нахмурился отворачиваясь. Больше не стоит пить — грезится уже.
— Покурю, пойду, — вышел.
Сел прямо на землю у наката, ветру и снегу лицо подставляя и, тошно на душе —
хоть вместе с ним вой.
Дверь скрипнула — Семеновский на свежий воздух вышел. Поежился, закурил, на
Николая поглядывая. Руку в карман сунул, прислонился к накату, нависнув над
лейтенантом:
— Третий месяц вроде вместе, да, Коля?
— Да, — разжал тот губы, поднялся. Ясно было, сейчас политрук крутить-вертеть
начнет.
— Странно даже — третий месяц… А ни черта о тебе не знаю.
— Что-то хотите знать, Владимир Савельевич? Спрашивайте, мне скрывать нечего,
отвечу.
— Думаю, отвечал уже, — хмыкнул. — Да нет, Коля, ты не суетись, я без наезда
и подозрений. Командир ты хороший, ребята тебя жалуют, боец отличный, разведчик
можно сказать и героический Что не «язык», то в чинах, со знанием, значит,
обстановки. Одно меня мает, так, для личного интереса понять хочу — то ли
Осиповой ты мозги пудришь, то ли недосмотр чей-то.
— Вы о чем, Владимир Савельевич?
— О жене твоей, никому неизвестной, — посмотрел ему прямо в глаза. — Женат,
говоришь, а по документам-то — нет.
Санин отвернулся, потоптался, соображая, как политруку все объяснить. А никак
выходило, не поймет.
— Расписаться не успели, — бросил.
— Ага? Значит, мозг пудришь.
— Нет.
— А если в графу запишу? — пытливо уставился на него мужчина.
— Буду только благодарен.
— Даже? — не поверил. — Ну, ну. Погибла, говоришь?
— Да, — зубы сжал.
— И что, мертвую в графу записывать? — политрук не верил и не мог знать, что
своими вопросами, как в свежей ране ковыряется, а душа без него кровоточила.
— Да! — развернулся к мужчине. — Санина Елена Владимировна! Так и запишите!
Владимир Савельевич крякнул, растерявшись.
— Ну, ну, — протянул. Окурок откинул и руки в галифе, опять на Санина смотрит:
— А ведь запишу.
— Ждать буду, — даже не моргнул.
Политрук помялся, попинал бревна у блиндажа, будто снег с сапог стряхивал. И
развернулся, ушел к компании.
А Николай зажмурился от боли в груди и грохнул кулаком по накату: мать перемать
вас всех!… Ленка… Леночка…
На улицу Осипова вышла, передернулась:
— Зябко. Не замерз?
Санин затылок потер в себя приходя, папиросы достал, закурил:
— Нет.
— А мне вот холодно, — подошла вплотную к мужчине. — Не согреешь меня?
Коля мочал, в небо смотрел.
— Не нравлюсь? — прошептала с тоской.
— Нравишься, — кивнул и глянул. — Но и только.
— А тебе больше надо? — голос зазвенел от обиды и раздражения. — А что тебе
надо, лейтенант? Ну, что?! — вытянулась, чтобы в глаза заглянуть.
Николая сверху посмотрел на нее, огладил волосы, щеку и прошептал в лицо:
— Леной стань.
Мила моргнула, не понимая, отодвинулась. Постояла и молвила:
— Ничего, мужики они как ветер — то в одну постель задует, то в другую. А я
подожду, — кивнула.
Лейтенант грустно улыбнулся:
— Глупая. Много ты о мужиках знаешь.
— А вот и посмотрим, — сверкнула глазами. Пошла к дверям и остановилась,
обернулась. — Наступление скоро. На все наплевать, Коленька… жив только
останься.
Дверь скрипнула, впуская ее в дым.
Санин вздрогнул, но не обернулся — в небо смотрел. А оно, зараза, глубокое,
темно синее… как глаза Лены, когда сердилась.
Фашисты рвались к Москве через Солнечногорск, Каширу, Тулу, Клин.
Жарким тот ноябрь выдался. Таким жарким, что плавился снег и земля, пропитанные
кровью, потом, сплавленные в одно с телами убитых.
Атака за атакой, как волна за волной, шли немцы и захлебывались.
Грохот от взрывов стоял такой, что товарища рядом слышно не было, и казалось
сама земля разверзнется вот, вот от обстрелов.
