Конечно, освободиться было не так-то легко. Мама и сэр Джон узнали, что было в письме, и вместе сочинили ответ, который я должна была только подписать. Когда я прочла его, то отказалась подписывать, потому что там говорилось, что, с благодарностью принимая десять тысяч фунтов, я предпочитала оставаться в моем прежнем положении при маме из-за моей молодости и неопытности. Я сказала, что хочу посоветоваться с кем-нибудь из министров, например, с лордом Мельбурном. Они продолжали оказывать на меня давление.
Я подумала, если я подпишу, то это всего лишь на несколько дней; когда мне будет восемнадцать, я смогу поступать как хочу. Я уступила и подписала, чтобы прекратить мамины упреки и избавиться от злобных взглядов этого человека.
Как только я осталась одна, я раскаялась в том, что сделала, и сразу же написала королю, что ответ был мне продиктован. Я знала, что он поймет, и он меня понял.
Наконец настал великий день. Я стала совершеннолетней. Пока я лежала в постели, размышляя о значении этого события, я услышала пение под окнами — это был Джордж Родвелл из Ковент-Гардена, Потом я узнала, что он сочинил эту песню специально для моего дня рождения. Я догадалась, что это устроила мама, но вместо благодарности за такую заботливость я испытала чувство недоверия к ней, я была убеждена — этим она старается задобрить меня.
Король прислал мне рояль, лучший из всех, что я когда-либо видела. Я сразу же села и заиграла, хотя видела, что мама недовольна. Знаю, она охотно отослала бы его обратно, но она не могла: мне было восемнадцать, и это был мой рояль.
Казалось, что все сознавали важность этого дня. Из Сити явилась депутация меня поздравить. Мама была рядом со мной, когда я принимала их. Как она меня раздражала! Она должна была понять, что не может продолжать обращаться со мной как с ребенком. Но, когда я хотела ответить на приветствия и поблагодарить за поздравления, она почти оттолкнула меня и стала отвечать им сама. Я молчала, пока она говорила им, что я всем обязана ей, бедной вдове, как она пожертвовала собой для меня, как она никогда не изменила своему долгу.
Они были разочарованы, так как хотели услышать меня и вообще им не понравился ее пышный наряд, ее немецкий акцент. Позже мы проехали по улицам.
— Мы должны показаться народу, — сказала мама.
Я хотела сказать: «Нет, мама, я должна показаться народу. Не имеет значения, поедешь ты со мной или нет».
Она величественно наклоняла голову, когда люди выкрикивали мое имя. Я улыбалась и махала рукой, мое сердце радовалось при виде их любви ко мне. Но маме, видимо, казалось, что все приветствия относились к ней.
Потом нам пора было на бал в Сент-Джеймский дворец. Как всегда, я опасалась конфликта между королем и мамой. Но в тот день этого не произошло, и не из-за недостатка злобы с ее стороны. Оказалось, что ни король, ни королева не могли присутствовать. Как я любила балы! Мне хотелось танцевать всю ночь!
И этот бал был самый чудесный. Танцуя, я забывала все неприятности и страхи прошедшего года. Я открыла бал с внуком герцога Норфолкского, превосходным танцором. Мне казалось, что я летаю по воздуху.
Я танцевала все время, а когда мы ехали обратно, на улицах опять толпился народ, приветствуя меня. Восемнадцать лет!
На следующий день я восторженно писала в дневнике о прошедшем дне, о бале, о приветствовавших меня толпах, а закончила запись такими словами: «Мне было очень весело!»
Я сидела у себя в гостиной. Мама писала мне записки. Я думаю, ей казалось, что они производят большее впечатление, чем разговоры, потому что при разговорах она всегда сердилась. Она произносила гневные тирады, которые я пропускала мимо ушей. Я спокойно сидела, пока она выходила из себя, а потом под каким-нибудь предлогом удалялась. Она и сэр Джон чувствовали, что я безвозвратно ускользаю из-под их влияния, и это сильно беспокоило их, особенно сэра Джона. Мама всегда останется матерью королевы и будет занимать определенное положение, хотя ее грандиозные планы стать регентшей потерпели неудачу, тогда как сэр Джон мог потерять свою карьеру.
«Ты еще молода, — писала мне мама, — и всем твоим успехом обязана моей репутации…»
Нет, мама, думала я. Если я имела какой-то успех, то это вопреки репутации моей матери. «Не обольщайся насчет твоих талантов и ума…»
Нет, мама, я не обольщаюсь. Я только не намерена быть марионеткой в твоих руках и в руках сэра Джона.
