Она выжидающе посмотрела на Вячеслава: тот молчал, что, очевидно, означало согласие.
— Если мы договорились, то я сообщаю ваш петербургский адрес заказчику. Если нет, что ж — найду другого художника. Можете мне поверить: за время конкурса в Петербурге я обошла множество мастерских и видела не одного живописца, пока что никому не известного, однако это выдающиеся таланты. Я уже помогла вам, Вячеслав, но могу ведь обратить внимание и на них.
«Художник» в раздумье покачал головой, немка же восприняла это как очередной знак согласия и решительно протянула ему деньги:
— Вот аванс. За каждый холст заказчик дает в десять раз больше, чем в первом цикле. Начинайте работу, как только приедете в Россию, ищите вдохновение: в ваших интересах управиться быстрее. Повторяю, все остальное я беру на себя. Also, abgemacht![54]
Звонцов посмотрел на деньги и, тоже надев на лицо улыбку, неожиданно возразил:
— Премного благодарен, уважаемая фрау Флейшхауэр! Я, разумеется, принимаю заказ, только позвольте внести одно незначительное изменение в условия контракта. Согласитесь, я ведь вправе предложить вам десять процентов? Я тоже знаю, о чем говорю: это как раз тот процент, который полагается посреднику в России. И кстати, вашу долю в тридцать процентов за уже проданные картины мы вообще заранее не оговаривали! Вы тогда почему-то не сочли нужным согласовать со мной эту «незначительную» деталь сделки… Во избежание подобных досадных недоразумений в будущем, я полагаю, следует сразу оформить письменный контракт, все по пунктам — как принято у вас в Германии.
Вячеслав застал Флейшхауэр врасплох — немка настолько не ожидала сопротивления и торга, на сколько не подозревала о скрытых коммерческих способностях своего стипендиата. Он продолжал стоять на своем:
— Разве я вас чем-то удивил? В России говорят, кто старое помянет, тому глаз вон: Бог с теми деньгами, которые вы выручили за первый цикл. Будьте реалисткой и извольте считаться с условиями русского рынка.
Железная фрау не соглашалась, тогда Звонцов решил задеть чувствительные струны ее души:
— Вы были так чутки, любезны и великодушны все это время, зачем же нам напоследок портить впечатление друг о друге? Давайте решим дело по-христиански, у нас же, в сущности, одна вера, один Бог! В прошлый раз я уступил, теперь уступите вы.
Флейшхауэр упиралась довольно долго и все же уступила. Она согласилась на пятнадцать процентов.
Быстро составили деловой договор, в котором фрау выступала в качестве посредника и представителя некоего господина Смолокурова (с последним Звонцову предстояло познакомиться в Петербурге). Свежеиспеченный документ заверил срочно вызванный местный нотариус. Таким образом, были четко соблюдены все формальности и учтены интересы обеих сторон.
Заждавшийся в комнате Арсений кинулся к другу с расспросами:
— Ну теперь-то все? Мы свободны наконец? Я уж, признаться, подумал, ты никогда оттуда не выйдешь. Опять какая-нибудь бюрократия?
В порыве чувств Звонцов обнял художника за плечи, ободрил:
— Пустяки — все вышло по-моему, так-то! Все просто замечательно! Мы можем ехать на все четыре стороны. Ладно, брат, нужно на вокзал спешить: остальное расскажу в поезде. — Из головы никак не выходили слова меценатки о том, что она могла бы нанять в Петербурге кого-нибудь вместо него. Скульптор сам замыслил новую авантюру: «Арсений теперь уже не согласится работать под моим именем, так я, пожалуй, смогу найти другого даровитого бедняка. Он исполнит заказ за небольшие деньги. Слава Богу, Россия не оскудела талантами, и на них еще можно очень неплохо сэкономить!»
