда нужно ожидать худшего.
Лукреция оказалась права: месяц спустя в покои ее выздоравливающего мужа врываются несколько вооруженных человек, и капитан Мигель да Корелья по прозвищу Микелотто, кондотьер и профессиональный убийца, состоящий при Чезаре для выполнения особо деликатных поручений, собственноручно душит Альфонсо.
Дальнейшее действие напоминает типично итальянское карнавальное представление, которое разыгрывают актеры в масках, периодически меняющие их. Начинает импровизацию понтифик. Надев личину грозного судьи, он изображает крайнее возмущение и священный гнев; потом плотно закрывает на всё глаза и, наконец, призывает в маске миротворца к всеобщему успокоению. Чезаре поначалу начисто отрицает какую-либо причастность к убийству, но через некоторое время заводит разговор о самозащите: он, мол, всего лишь отбивался от арбалетной стрелы, которой взбесившийся Альфонсо вознамерился пронзить его, ну и как-то так само собой вышло…
Удивительное дело: преступное деяние, которое в любой цивилизованной стране вызвало бы бурю негодования, здесь, в Риме, этой обители веры и гуманизма, окуталось туманом и, став невесомым, воспарило в область забвения и небытия.
Лукреция ощутила это на себе. Вдовство, обрушившееся столь неестественным образом, вдобавок обрекло ее, так любившую общество, на одиночество: присутствие вдовицы волей-неволей заставляло вспоминать о беззастенчивом убийстве мужа, кому это нужно? Тем более что Лукреция, затрагивая скользкую тему, горячится и не стесняется в выражениях.
С каждым днем она все яснее понимала, что в Риме, лицемерном и циничном, ее едва терпят. Поэтому, когда отец предложил дочке покинуть на время Вечный город, Лукреция с радостью последовала совету. Местом нового пребывания выбрано Непи – собственное поместье, где свежий воздух и чудесная природа помогут залечить душевные раны. И ребенку пойдет на пользу почти деревенское существование в тесном общении с любимой матерью.
Не подумайте, что понтифик, отправив дочь в крошечный захолустный городок, жизнь в котором представляется сказочной разве что малому дитяти, тут же выбросил ее из головы. Ничего подобного. Александр VI глубоко переживал, остро чувствуя косвенную ответственность за смерть Альфонсо и горькое отчаяние Лукреции, которая любила мужа как никого другого. Понтифик сделал бы все, чтобы утешить ее. Он отдал бы жизнь за счастье дочери. Классический случай морали тиранов: добиваясь своих политических и меркантильных целей, они безжалостны и хладнокровны, но в семейных отношениях часто склонны к мягкости и даже сентиментальности, словно обычные люди.
В виде комментария предлагаем вашему вниманию некоторые соображения Мэрион Джонсон, известной британской исследовательницы, вдумчивой и проницательной. С поистине англосаксонской дотошностью она рассматривает механизм, приводивший в движение жизнь нашей страны в эпоху Ренессанса: «Немало осуждающих слов было сказано современниками и потомками, изнутри и извне, об итальянском раннем Возрождении. Оно изобиловало не только талантами недостижимого для остальной тогдашней Европы уровня, но и примерами неслыханного злодейства. Однако не будем забывать, что чувство вины рождается в душе, а причины злодеяний кроются в обстоятельствах и людях. Кстати, эту истину понимали и во времена Возрождения. То, что делали Александр VI и его сын Чезаре, логически вытекало из самóй природы власти. Их цели и средства были общепринятыми, вполне традиционными для итальянского политического искусства с его девизом “живи и дай жить другим”. На протяжении столетий независимые государства Италии представляли собой арену, на которой были возможны любые эксперименты и где любой одаренный, пусть и бессовестный человек с развитой жаждой успеха имел возможность себя проявить. В результате итальянские правители представили миру доказательства своих проницательности, рассудительности, художественного вкуса и гибкости ума, но все это было сопряжено с лицемерием, невероятным вероломством, жестокостью и аморальностью, каких не знали монархи более холодных и консервативных северных народов» [26].
Цитата из Мэрион Джонсон была, как говорилось, комментарием; теперь же в качестве иллюстрации к нему приведем содержание бреве, отправленного понтификом некоторым феодалам. Этим посланием они не только лишались права управлять своими феодами – мало того, еще и отлучались от церкви за неуплату налогов в казну Папской области. Управление же до поры до времени (до какой поры? до какого времени?) вверялось Чезаре. Теперь он будет, как говорилось в Романье, «обедать с маслом и анчоусами». Малатеста из Римини, Монтефельтро из Урбино, Манфреди из Фаэнцы, Варано из Камерино в мгновение ока потеряли власть; короче говоря, любимый сын папы в одночасье стал хозяином огромной территории с городами, угодьями, крепостями и замками. Ловкий кунштюк произвел ошарашивающее впечатление в странах полуостровного сапога и большей части Европы. Очарованный масштабами проведенной операции, Макиавелли с энтузиазмом пишет (несколько опережая события), что в Италии вполне возможно создание единого государства, и посвящает Чезаре Борджиа свой политический трактат «Государь».
Как веревочка ни вейся, за нее все равно дергают в Риме
Проходит некоторое время, и понтифик, как обычно, передумав, призывает дочь вернуться в Рим. Она отвечает: «Мне очень жаль,
