– О боги! Какое чудо даровано мне парками Клото, Лахезис и Атропо[37]! Много раз видел я, как победившие воины грабят убитых неприятелей. Но чтобы побежденный вернулся на поле брани после бегства или гибели своего войска и нашел утешение в мародерстве – такого доселе не встречал! А ты, Крикс? – раздался голос за спиной Иуды.
Велит говорил на правильном греческом языке, причем очень быстро. В ответ послышалось неопределенное хмыканье, похожее на хрюканье.
Галилеянин медленно, без резких движений повернул голову. Его взор зафиксировал два направленных прямо ему в глаза острия стрел. Древки лежали на полунатянутых луках. Крепкие, без дрожи, руки держали метательные орудия в нескольких шагах от вождя зелотов. Две пары злобных очей, казалось, пронзали Иуду насквозь.
– Такая глупость... Нет, пожалуй, такая жадность заслуживает достойной награды! Крикс, пожертвуем одну лепту[38] ? Она ему пригодится... То есть, я хочу сказать, мы сами положим монетку ему в рот в качестве навлона, или, как еще говорят латиняне, донация, то бишь платы Харону, – продолжал измываться грек.
Иуда вспомнил: так зовут в эллинском подземном царстве Аид лодочника, который перевозит души умерших через реку Стикс, ограждающую тот свет от этого.
Велит в тунике неопределенно хмыкнул и кивнул головой в сторону, откуда они оба пришли.
– Ах да, я же забыл, что легат приказал щадить и немедленно доставлять в лагерь всех евреев, какие окажутся поблизости. Живыми ведь почти никого не взяли, эти мятежники сражались геройски, буквально все предпочли смерть пленению. Но ведь никто не узнает, когда именно убили этого зелота. Трупом больше, трупом меньше... Уж больно я ненавижу трупограбителей!
Иуда решил, что пора кончать эту греческую комедию, грозившую окончиться трагедией (в свое время его детский наставник в науках и искусствах Гераклит объяснил разницу между театральными жанрами).
– Я не мародер, – с достоинством ответил он, стараясь говорить на истинном наречии Эллады, а не на ублюдочном для любого чистокровного грека койне.
Лучник-болтун удивленно поднял брови:
– А кто же?
– Если бы твой ум был так же быстр, как речь, ты догадался бы сам. Я – целитель.
Римский наемник понимающе закусил губу и наморщил лоб.
Со времен Ассирии и Вавилонии по всей известной ойкумене врачам запрещается делать вскрытие[39]. Для изучения анатомии лекарям специально приходится ездить на поля сражений, дабы осматривать и ощупывать раны живых и мертвых. Воинским начальством и жрецами это не поощряется, солдаты же относятся к таким занятиям благосклонно. Они понимают: чтобы хорошо лечить, надо знать строение тела и снаружи, и изнутри.
– Не больно ты смахиваешь на врача. Вон какие мозоли от щита на руке. И где твои снадобья и инструменты?
– Я долго был воином. Как, кстати, и ваш Гиппократ. Запасы же мои остались в лагере. Кого здесь лечить? Раненых унесли с поля, тут лежат одни мертвецы.
На лице грека отразилось изумление, физиономия его спутника оставалась бесстрастной, словно поверхность водоема в безветренную погоду.
– Ты знаешь имя отца медицины! А хороший ли ты целитель?
Иуда раздвинул краешки губ в презрительной улыбке:
– Какой же врач скажет про себя худое слово?
Тут, наконец, второй лучник снизошел до того, чтобы процедить:
– Хватит болтать, Неарх! Отведем его к легату. Если тот оставит его в живых, пусть раненых попользует, у нас треть войска в лазарете. Потом продадим его. За хороших врачей дают большие цены!
Изъяснялся он на койне весьма бегло, правда, слова выговаривал с трудом. По этому признаку, а также по тому, как неестественно прямо старался держать свой корпус Крикс, Иуда заподозрил, что у него болит поясница или спина.
– Сними одежду, воин, постели на траву и ложись на нее лицом вниз. Я посмотрю твой позвоночник и постараюсь избавить тебя от болей.
– Откуда ты знаешь, что именно причиняет мне страдания? – настороженно спросил Крикс.
– Я же тебе подтвердил, что я – хороший целитель. Один из лучших в этой стране. Я сразу определил, взглянув на тебя, и твою болезнь, и ее причину. После боя ты, разгоряченный, с потянутыми мышцами, лег спать на голую землю, плохо закрыл спину от ночного холода и демонов тьмы. Злой дух вцепился тебе в позвоночник, и утром ты едва поднялся. Но центурион все равно погнал тебя в дозор, потому что из-за больших потерь приходится нести двойную службу всем, кто способен двигаться. Сейчас ты еле ходишь и боишься потерять сознание.
– Колдун... – прошептали в. унисон оба велита и схватились за охранные амулеты – фигурки бога Приапа с огромным, в половину его роста, фаллосом. Талисманы висели на шнурках на их шеях.
– Ложись, – еще раз предложил зелот.
