— А связь?
— Связисты тоже сейчас будут, — заверил.
— Ну, точно живем! — хрюкнул Федор.
— Салаг в цепь, раздать гранаты и быть наготове, — приказал лейтенант.
— Есть.
Минут через десять по цепи к лейтенанту весть дошла — связисты прибыли. И тут же,
не таясь бегом к нему Мила прилетела, кинулась на грудь:
— Жив родненький! Жив!
Санин даже опешил.
— Ты чего?
— Чего? Чего?! — встряхнула его за грязный бушлат и просипела, чуть не плача.
— Мне же сказали — накрыло вас всех.
— Да щаз! — гыкнул Ефим. — Размечтались фрицы.
— Не слушайте никого, товарищ сержант, — подмигнул ей Федор. — Разведчики,
они ж самые живучие!
Девушка смутилась пристального внимания и к облегчению Николая, отлипла от него.
— Ты-то здесь зачем? — спросил, принимая окурок, протянутый Тимофеем.
Затянулся.
— Связь. Сама попросилась.
— От бабы, — послышалось слева.
— Дура, — кивнул Санин, соглашаясь. — Чтоб духу твоего здесь не было. Мне
одного связиста хватит. Федоров?! Солдата в сопровождение сержанта в тыл. Бегом!
— Не имеешь право!
— Это приказ, сержант Осипова! Кругом марш! — и пошел по окопу бойцов
проверять.
Солдаты держались до последнего. Жестокие бои за каждую пядь земли шли весь
ноябрь, а шестого декабря Западный фронт перешел в наступление.
Глава 17
— Наши войска перешли в наступление!! Ура!!! — неслось над лесом. Весь отряд
радовался.
Лена с улыбкой смотрела, как прыгает всегда сдержанный, серьезный Захарыч — дите
просто!
Тагир подлетел, схватил ее, затормошил, сияя улыбкой:
— Пошла пехота, пошла родимая!! Крындец Гитлеру, сестренка! — обнял, закачался,
словно вальс ее танцевать пригласил.
Саня тут же отодвинул:
— Полегче.
— Оо! Понял! — выставил руки. — Отелло, Дездемонну не замаю!
— Шут, — фыркнул Дрозд. И пихнул легонько девушку. — Конец войне-то скоро, а?
Она кивнула с улыбкой, а вот улыбка лейтенанта с губ сползла, взгляд больной
стал:
— Долго молчать-то будешь? — процедил. Душу ему ее немота выворачивала.
Смотрит Ленка глазищами своими и будто нутро у него вынимает.
Не сдержался, схватил за грудки ватника, к себе притянул и в лицо зашипел:
— Хватит уже! Слово скажи, знаю, можешь. Ну, Лена!… Пожалуйста.
Она виновато улыбнулась, а в глазах тоска и сожаление.
Его жалеет!
Отпустил, руки в карманы сунул. Взгляд тяжелый в никуда:
— Замуж за меня выйдешь? — спросил зло. Покосился — та смеется, глаза так и
светятся.
Обидно стало. Может, не поняла?
— Я серьезно.
Головой качнула: "смешной ты".
Смешной, — кивнул:
— Дурак, потому что.
Лене жаль его стало, погладила ладонью по рукаву, в лицо заглянула и давай
взглядом объяснять: "ты славный, ты очень хороший. Но ты же знаешь, у меня
другой есть".
Дрозд понял, взбесился, схватил ее за плечи, встряхнул:
— Кто?! Покажи мне его! Где он?! Ну?! Где?! — проорал.
Пчела укоризненно головой качнула: "не надо так. Ты знаешь — где". Вырвалась и
пошла в свою землянку.
Дрозд так и остался дураком стоять.
Радость, радостью, а война не закончилась. И о том, что знали бойцы, в отряде
должны были узнать все. Уже вечером Лена и еще четверо связных отправились со
сводками о наступлении советских войск и разгроме гитлеровцев под Москвой по
окрестностям, чтобы передать их подполью, а те, распечатав, размножив от руки,
смогли донести новость до населения.
До января она курсировала по округе и видела, как бесятся фрицы из-за поражения
под Москвой. Пару раз ее чуть не взяли, но каким-то чудом ей удалось вывернуться.
В середине января она шла в деревню, чтобы передать сводку местным комсомольцам,
но заметила крытые грузовики, цепь автоматчиков, и залегла на пригорке.
