— Дришенко Герасим, — солидно пожал протянутую руку. — В серёдке буква «Ш», — тоже уточнил на всякий случай.
Артём молча пожал вялую мягкую ладонь, подумав, чего это понадобилось от них молодому начальнику.
Оглянувшись, инженер произнёс:
— Привет вам, ребята, от Александра Васильевича Шотмана, — сощурив глаза за очками, проследил за реакцией рабочих.
— Как он? — обрадовался Гераська.
«На хрена он нам сдался?» — засопел Артём.
— Всё нормально, — понизил голос Муев. — Работает под другой фамилией на одном из военных заводов, — вновь покрутил головой. — Я больше месяца к вам присматриваюсь, — подёргал прыщавой щекой.
«К девкам бы лучше присматривался, — недовольно нахмурился Артём, — то–то, вся рожа в прыщах».
— Чего на улице мёрзнуть, пойдёмте в чайной посидим, — вытянул руку в сторону заведения.
— Лучше в закусочную, — указал в другую сторону младший Дришенко. — Там антиреснее согрев получится, — сделал тонкий намёк инженеру.
«Анженер всё понял правильно, — разливал водку Герасим, — недаром их столько лет уму–разуму учат».
— Мне чисто символически, — почти свёл большой и указательный пальцы Иосиф Карлович, показывая дозу.
«Вот такой у тебя и есть, потому–то вместо танцев на собрания ходишь», — повеселел Артём, поднимая стакан.
— За демократию, — прошептал тост Муев.
— А по мне, так лучше за трёхдюймовку, — выдвинул встречное предложение Артём. — На Обуховском и вовсе громадные пушки производили.
— Тогда я за девиц выпью, — мигом сглотнул огненную жидкость Герасим и, задохнувшись, долго махал ладонью перед лицом. — Фу-у, — выдохнул воздух. — Крепка царска власть, — лениво взял с тарелки солёный огурец.
Есть не хотелось.
— Крепка, да не совсем, — ухватился за подброшенную тему Муев, подумав, что зря Шотман ребят хвалил. Особенно младшего. Алкоголик какой–то. На баррикады надо идти, а он в закусочную норовит шмыгнуть. — Народ идёт в революцию, чтоб бороться с ненавистным царским режимом, — сделал глоток из стакана и раскашлялся, уронив с носа очки.
«Револьцанер, мать его яти, — хмыкнул Артём, — вон как башкой мотает, аж половину прыщей вместе с очками стряхнул».
Герасим аккуратно врезал инженеру по спине.
От удара у того выпучились близорукие глаза, словно узрел приход революции, но кашель прошёл.
— Легче стало? — наливая в стакан, добродушно поинтересовался Гераська. — Али ещё полечить?
— Легче-е, — просипел Иосиф Карлович, вытирая платком нос, глаза и стёкла очков.
— Да-а, — осоловело глянул на инженера младший из братьев. — Мне про птичку ндравилось, — хотел встать и громко продекламировать, но старший, зная повадки младшего, схватил того за локоть и усадил на расшатанный стул. — И тока гордый буревестник.., — подперев щёки ладонями, зашептал Герасим, — над седой равниной моря.., — сомлев, стал засыпать над столом.
— Совсем братка раскиселился, — подытожил ситуацию Артём.
— Хто-о? Я–я–я? — поднял голову младший. — Неправда-а…
— Царские сатрапы, — зашипел Муев, — произвели аресты наших товарищей в Саратове. Видно, мстят за летнее покушение на харьковского губернатора Оболенского…
— Бей царских сатрапов и заводских мастеро–о–в, — хотел заорать очухавшийся Гераська, но брат придавил его рот ладонью.
— Приятно было познакомиться, — вспомнил вовремя подвернувшуюся вежливую фразу Артём, — но пора пьяного револьцанера домой тащить.
— Вы, ребята, недовольных подыщите, да побеседуем на досуге, — поднимаясь со стула, надел шапку Муев.
— Мне некогда, — сразу отказался Артём. — Добеседовались на Обуховском, — испортил настроение прыщавому интеллигенту.
____________________________________________
Георгиевский праздник прошёл торжественно и с огромным патриотическим подъёмом. В городском манеже состоялся парад, в котором приняли участие все части московского гарнизона, а так же все кавалеры ордена Святого Георгия, и все, имеющие знаки отличия военного ордена.
Акиму выделили смирную лошадь и он, в ряду других адьютантов, расположился за генеральскими спинами, с интересом наблюдая за парадом.
Перед генерал–губернатором и генералами продефилировала московская конница, пехота и артиллерия. Завершили парад юнкера Александровского военного училища во главе с командиром батальона подполковником Кусковым.
«Неплохо шагают александровцы, неплохо, — оценил Аким юнкерскую выправку, — но до павлонов им ещё далеко, — сделал вывод. — Вечером обязательно к Кусковым—Бутенёвым наведаюсь», — решил он.
Однако вечером, начинающий карьеру, не слишком ещё дородный швейцар, дальше парадной двери его не пустил.
