В конце концов мы уже испытывали смущение перед киномехаником. Он вроде старается, все делает как положено, а мы его постоянно перепроверяем.
Теперь к киномеханику мы не обращались. Арсений Арсеньевич брал меня за рукав обнадеживающе, а после паузы мрачно говорил:
- Нет, все-таки не она.
Лютик так и не появилась. Как обычно, она предпочла остаться в тени.
Зато мы увидели Царское и Павловск двадцатых годов.
При свете юпитеров пейзажи прославленных парков выглядели еще более театрально, чем даже актеры.
Коллекция Арсения Арсеньевича
Конечно, детство есть детство. Ничего более важного в жизни Смольевского не было.
Даже если его представляют кому-то, то говорят не «Арсений Арсеньевич», но с непременным добавлением: «сын Ольги Ваксель».
И в самом облике этого пожилого человека есть что-то детское: голос тихий, улыбка чуть растерянная, а глаза светятся множеством огоньков.
Иногда Арсений Арсеньевич как бы спохватывается и высказывает по сей счет чуть ли не осуждение.
- Мне кажется, это не легкомыслие, а инфантилизм.
Возможно, его оценка и справедлива в отношении здоровья, но к своей биографии он относится ответственно.
Минувшее для него - своего рода хозяйство, требующее постоянного участия. Тут всегда ему найдется работа - переложить какие-то бумаги, составить списки, дополнить и уточнить.
Если он и проявляет непреклонность, то лишь в отношении истории семьи. В настоящем он может что-то великодушно не заметить, но когда речь заходит о прошлом, непременно скажет:
- Эта комната выглядела не так.
Или:
- Эта фраза была произнесена с другой интонацией.
Поэтому он и занялся рисованием. Уже много лет с помощью карандашей и красок он пытается запечатлеть интерьеры квартиры на Таврической.
Если отец коллекционировал всякую мелочь, вроде рукопожатий или случайных фраз, то сын сосредоточен на потерях реальных.
В его мартирологе есть место и слонику, что шествовал по жердочке над маминой кроватью, и многочисленным картинам на стенах, и столу с инкрустацией…
Словом, он пытается припомнить порядок вещей.
Так он осуществляет свою миссию. Впрочем, кто, если не он? Вроде уже совсем не осталось людей общих с ним воспоминаний.
Как же он занервничал, когда узнал, что на несколько недель из Будапешта приехала сестра одноклассницы Лютика по Екатерининскому институту благородных девиц!
Не часто встретишь собеседника, с которым можно обсудить подробности семидесятилетней давности.
Ирина Владимировна Масловская, к которой мы вскоре отправились, была именно таким человеком.
Ирина Владимировна
Эта совсем пожилая женщина, настоящий обломок безвозвратно ушедшего, жила в высотном доме в Купчино.
Арсения Арсеньевича не смущает далекий путь. Когда дело касается событий минувшего, у него всегда появляются силы.
Как он взлетел на четвертый этаж в своем стареньком костюмчике и мальчишеских сандалетах! Как волновался, что может ее не узнать!
Оказалось перемены не столь разительны. Все же восемьдесят пять не так далеко от семидесяти.
Старость - старостью, а величие - величием. В этой женщине было нечто такое, что никакие годы не могут отнять.
Ирина Владимировна была - этакая светская львица на пенсии. Она возлежала на диване и рассуждала о разном.
Обращал на себя внимание характерный изгиб в запястье. Вот так же делал ручкой на портрете Серова знаменитый импресарио Сергей Дягилев.
В ее годы минувшее и современность воспринимаются в одной плоскости. Ведь ни в той, ни в другой эпохе она не участвует, но только наблюдает со стороны.
«Опять нам грозят большевики…» - жалуется Ирина Владимировна.
Это она о сегодняшних выборах или о событиях более далеких? Не станем исключать ни того, ни другого: часто она начинает фразу в настоящем, а завершает в прошлом.
Подобные отношения с временами ничуть не противоречат реальности. Сколько раз в нашей истории случалось, что после сегодняшнего сразу начиналось вчерашнее.
Как это говорил один не шибко грамотный человек году в пятьдесят втором? «Поздравляю вас, товарищи, с новым тридцать седьмым годом».
Конечно, за давностью лет ее воспоминания потеряли четкость. Правда, случаются и прорывы: общая картина - в тумане, а какая-то одна минута видится резко.