Когда устроились в поезде, багаж был разложен и уже можно было спокойно отдохнуть от хлопот, Вячеслав накрылся пледом и, утопая в мягких подушках, открыл свежую газету, купленную в привокзальном киоске.
— Да! Слушай, Десницын, у меня же совсем из головы вылетело: Мефистофель долго жить приказал! Ну, то есть профессор Ауэрбах. Мне еще фрау сообщила (из-за этого она меня, собственно, и задержала), а теперь вот некролог в газете напечатали. Смотри-ка, на целых две страницы раскатали: наверное, как всегда, пишут о «невосполнимой утрате», «безвременной смерти» и все в том же духе…
Сеня так и не признался, что уже знает об этой смерти.
— Новость печальная — у него ведь был свой взгляд на мир… Любопытно, что же все-таки в некрологе?
Звонцов быстро пробежал первую страницу, целиком занятую собственно некрологом.
— Подумать только! Покойник, оказывается, был просто фигурой возрожденческого размаха, просто и жнец, и швец, и на дуде игрец! Одних званий и степеней на целую академию хватило бы: доктор естественных наук и филологии, профессор философии, член Германской художественной академии по секции графики и репетитор рисунка в высшей школе, почетный член «Общества Гёте» и комитета по изданию Веймарского собрания его сочинений et cetera, et cetera[55]… Представь себе, он даже врачебной практикой занимался и был очень известен как целитель-парапсихолог. Это с его-то завихрениями в мозгах! Ага, он еще уникальные методы лечения разрабатывал, даже собственные лекарства запатентовал. Просто гений, ни дать ни взять: оказывается, он убедительно опроверг теорию, согласно которой эпилептиков считали одержимыми дьяволом! Здесь, правда, отмечено, что его методология была не столь научной, сколько стихийно-мистической. Конечно, особый интерес к алхимии, поискам философского камня и эликсира бессмертия! «Покойный господин Ауэрбах по масштабу своей одаренности был конгениален столь любимому им Иоганну Вольфгангу Гёте!» — чисто германское филистерство. Вспоминаешь профессорский автограф на «Фаусте»? То-то! А мы с тобой, выходит, русские ваньки, и не заметили, какая глыбища рядом возвышалась! Да, брат…
Арсения рассказ о многогранности натуры йенского уникума, разумеется, не удивил. Только последние строки действительно поразили: «Зловещее совпадение. Если бы журналистам было известно, кем мнил себя сам Ауэрбах!»
— Кстати, — поинтересовался он у Звонцова, — а отчего старик умер?
— Погиб во время какого-то опыта… Чем ты так удивлен?
Художник не стал ни в чем признаваться.
— Я думал, что он своей смертью умер — все-таки возраст, недуги.
В газете за некрологом следовал подробный отчет о причине смерти. Действительно, выяснилось, что Ауэрбах погиб при очень странных обстоятельствах. «В ходе полицейского расследования было установлено, что в тот роковой для него день Ауэрбах долго принимал экзамены. По своей привычке он делал это с перерывами, поэтому так и не удалось выяснить, кто же из студентов видел профессора последним. По свидетельству тех же студентов, Ауэрбах в лекционном курсе порой ссылался на какие-то собственные опытные исследования в области философии творчества. На последних лекциях подобные ссылки участились. Профессор не скрывал своих увлечений оккультизмом, и в университетской среде возникли упорные слухи, что вечерами он готовит особо важный эксперимент, возможно, даже некий мистический ритуал. Все знали, что у него есть домашняя лаборатория, но никто, кроме хозяина, не имел туда доступа. Ауэрбах же проводил там в уединении практически все свободное время. Впоследствии, уже после гибели профессора, полицейских, вскрывших его квартиру, крайне удивил интерьер. По их представлениям, так выглядели подвалы средневековых алхимиков-чернокнижников. Помимо множества колб, реторт, грязных пробирок с остатками неизвестных реактивов, всюду были расставлены черепа людей и животных, препарированные человеческие зародыши, прочие таинственные предметы, явно имевшие магический смысл. Здесь же находилось целое собрание средневековых манускриптов и инкунабул — анатомические атласы, трактаты по метафизике и схоластике на латыни и других древних языках». Звонцов прервал чтение, чтобы сделать глоток чая.
