— Нет, мама. Вы делали это для себя. — И величественно удалилась, оставив ее одну.
Я полагаю, это шокировало ее, потому что она мне ничего не сказала, зато имела длительный разговор с сэром Джоном.
Наконец я поняла, что в нашем доме — две партии, но, к великому моему сожалению, мама и я принадлежали к противоположным. Иногда мне казалось, что моим единственным другом была Лецен.
В это время у нас гостил мой сводный брат, принц Ляйнингенский. Я была уверена, что и Карл был на стороне мамы, стараясь вместе с сэром Джоном подчинить меня ее воле.
Долгое время тетя София, которая часто бывала у нас, потому что она тоже жила во дворце, была влюблена в сэра Джона. Я знаю, что она была его шпионкой. Теперь я с особой осторожностью высказывалась в ее присутствий.
Еще одним коварным существом был Флора Гастингс, которую я никогда не любила, потому что она была груба с Лецен, насмехаясь над ее немецкими манерами и привычкой жевать тмин.
Оглядываясь теперь назад, я вижу, что очень не любила тогда маму. Я хотела всячески отстраниться от нее, не желая, чтобы король и королева думали, что я одобряю ее поведение. Боюсь, что мама была не очень умна. Надо сказать, что мама заметила перемену во мне, и ее это обеспокоило, но она даже не попыталась изменить свое отношение и проявить хоть некоторую дипломатичность. Она бы легко могла вернуть мое доверие, потому что она была моя мать, и у меня было сильно развито чувство долга к ней. Я хотела любить ее и пыталась, но она не давала мне. Ей было известно, что меня смущало, когда она изображала королевское величие, но она продолжала вести себя в таком же духе. Я думаю, в глубине души она не могла примириться с фактом, что я уже не ребенок.
Поступки мамы все более меня расстраивали. Вскоре тетя Аделаида пригласила нас в Виндзор тринадцатого августа.
— Вот приглашение на день рождения Аделаиды, — сказала мама.
— Как будет весело! — воскликнула я.
— Но не нам, — сказала мама, принимая вид регентши, роль, которую она так любила играть. — Нас там не будет.
— Но, мама…
— Аделаида, — мама редко называла ее королевой, — забывает, что через несколько дней мой день рождения, и я не намерена праздновать его в Виндзоре.
— Я полагаю, ваша светлость пожелает отпраздновать этот день в Клермонте, — сказал этот гнусный тип.
— Вы правы, сэр Джон. Именно это я и собираюсь сделать. Поэтому я отклоню предложение этой женщины, я думаю, она считает, что ее день рождения важнее моего.
— Она совсем так не считает, мама, — начала я.
— Ты в этом ничего не понимаешь, дорогая, — улыбнулась мама. Она повернулась к сэру Джону, как будто меня и не было в комнате, и сказала: — Я немедленно пошлю записку.
Я вернулась к Лецен вне себя от гнева. Как они смеют? Почему я это позволила? Почему я не сказала, что я престолонаследница? Я могу стать королевой в любой момент… хотя и надеюсь, что нет. Я очень хочу, чтобы дядя Уильям жил. Я не хочу быть королевой, пока не наступит время, когда мама не сможет вмешиваться. Это было началом войны между мамой и мной.
День рождения короля был двадцать первого, вскоре после королевы. На этот раз я должна была присутствовать, ведь это событие государственной важности. Мама бы с удовольствием отказалась, но в этот раз даже ей было невозможно это сделать.
Итак, мы поехали в Виндзор. Король был в Вестминстере для объявления перерыва в работе парламента и перед возвращением в Виндзор решил посетить Кенсингтон, так как знал, что нас там нет. Я не представляю себе, знал ли он о переменах в наших апартаментах. Все, что мне было известно, это то, что мама просила дать нам еще несколько комнат, но ей было отказано. Вернувшись в Кенсингтон после болезни, я, естественно, подумала, что король смягчился и дал разрешение. Однако все было по-другому. Я уверена, что у него были какие-то подозрения, и отказ мамы присутствовать на дне рождения королевы особенно разозлил его. Дело было в том, что, посетив дворец, он побывал в наших апартаментах и пришел в ярость, увидев, что, несмотря на его отказ, мама намеренно ослушалась его приказа.
Когда он вернулся в Виндзор, мы находились в гостиной, и он явился прямо туда. Лицо его было багровым, глаза выкатывались из орбит. Несомненно, он был в гневе. Я подошла и сделала реверанс; он слегка смягчился, но, когда я поцеловала его, и он ответил на мой поцелуй, я почувствовала, что он дрожит от бешенства.