– Учти, я держу лук нацеленным тебе между лопаток. Если с моим другом случится что-либо дурное, стрела пронзит тебя, как гарпун рыбу, – предупредил Неарх дрожащим от страха голосом.
Иуда пожал плечами:
– Если его не вылечить сразу, он может остаться калекой на всю жизнь. Поэтому ничего не остается, как довериться мне.
Осматривая голую, заросшую светлым волосом спину Крикса, Галилеянин сразу определил место, которое избрал для своей атаки злобный демон, вызывающий болезни позвонков. На его присутствие указывали легко ощутимый под пальцами выступ на позвоночнике и напряженные, перекошенные мускулы вокруг.
Со времен праведника Ноя, через которого дошли до иудеев тайны падших ангелов, научивших своих земных жен врачеванию, искусством целить наложением рук обладали немногие. Сыны Божьи в их число входили. И воин Гавлонит преобразился в Ушгуриуда – мудреца, рабби, великого лекаря...
Некоторое время он массировал стянутые болью в тугие жгуты спинные мышцы велита, разминал пальцами клубки под кожей. Иуда не думал, что лечит врага, перед ним лежал просто больной человек. И Ишкариот молил вслух Яхве, чье имя непроизносимо вслух, помочь этому пациенту столь же искренне и истово, как просил бы он за любого из своих сыновей.
Наконец Иуда положил правую ладонь на выступавший позвонок и покрыл ее левой дланью.
– О демон Тафрео[40], силой Бога Единого заклинаю тебя: выйди прочь из тела сего!
И надавил руками на место пребывания беса.
С громким хрустом и воплем испуга (раздавшихся будто бы из тела больного), не выдержав заклинания и жара целительных рук, Тафрео, обязанный повиноваться волхву, знающему его истинное имя, исчез и пошел искать другие жертвы. Бугорка под пальцами более не ощущалось, Крикс расслабился.
Иуда еще долго поглаживал спину пациента, вливал остатки (увы, столь малые) своих жизненных сил в пораженное место через ладони. Потом приказал велиту встать. Тот с опаской повиновался и неверящими глазами уставился на Иуду.
– Боль почти прошла! Я могу свободно двигаться!
– Чтобы демон не вернулся, старайся не застудить это место. Не таскай ничего тяжелого десять дней. И мне надо еще три-четыре раза наложить на тебя руки, дабы ты стал таким, каким был...
– Колдун, истинный колдун, – бормотал Неарх, зажав в кулаке амулет. – Слушай, Крикс, а может, это сам Иуда Гавлонит? Про него говорят, будто он – искусный маг и врач...
– Иудейский стратег – великий воин, уложивший собственноручно два десятка легионеров, лучших бойцов ойкумены! А перед нами – изможденный старик, коему вскоре уготована встреча с Богом Смерти. Хватит изрекать глупости, пойдем в лагерь!
– Если бы не твое чудесное исцеление, друг-самнит[41], я бы сравнил с Танатосом самого этого иудея, такой ужас он во мне вызывает! Но ты прав, пусть его судьбу решает легат...
Час пути – и перед ними словно распростерся растревоженный муравейник. Туда-сюда сновали людишки: кто с шанцевым инструментом, кто с кольями, кто с тюками. Суетились, группами и поодиночке что-то таскали, строили. Стучали топоры и молоты, надсадно кашляли саперы, выкидывая лопатами землю из рва на вал.
– Колоний совсем лишился рассудка. Одержана решительная победа, зелоты рассеяны, ближайшее враждебное войско – в Парфии, в сотнях миль отсюда. А легат, дав остаткам легиона всего несколько часов отдыха после битвы, заставляет их строить лагерь. Зачем, против какого супостата? Мои предки, уж на что умный был народ, разбивали лагеря только в исключительных случаях. Да и самниты, если не ошибаюсь, тоже? А, Крикс?!
– Вот поэтому мы с тобой и служим латинянам, а не наоборот. У них устав обязывает полководца делать это ежедневно. За неповиновение воинским законам, сам знаешь, полагается очень суровая кара. Посему Колоний легионеров не жалеет и не балует.
Кто видел один римский лагерь, тот видел все – принципы их организации не менялись уже несколько столетий (различались лагеря исключительно размерами).
Сразу после легендарного Ромула его ближайшие потомки на горьком опыте убедились, что в походе нельзя проводить даже одну ночь, не приняв необходимых мер предосторожности. Изредка римляне окружали свою стоянку простым валом с частоколом из кольев и рвом. В девяноста же случаях из ста разбивался «кастра»[42] – укрепленный лагерь. Из него войско выступало на битву, и в него же возвращались в случае поражения. Атаковать бивуак, как и стены крепости, с надеждой на успех можно было, только обладая по крайней мере трехкратным превосходством в силе. С равной по численности или имеющей небольшой перевес армией такая попытка обречена на провал. Сам Ганнибал пасовал перед укрепленными убежищами Фабия Кунктатора-Медлителя и выманивал легионеров на открытое пространство для правильного полевого сражения.