Что-то нехорошее творилось в деревне. Гул людских голосов стоял, крик, плач. Она
не могла понять, что происходит, только видела, как стреляют в тех, кто пытается
убежать. А потом заметила, как людей сгоняют в амбар на краю, запихивают,
подгоняя прикладами. Большинство людей были легко одеты, видно, в чем были, в
том их и повытаскивали. Дети плакали, женщины рвались. Какой-то мальчик все-таки
вырвался из толпы и помчался по снегу к лесу. Мать заслонила автоматчика, чтобы
дать время сыну и упала от очереди замертво. Следующая очередь сняла мальчика.
А потом случилось то, что девушка не могла представить и в кошмаре.
Людей загнали в амбар, закрыли на крепкий засов, обложили соломой и подожгли.
Крик, треск огня, стрельба по тем, кто пытался выбраться из окон.
Лену колотило, но она не замечала этого, хотела отвернуться и не могла. И видела,
как выскочил объятый огнем человек и бежал, пока не рухнул. Видела, как спокойно
стоят вокруг огромного костра из людей фрицы и посмеиваются, курят, снег
попинывают, методично отстреливая всех, кто выбегает.
Лена как будто провалилась в кошмар. Смотрела, как взмывает вверх пламя и летят
хлопья сажи, пепла тех, кто буквально час назад спокойно спал в своих постелях,
строил планы, чего-то ждал, целовал ребенка в лоб, утешая за ссадину или детскую
обиду. Теперь их не было. Той толпы, что как скотов запихали в амбар и подожгли
— не было. И никто никогда не узнает, чего хотела девочка из крайнего дома и
какой бы она выросла, кем бы стала. Никто не узнает, как прожила старуха из избы
напротив, кого ждала и кого привечала, на что надеялась, что еще хотела от жизни.
А немцы шли по деревне и поджигали дома, вытаскивая из них, что им нравилось.
Один нес швейную машинку, другой куклу.
Все это было выше человеческого понимания, где-то за гранью реальности, за
гранью сути человеческой.
Фашисты загрузились в грузовики и уехали.
Пожар отгорел, только угли еще трещали на ветру, а может, стонали от невыносимой
боли души убитых? Пустота вместо деревни. Вместо тридцати дворов тридцать
пожарищ и обгорелых печей, с десяток покореженных железных кроватей и ведро у
колодца, что раскачивал ветер. И оно скрипело, скрипело, словно служило панихиду
по ушедшим в иной мир в это солнечное январское утро.
Лена ничего не соображала. Она поднялась и на деревянных ногах поплелась к
выжженной деревне, не озадачиваясь, чего хочет. Душа не принимала факта смерти,
отторгала саму возможность того, что произошло. И девушка не верила, что погибли
все, не могла поверить. И бродила, бродила мимо головешек, остатков утвари, той,
что уже никогда не пригодится своим хозяевам. Возле одного пожарища она увидела
обожженный букварь и застыла над ним. Стояла и смотрела на веселые буквы, не
чувствуя, как ветер бьет ей в спину.
— Кто-нибудь? — прошептала и очнулась. Огляделась и закричала. — Эй?!! Кто-нибудь!!
Живые?!! Ну, кто-нибудь?!!! Люди?!!
Тихо. Только ведро все скрипит и скрипит, ноет, плачет. А больше некому.
Лена в прострации раз на десять обошла все и вдруг заметила что-то темное на
снегу за тем местом, где стоял амбар. Кинулась — ребенок, девочка лет трех, в
одной рубашонке.
Перевернула. Та сжалась и хлопает заиндевевшими ресницами.
— Жива…
Обняла ее. Минута, две, чтобы почувствовать живого ребенка на руках и вот
очнулась, стянула с себя ватник, растерла ручки, ножки онемевшего от холода и
пережитого ужаса дитя. Укутала и к лесу. Наткнулась на щуплого мальчика, который
убежать от фрицев пытался. Тот жив оказался, но без сознания — ранен тяжело.
Под мышку его и тягать.
Тяжело, снег еще под ногами вязнет, но ничего:
— Ничего… Держитесь… — только и просила, задыхаясь от тяжести ноши.
Передохнула чуток, испуганной девочке подмигнула и улыбку вымучила. — Хорошо
все будет, хорошо. Тебя как зовут?
Девочка молчала.
Лена нос и щечки ей растерла, сильнее укутала. Мальчика шалью обвязала.
— На спину ко мне сядешь? Покатаю, — спросила девочку. Та несмело кивнула —