Наступил июнь, и из Виндзора стали приходить плохие новости. Король был очень слаб.
В незабвенный вторник утром 20 июня 1837 года я проснулась, увидев у моей постели маму.
— Проснись, Виктория, — сказала она. — Приехали архиепископ Кентерберийский, лорд Конингэм и врач короля. Они ждут тебя.
— Почему, мама? Который час?
— Шесть часов, — сказала она. — Но это неважно. Они хотят видеть тебя.
Я поняла, что это значило, и меня охватило благоговейное чувство, смешанное со страхом. Я поднялась, надела халат и домашние туфли.
— Пойдем, — сказала мама и повела меня в гостиную. У двери я остановилась и, взглянув на нее, сказала:
— Я пойду одна, мама. Она уставилась на меня.
Но я сознавала свое положение. Я чувствовала на своей голове корону. Мне не было необходимости слушаться ее больше.
— Одна, — повторила я твердо. Она была поражена, но сопровождать меня не стала.
Когда я приблизилась, трое мужчин опустились на колени, и я поняла, что это значило. Я протянула им руку для поцелуя таким естественным жестом, словно я его тщательно отрепетировала.
Они обратились ко мне «ваше величество», и я не могла побороть своих чувств. У меня были слезы на глазах, и у них тоже. Я думаю, я выглядела молодой и беззащитной, с распущенными волосами, в халате и домашних туфлях.
Архиепископ сказал мне, что король умер спокойно, обратившись к Богу и приготовившись к кончине.
Я повернулась к лорду Конингэму и спросила о здоровье королевы, так как я знала, как она любила его.
— Передайте мои соболезнования королеве, — сказала я.
— Я немедленно исполню распоряжение вашего величества, — ответил лорд Конингэм.
Я простилась с ними и вернулась в свою комнату одеваться. Мне восемнадцать лет. Я королева. Странно, но первая мысль, пришедшая мне в голову, была: теперь я могу быть одна.
Я надела черное платье и спустилась к завтраку. Все было по-другому. Теперь я королева. Мой мозг был занят одной мыслью: какой я должна быть королевой. Я должна быть хорошей. Я должна быть мудрой. Я должна исполнять свой долг. Я должна забыть о легкомысленных стремлениях к удовольствиям. Я должна служить своей стране.
Дядя Леопольд всю жизнь твердил мне, что мне следует делать. Но ведь он был король другой страны, и бельгийскому королю не подобало вмешиваться в управление Англией. Я знала, что в будущем мне предстоит остерегаться даже дяди Леопольда — потому что, как хороший король, он всегда будет ставить интересы своей страны превыше всего. Да, я должна быть очень осторожной.
Во время завтрака ко мне зашел барон Штокмар. Он был очень умный человек, но ставленник дяди Леопольда. Все изменилось теперь, когда я стала королевой. Я поговорила с ним о бедном дяде Уильяме и моем сочувствии королеве Аделаиде, так как я понимала, насколько велико ее горе. После завтрака я пошла к себе написать письма — одно дяде Леопольду, другое Феодоре. Очень странно было подписываться Виктория R[16].
Пока я писала, принесли письмо от премьер-министра, где он сообщал, что посетит меня около девяти часов. Я была очень довольна, что премьер-министром был лорд Мельбурн[17]. Я видела его несколько раз, и на меня произвели впечатление его красивая внешность, учтивые манеры и развлекательный разговор. В этот момент у меня была Лецен, и я сказала ей:
— Я приму его одна, как намерена принимать всех моих министров в будущем.
Лецен кивнула, она поняла. Но она была несколько встревожена, видимо, испугавшись, что власть может сильно изменить меня.
— Она, конечно, изменит меня, — сказала я ей. — Но ничто не изменит моей любви к вам, дорогая Лецен. Королева будет так же любить вас, как вас любила принцесса. — При этом мы обе заплакали, и она сказала, что я для нее — весь смысл жизни, что было невероятно трогательно.
Лорд Мельбурн прибыл в указанное время. Какой обворожительный человек! Он наклонился и поцеловал мне руку, причем его прекрасные серо-голубые глаза наполнились слезами, что вызвало у меня очень теплое чувство. Я полагаю, в этот момент он подумал о моей молодости и всех тяготах, легших на мои плечи.
Он отнесся ко мне с большим уважением и выразил уверенность в моей способности выполнить стоявшие передо мной задачи.
— Лорд Мельбурн, я рада, что дела государства находятся в ваших руках.