— Ну, ну, и что же дальше? — поторопил его Арсений.
— «В университете полиция нашла помещение незакрытым. Внутри все указывало на то, что накануне книгохранилище подверглось чудовищному погрому. При этом были и следы насилия: множественные пятна крови на полу и стенах. Среди прочих следов погрома сразу же была обнаружена сломанная оправа пенсне Ауэрбаха и измятые обрывки рукописи, написанные его рукой, также со следами крови. Во дворе на мусорной куче студенты нашли обезображенный труп своего учителя. Как признался следствию архивариус, утром рокового дня он оставил профессору ключи, так как тот собирался надолго задержаться в библиотеке для научной работы. Имела ли данная работа какое-либо отношение к пресловутому эксперименту, не представляется возможным выяснить за недостатком доказательств. Налицо лишь факт зверского убийства». — Вячеслав снова потянулся к стакану с чаем, не заметив, с каким напряжением слушает его Сеня. — «По горячим следам полиция выявила косвенных свидетелей йенской трагедии — таковых оказалось множество среди жителей соседнего квартала, случайных прохожих. Опрошенные все как один утверждают, что в тот вечер из окон университетской библиотеки неслись неразборчивые крики и визги. Эта разноголосица (именно так значится в показаниях!) продолжалась довольно долго, потом в здании что-то загрохотало, причем с такой силой, что обыватели выскочили на улицу! Уже здесь они разобрали, как все тот же дисгармоничный хор душераздирающе выл: „Hilfe! Hilfe! Hilfe!“[56] Обыватели были настолько напуганы, что не осмелились проникнуть в здание. Подобные массовые показания только осложнили расследование, поставив его перед дополнительными неразрешимыми вопросами. Мотивы убийства, к сожалению, так и не удалось установить, но следствие выдвинуло версию о связи этого преступления с нашумевшей аферой двухгодичной давности. Тогда, в 1907 году на одном из крупных художественных аукционов были выставлены последние работы Поля Гогена, умершего в 1903 году на Таити. У экспертов не было ни малейшего сомнения в их подлинности, и картины были проданы по весьма высокой цене. Через некоторое время эти полотна снова попали на аукцион, и какой-то коллекционер на всякий случай инициировал тщательную экспертизу с применением не только известных рентгеновских лучей, но и новейших естественно-научных методов исследования. Результаты оказались непредсказуемыми: установили дату их написания: 1905-1906 годы. Таким образом, выходило, что они написаны уже после смерти гения, в то время как манера исполнения совершенно соответствовала уникальной живописной манере Гогена. Без современных технических средств искусствоведы не могли бы распознать в картинах талантливейшие подделки. Разразился скандал. Некто, выставивший работы на аукцион, был арестован и признался, что автор подделок — профессор Ауэрбах. Ученого мужа также арестовали, но он избежал наказания, так как не принимал никакого участия в продаже, а картины перекупщику подарил. Восхищению специалистов не было предела, они признали в лице Ауэрбаха художественный феномен: гениального стилизатора, подражателя великого постимпрессиониста. Аферист же был осужден и надолго оказался за решеткой, его действия квалифицировали как заведомый подлог. Логическая связь убийства с этим делом кажется следствию убедительной: профессору вполне могли отомстить люди, имевшие непосредственное отношение к несостоявшейся афере. В то же время в кругах мистически настроенной интеллигенции предпочитают верить, что известного ей страстью к оккультизму профессора постигла участь легендарного чернокнижника доктора Фаустуса, подобно которому тринадцать лет назад он якобы продал душу дьяволу и теперь настал срок уплаты».
