– Ну конечно! Я знаю, что привело тебя. Ты ищешь справедливого судью. Я, заслуживший это название, оправдаю его ужасным образом. Так лучше воздержись от мольбы за предателей.
– Но разве виновность их доказана?
– Я думаю, - с досадой отвечал вступивший в разговор Хелхаль, -мальчишка метнул меч в твоего отца, и если он еще жив, то лишь благодаря гуннской верности. А старик вместе с ним и с целой шайкой других негодяев сговаривались убить господина. Мы же, отец твой и я, подслушали весь их заговор, спрятавшись в дупле ивы на дунайском острове.
Эллак закрыл глаза.
– Если так, - сказал он, - то осуди и убей их обоих: я не смею просить за них. Но Ильдихо? Ведь она невинна?
– Нет. Она знала о заговоре. Я увидел это по ее первому же взгляду на меня, когда она вошла сюда. Она знала все и молчала.
– Но могла ли она погубить отца и жениха?
– Она должна была это сделать. Но ей я прощаю. Она не подвергнется наказанию.
– Но… отец… ведь неправда то, что говорят? Что ты умертвишь ее отца и жениха, и… Нет! Это невозможно!
– Разве для Аттилы есть невозможное?
– Но это позор! - выкрикнул Эллак. - Запятнанный кровью обоих дорогих ей людей, ты не можешь заставить переносить твои объятия ее, эту белокурую богиню!
– Клянусь моими черными богами, я ее заставлю! - закричал разъяренный Аттила. - Я окажу величайшую честь твоей белокурой богине и сделаю ее моей женой!
– Никогда! Говорю тебе, она любит скира!
– Я не ревную к… мертвым!
– Но я скажу тебе больше: она ненавидит тебя, ты отвратителен ей!
– Она научится удивляться мне.
– Нет. Она умрет раньше, чем будет твоею. О, мой господин и отец! -Эллак упал на колени, - Молю тебя! Сжалься! Ни разу, с самого моего несчастного рождения не осмеливался я обращаться к тебе с просьбой. Теперь же я молю тебя о милости, не к спутникам девушки, но к ней самой!
– Я исполню твою просьбу! Я дарую ей высшую милость: она будет моей женой!
– - Нет, отец! Этого не будет! - громко закричал обезумевший Эллак. - Я не переживу этого! Я сам люблю ее!
– Это давно известно мне!
– Отец, Дагхар должен умереть?
– Должен.
– Так отдай ее мне!
– Ты в самом деле помешался! - громко захохотал Аттила. - Значит, хотя она и любит певца, но если ты, а не я, возьмешь ее в жены, то тут уже нет позора?
– Я не коснусь ее! Я буду только свято чтить и защищать ее!
– Защищать от меня, собака! - заревел Аттила, выхватывая из-за пояса нож и замахиваясь на сына. Хелхаль едва успел схватить его обеими руками.
– Убей, отец! Я буду рад умереть! О, если бы я никогда не родился.
И он подставил ему грудь.
– Нет, - мрачно произнес Аттила. - Спасибо, старик. Мальчишка не стоит того, чтобы умереть от моей руки. Пусть он живет и знает, что его белокурая богиня покоится в моих объятиях. Это будет для него хуже смерти.
В отчаянии Эллак бросился к двери.
– Ильдихо! - дико закричал он. "Как спасти ее? Это невозможно! Убить ее, а потом себя?" - Мысль эта как молния мелькнула у него, пока он бежал к выходу. Здесь уже толпились воины, привлеченные криками.
– Держите его! - загремел Аттила. - Обезоружьте! Хелхаль, запри его в ясеневую башню. Я буду судить его после, а теперь иду к моей невесте!
Когда Эллака увели, Аттила отпустил воинов и начал расхаживать между столами и скамьями. Вернулся Хелхаль, доложил о выполнении его повеления. Царь молча кивнул и стал снимать с головы широкий золотой обруч, который положил в сундук с драгоценностями. Потом он отстегнул пряжку и сбросил плащ, оставшись в нижней одежде.
– Возьми себе ключ от опочивальни, - приказал царь. - Ты запрешь дверь снаружи.
– Но… второй ключ? Она захочет бежать, когда ты заснешь.
– Не беспокойся! Он у меня здесь, на груди. А на пороге опочивальни пусть сторожат шестеро гуннов.
Аттила снова погрузился в задумчивость и опять начал ходить взад и вперед.
– Где Гервальт? - спросил он. - Я приказал позвать его, как только окончилось это дело. Почему он не является?
– Его не могут найти.
– Пусть его разыщут и свяжут. Для укрепления его в верности и преданности нам пусть он посмотрит на казнь обоих германцев.
– Хорошо, господин, я поймаю его.
Наступило молчание. Аттила прошелся несколько раз и опять остановился возле друга.