Мама стояла рядом со мной. Ее всегда раздражало, что он приветствовал меня первой. Король на этот раз не проигнорировал ее. Он слегка поклонился, и глаза его яростно сверкнули. Он сказал громко, так что все в гостиной слышали:
— В моих дворцах допускаются вольности. Я только что был в Кенсингтоне, где вопреки моим распоряжениям были заняты апартаменты. Я не понимаю такого поведения. И я его не потерплю. Это неуважение к королю.
Мама стояла бледная, но высоко подняв голову и надменно глядя на короля. Мне было так стыдно, что я чуть не заплакала. Мне следовало бы знать. Как она посмела! И мне так нравились эти комнаты во дворце. Если бы я знала, что мы не имеем права там находиться, я бы их возненавидела. Я бы заставила ее освободить их. Да, я так бы и сделала. Я бы не позволила маме вести себя так. Я бы дала ей знать, что всей своей важностью она обязана мне.
Мне хотелось уехать из Виндзора. Я не могла смотреть на всех этих людей. Я видела на их лицах насмешку. Мне хотелось убежать и спрятаться.
— Король устал, — объявила королева. — У него был утомительный день.
Они вышли. Мы последовали за ними. Я не могла заставить себя взглянуть на маму. Я кипела от раздражения и знала, что выкажу его. И все же я сдержалась. Время еще не приспело. Но оно придет!
Худшее было еще впереди. Я провела тревожную ночь, хотя мама, в той же комнате, мирно спала. Я не могла понять, как она могла так себя вести. Если бы кто-нибудь пренебрег ее авторитетом или на йоту попробовал бы принизить ее достоинство, она была бы вне себя; и все же она постоянно вызывающе вела себя с королем, бросая, по сути дела, вызов королевской власти.
Когда мне будет восемнадцать лет, я не позволю ей указывать мне. Мне хотелось уехать из Виндзора, потому что я ужасно волновалась, когда мама и король находились в одном дворце. Я редко видела его в таком гневе, как накануне. Я думала, что его хватит удар — и если бы так случилось, это была бы вина мамы.
Следующий день я провела в сильном волнении. У меня были основания для опасений. Когда мы вечером спустились к ужину, король был очень любезен со мной. Но я заметила, как тревожно наблюдала за ним тетя Аделаида, что означало — она опасалась скандала. Король вел себя так, словно мамы там не было, но, оборачиваясь ко мне, он дружески улыбался и похлопывал меня по руке. Он сказал, что через девять месяцев мне будет восемнадцать лет. Я стану совершеннолетней. Он повторил это несколько раз, не глядя на маму, но так, чтобы она слышала.
Поскольку это был день его рождения, присутствовало около сотни гостей. Когда ужин закончился, королева предложила тост за здоровье короля, и он поднялся, чтобы ответить. Общее напряжение к тому времени ослабело, и даже королева, казалось, успокоилась. Вечер прошел без всяких осложнений и почти закончился.
И тут это случилось. Король встал, и мы все ожидали, что он, по своему обычаю, будет говорить долго и бессвязно, но нашему благодушию быстро пришел конец.
— Благодарю вас всех за пожелания мне долгих лет здоровья, — сказал он. — Я прошу Бога, чтобы моя жизнь продлилась еще девять месяцев, после чего, в случае моей смерти, не будет регентства. — Он взглянул на меня. — Тогда бы я с удовлетворением оставил королевскую власть лично вот этой юной леди. — Он указал на меня пальцем, и я съежилась в кресле, не осмеливаясь взглянуть на маму. — Оставил бы власть законной наследнице престола, а не особе, сидящей сейчас рядом со мной, окруженной дурными советниками и неспособной поступать благопристойно в том положении, в каком она могла бы оказаться. Я долго выносил грубые оскорбления от этой особы и не намерен больше терпеть подобное неуважение к себе. Среди всего прочего мне было особенно неприятно, что эту молодую леди держали в стороне от моего двора; ее не допускали на мои приемы, где ей полагалось присутствовать, и я твердо решил, что этого больше не будет. Я намерен дать понять этой особе, что я — король, что мою волю следует уважать, и в будущем я настаиваю и приказываю, чтобы принцесса присутствовала при дворе во всех случаях, когда ей это подобает.
Слушая его, я почувствовала, что вот-вот заплачу. Он был не просто рассержен, он был глубоко оскорблен, а он был добрый старик, хотя я и знала, что едва ли он мог считаться хорошим королем, скорее грубоватым помещиком. Он путался, заговаривался и часто нес чепуху, но он был добр, и намерения у него были самые лучшие, а чего еще можно требовать от людей? Мои слезы были слезами унижения. Мне было стыдно за маму.