— Не велено, ваше благородие, — беспрестанно бубнил он.
— Да кем не велено? — удивился Аким. — Передай Бутенёвым, что прибыл подпоручик Рубанов.
— Не велено-с, — опять слышал в ответ.
И тут Акима бросило в жар: «Это Ольга, — понял он, отходя от парадной двери. — Поделилась своим женским счастьем с подругой», — перешёл на противоположную сторону, и стал глядеть на окна второго этажа старинного московского особняка, где в огромной восьмикомнатной квартире жили семьи Бутенёвых и Кусковых.
В одном окне свет не горел.
«Видно, комната Натали, — вздохнул Аким и, ссутулившись, пешком побрёл по тротуару, чтоб всё обдумать и остудить пылающую голову.
Он оказался прав. Именно из тёмного окна, чуть отодвинув портьеру, глотая слёзы, глядела ему вслед Натали.
«Ну почему, почему, почему… — комкала полученное от бывшей подруги письмо: «Мы любим друг друга», — произнесла заученную наизусть и тысячу раз повторенную в уме фразу, и не прошеные слёзы затуманили глаза. «Мы любим друг друга», — вытирала платком слёзы. — Ну и кто он после этого? Наглец и хам»… Но злости в сердце почему–то не было, а была любовь и тоска. Которая всё усиливалась и усиливалась, по мере того, как фигура Рубанова удалялась всё дальше и дальше. И переросла просто в невыносимую боль, когда силуэт любимого растаял в ночи: «Дура я. Дура. Следовало поговорить с ним. Может, Ольга всё наврала, — с мстительным удовольствием, на мелкие клочки порвала письмо и швырнула на пол. — Да нет. Так врать она не станет… Всё это было… Он целовал её губы и не вспоминал обо мне», — отойдя от окна, ничком бросилась на кровать, бессильно колотя кулачком безвинную подушку.
____________________________________________
1 декабря Рубанова назначили в караул Зимнего дворца.
Дежурным по караулам 1‑го отделения Петербурга на этот раз Ряснянский поставил капитана Лебедева, а рундом к нему — капитана Васильева, предоставив адьютанту полка дальше самому назначить трёх офицеров.
«Буду я ещё голову ломать», — ушёл в свою квартиру полковник.
Эльснеру ломать голову тоже особо не хотелось, поэтому, просмотрев старые списки, он записал начальником караула в Зимнем дворце поручика Яковлева и в помощь ему двух младших офицеров: Гороховодатсковского и Рубанова.
Морозило.
Стоя на разводе в первой линии, Аким переминался с ноги на ногу, и стучал сапогом о сапог.
— Испачкаешь голенища, — сделал ему выговор бывший портупей–юнкер Гороховодатсковский, на что Рубанов безразлично отмахнулся рукой.
«Тут жизнь рушится, — подумал он, — любимая видеть не хочет и на письма не отвечает.., а он с сапогами привязался».
В это время прозвучала команда: «Смирно!»
Важный Александр Иванович — капитан, а не повар, принял рапорт у своего друга, командира 2-ой роты, счастливой обладательницы дрессированного кота, и под гром оркестра повёл караул по Миллионной к Зимнему дворцу.
«Нам–то ещё недолго идти, — печатая шаг, размышлял Аким, — а вот Московскому полку или Финляндскому — целый час топать, — разглядывал бегущих по сторонам строя мальчишек. — Орут, радуются.., а как через десяток лет самим служить время придёт, ни одного не сыщешь: кто единственный кормилец, у кого врождённое плоскостопие, а кто слышит неважнецки, — мысленно ворчал Рубанов, уловив отменным своим слухом, что оркестр играть перестал, а улицу наполнил свист флейт и треск барабанов. — Ага! Это к Мошкову переулку подошли, вон уже горбатый мостик виден, а за ним и Зимний, — чётко отбивал шаг, подходя к казармам 1‑го батальона лейб–гвардии Преображенского полка. — Сейчас, согласно обычаю, наш оркестр грянет Преображенский марш, — вздрогнул от мощных звуков и подпел: «Знают турки, знают шведы», — караул вышел на Дворцовую площадь и остановился перед Комендантским подъездом.
— Под знамя, шай — на краул, — чётко скомандовал Лебедев, увидев, как из открывшейся двери появился адъютант, а за ним бородатый Евлампий Семёнович Медведев вынес знамя, и встал перед караулом.
По команде Лебедева вздвоили ряды и, повернувшись направо, через Главные ворота, вошли во внутренний двор.
Входя в ворота, Аким услышал удар колокола на платформе.
«Старый часовой вызывает караул в ружьё, — отметил Рубанов, — а вон и комендантский адъютант с часами в руках за нами наблюдает… Мечтает, наверное, чтоб какая–нибудь задержка произошла. То–то радости у него будет. Мигом коменданту Санкт—Петербурга доложит, а тот — командиру полка пару кислых слов напишет, вот и пойдут плюмажи трещать».