— Сдохните здесь все, сдохните! — рычал сержант, сжимая противотанковую
гранату в руке. А танки перли. Лязгая траками, скрипели башнями и выплевывали
снаряды в хлипкий заслон из горстки солдат.
Коля оттащил в воронку раненного Голубу и к своим.
— Держаться, держаться, братцы!
— А куда денемся, — зло хохотнул Еременко.
— Некуда дальше, некуда, — прошептал лейтенант соглашаясь. На зубах песком
хрустела земля. Танки шли на позиции, огибая подбитые.
— Сколько же их, а, товарищ старший лейтенант? — просипел молодой солдатик,
прямо перед боем кинутый в подкрепление роте.
— Не ссы, малявка, — закусил нож в зубах и вынырнул из окопа, пополз с
гранатой под танк.
— Пехоту отсекайте!! — рявкнул лейтенант, паля из автомата. — Бегом! —
толкнул к краю окопа молодого. — Сумятин, с гранатами у нас что?!
— Хреново! — бодро доложил тот и пригнулся, уворачиваясь от брызг земли из-под
пуль. — Пристреляли суки!
Сплюнул и на другую позицию.
— Значит, живем! — хохотнул Санин.
— Клепкин, кажись, захлебнулся, — бросил ему сержант. С левого фланга ничего
не слышно было.
— Сбегай. И связь, Федя! Доложи, что долго не продержимся.
— Понял, — юркнул в сторону.
Над головой лейтенанта грохнуло. Коля стряхнул землю и опять дал очередь.
— Малыгин, не спим!! — рявкнул молодому, не слыша выстрелов из его винтовки.
Глянул, а тот мертвый — прямое попадание в висок.
Гранату вытащил у него, обоймы подобрал и перебежками под подбитый танк — хороша
позиция.
— Хрен выкурите! Ну, что, что?!! — заорал ползущему на него танку. — В
Германии своей гребанной не сиделось?! Иди, угощу, сука!!
И взметнул гранату. Дуло скривило, танк встал.
— Подавись, тварь, — и дал очередь по вылезающим танкистам. Те свесились на
бронь.
Над ухом жахнуло. Пуля ожгла ухо.
Пора убираться на другую позицию, — понял Санин. Чуть отполз, на бойцы
наткнулся, залегшего с гранатой.
— Живем! — гаркнул.
— А то!
В небе появились ястребки, дали по позициям так, что голову не разогнуть было.
Но атаку фашистов остановили.
— Захлебнулись, суки, — сплюнул кровь пополам с землей Ложкин. — Передышка,
лейтенант, — и стек по насыпи окопа, глаза в небо.
Мертв.
Санин осел прямо в грязь и уставился перед собой.
Сумятин, Грызов прошли по окопу, рядом сели — взгляды на погибшего друга.
— Хана Клепкину, — бросил сержант через пару минут.
— А Голубу медсестричка в санбат оттащила, — добавил Ефим. К ним, качаясь и
руку придерживая, Еременко подошел, сел, за махрой в карман ватника полез:
— Покурить бы, братва.
Еще трое солдат пристроились в окопчик.
— Все? — спросил Санин.
— Нормально, товарищ лейтенант, — заверил Ефим.
— Сейчас снова пойдут.
— Ну и хрен на них, — затянулся Тимофей.
— На них-то хрен, а вот за спиной Москва.
— Там ползет кто-то, товарищ лейтенант, — бросил солдатик, выглядывая за
насыпь, только в тыл, а не в сторону немцев.
Коля выглянул и получил каску на голову — сержант побеспокоился:
— Поживешь еще, голову береги.
— Все поживем, — заверил.
К ним ползло подкрепление. Бойцы скатывались в окоп и расходились.
— Принимай пополнение, бродяги! — появилась сверкающая улыбкой физиономия и
ящик с гранатами.
— О! Це дило! — обрадовался Еременко.
— Сержант Федоров! Со мной взвод и три ящика с гранатами, — отрапортовал
чистенький, румяный здоровяк лейтенанту.
— Живем, — хмыкнул тот. Бойцы заржали.
— Ну! — развел руками Ефим. — При таком-то подкреплении?! Да зараз немцы
разбегутся, как только сержанта увидят!
— Батальон из резерва на подходе, — бросил тот.
— А связь?