– Странно, старик, - тихо произнес он. - Никогда еще я не ощущал ничего подобного перед женщиной. Я трепещу под ее чистым взглядом, я робею перед ней, как мальчиком робел перед святыней. Слушай, - продолжал он тише, - я должен запастись отвагой перед свиданием с нею. Ты знаешь, вот уже сорок шесть лет, как я пью одну лишь воду… Но теперь, старик, прошу тебя, поставь в опочивальню золотую чашу с крепким гаццатинским вином…
– Нет, господин! Это вино - чистый огонь!
– Говорю тебе: я леденею от ее взоров! Я желал бы, чтобы в жилах моих текло теперь пламя Везувия. Ступай, старик, принеси вино и приведи мою невесту, да прежде сними с нее цепи!.. И пусть никто ни под каким предлогом не беспокоит меня до завтра.
На пороге царской опочивальни, как сторожевые псы, лежали пятеро гуннов и их начальник.
Все было тихо вокруг дворца.
Тишина царствовала и внутри здания. Раз только начальник стражи вскочил и приложил ухо к замочной скважине спальни.
– Вы не слыхали? - спросил он своих воинов. - Полузадушенный крик? Точно крикнули: "Помогите!"
– Ничего не слыхали, - отвечали гунны.
И они снова спокойно улеглись.
Короткая летняя ночь миновала, звезды погасли, взошло прекрасное, лучезарное солнце, наступило утро, наступил полдень.
Хелхаль давно уже ожидал царя на пороге опочивальни, но с каждой минутой нетерпение его возрастало все больше и больше, в течение ночи и утром прилетело много грозных, важных известий, и старик успел уже перечитать несколько посланий к царю и расспросить гонцов и разведчиков.
Часы проходили. Аттила не появлялся, и в сердце преданного старика зашевелилось мучительное беспокойство. Тревожно думал он о большой чаше с огневым вином, поставленной им по приказанию Аттилы около его ложа. Непривычный к этому напитку царь, наверное, захмелел и не может еще проснуться. Не разбудить ли его? Хелхаль встал было, но подумав, решился подождать еще немного и с тяжелым вздохом уселся на прежнее место.
На улице раздался быстрый топот копыт.
Покрытый пылью всадник остановился перед ним и подал письмо.
– Мы отняли это у одного из гепидов Ардариха, - едва переводя дух, сказал гунн. - Он вез письмо турингам, и чтобы достать его, мы были вынуждены изрубить гонца на куски.
Хелхаль, разрезав шнурки, пробежал послание и тотчас же постучал рукояткой меча в дверь спальни.
– Вставай, Аттила, - вскричал он, - вставай, вставай! Теперь не время спать! Убей меня за ослушание, но вставай! Отвори мне, господин, прочти! Ардарих открыто возмутился против тебя! Он собрал все свое войско недалеко отсюда! Шваб Гервальт бежал к нему! Германцы восстали!
Безмолвие было ему ответом.
– Так я сам отворю дверь, не боясь твоего гнева! - закричал старик, вынимая из-за пояса вверенный ему ключ и вкладывая его в замок. Замок щелкнул, но дверь все-таки не отворялась, несмотря на то, что он изо всех сил толкал ее руками и коленями.
– Господин запер ее изнутри на задвижку! Зачем сделал он это?
Позади Хелхаля стояли испуганные, напряженно следившие за ним часовые.
– Назад, прочь отсюда! - крикнул он на них, и они смиренно отошли, как побитые собаки.
– Аттила! Ильдихо! Отоприте! Узнайте важные вести! Германцы восстали!
Тяжелая задвижка медленно отодвинулась, и дверь раскрылась. Хелхаль бросился в комнату, захлопнув за собой дверь, у которой молча остановилась бледная Ильдихо.
В спальне царил полумрак, яркое солнечное сияние не пробивалось сквозь спущенные занавеси, и Хелхаль с трудом мог наконец разглядеть окружающее.
Прежде всего он увидал золотую чашу, принесенную им сюда вечером, полную вина. Теперь она лежала на устланном мехами полу в какой-то красной луже, похожей на кровь, но это должно было быть вино, потому что сильный аромат наполнял комнату. Хелхаль перешагнул через лужу и подошел к постели.
Аттила лежал на ней недвижим, распростертый на спине. Казалось, он крепко спал, но старик приметил, что все его лицо было закрыто пурпуровым покрывалом, за исключением широко раскрытого рта.
– Он спит? - спросил он Ильдихо.
Но она стояла по-прежнему неподвижно и не отвечала ему.
Тогда он откинул покрывало и с ужасом вскрикнул.
Широко раскрытые, стеклянные глаза с налитыми кровью белками взглянули на него, багровое лицо застыло в страшной, полной смертельной муки, судороге и было безобразно раздуто, подбородок, шея и белая шелковая одежда залиты были кровью.
Хелхаль не хотел верить своим глазами.
– Господин! - позвал он, тряся его за руку, но рука тяжело свесилась вниз.
– Господин! - Он с трудом приподнял тяжелое, еще теплое тело. -Аттила! Проснись! Ты ведь только спишь!