Прямо посреди беседы Ирине Владимировне вдруг померещилась этакая фигурка горя, наподобие знаменитой Пьеты. Приглядевшись, она узнала стоящую на коленях женщину.
…Примерно через год после смерти дочери Юлия Федоровна пришла к Масловским и заметила у них в коридоре знакомую вещь. Это была та самая верблюжья подкладка, из которой Лютик, чуть видоизменив, сделала осеннее пальто.
Это пальто перед самым отъездом в Норвегию она продала сестре Ирины Владимировны.
У верблюжки на вешалке вид, как у брошенного пса. Так же покорно в ожидании хозяйки оно висело на Таврической.
Юлия Федоровна припала к рукаву, как к руке. Она плакала и целовала вылезший мех.
Лютик и Бродский
Помните, что Мандельштам говорил о времени?
На себя поэт не брал ответственности за эти выводы, дипломатично ссылаясь на авторитет философа Бергсона.
«Бергсон рассматривает явления, - писал он, - не в порядке их подчинения закону временной последовательности, а как бы в порядке их пространственной протяженности. Его интересует исключительно внутренняя связь явлений».
Ирина Владимировна от последовательности была совершенно свободна, а внутренние связи угадывала верно.
Вот и сейчас она их почувствовала, исключительно вовремя вспомнив виденный недавно фильм об Иосифе Бродском.
Что у нее вызвало такую ассоциацию? Может быть, рыжие волосы? Да, но не только. Общее тут - тяга к переменам, страсть к новым впечатлениям. Отчаянные поиски в данном случае есть попытка утолить потребность в свободе.
Сначала на экране появился Клуб ремонтно-строительного управления, где проходило второе - главное - заседание по делу Бродского. Потом камера показала дом по соседству. Тут-то Ирина Владимировна все вспомнила: это здесь, в Городском суде, слушалось «Дело об отобрании ребенка».
…Вот и еще одно подтверждение того, что Мандельштам прав.
Не зря же он говорил:
Все перепуталось, и сладко повторять…
И еще:
Чудовищная жара стояла во время Царскосельского карнавала 1999 года.
Сначала город плыл в жарком облаке, а затем медленно оседал. На газонах центральной площади, как на поляне в лесу, можно было разлечься и вздремнуть.
Трудно радоваться жизни в таких условиях, но карнавал отрабатывал свою программу и даже выглядел молодцом.
Помните, как характеризовал себя Иван Александрович Хлестаков? Вот и человек небольшого роста с обильными бакенбардами тут тоже - везде. Его изображение - на каждом плакате и транспаранте.
Помимо здравиц, обращают на себя внимание афоризмы и максимы. Судьба первого поэта рождает мысли, вроде такой: «жизнь поэта - не конфета».
Впрочем, это еще как сказать.
То, что для одного - значительно, для другого - развлечение. Разница тут примерно такая же, как между «гибелью всерьез» и участием в аттракционе «Убей Дантеса».
Вот мы и подошли к этому аттракциону.
Среди тех, кто здесь толпился, был мой знакомый издатель. Он тоже мысленно ставил себя на место первого поэта. Давалось ему это с видимым трудом. Прежде чем выстрелить, он долго наводил пистолет на цель.
Был он налегке, в майке и шортах. Единственное, что свидетельствовало о его особых правах, это сотовый телефон. Трубку он держал гордо, как ребенок эскимо. или как император - скипетр.
В этом облегченном летнем варианте проще заметить противоречия. Даже посторонний человек про себя отметит: нет, тут что-то не то.
Контрасты, действительно, имели место. Например, гигантский рост и - детская улыбка. Бурные реакции с непременными «О!» и - мягкие, безвольные жесты.
Кстати, издатель не только издавал книги, но и писал стихи.
Стихи - это что-то вроде фоторобота. По ним можно составить портрет сочинителя. Правда, ничего нового на сей раз мы не увидим: только утвердимся в том, что эти тексты имеют сходство с автором.
Издатель писал длинными строчками, но при этом имел пристрастие к уменьшительным. Этот большой ребенок чуть не по всякому поводу причмокивал: то у него сердечко, то кошечка, то - очка, то - чек.
Нельзя сказать, что он так уж разбрасывался этими суффиксами. Порой на него находили чувства едва ли не сентиментальные. Например, Лютику одно время он на самом деле покровительствовал.
