— Закончили?
— Да?
— Все понятно? Можете перевести?
Элеттра пожала плечами:
— Попробую. Здесь несколько слов, которые мне незнакомы. Вы поможете?
— Конечно.
Она принялась сбивчиво переводить, но Аркенти едва слушал. Он с головой погрузился в созерцание юной красоты девушки. Он поймал себя на том, что ждет каждого раза, когда она поднимет глаза, чтобы проверить, хорошо ли получается перевод. Тогда он сможет заглянуть в ее ясные блестящие глаза. Он кивнет, и она снова склонится над книгой, довольная собой.
Аркенти вздохнул и покачал головой. Нет, я не должен. Это… невозможно. Но никогда в жизни я не получал такого удовольствия от созерцания лица. Он потер бровь и в который раз запретил себе глазеть на девушку.
В этот момент она потянулась перевернуть страницу, и адвокат заметил ее руки. Казалось, руки — единственный ее изъян, если у нее вообще были изъяны. Они выглядели неожиданно. Вместо хрупких, бледных кистей и пальцев у нее были руки крестьянки, широкие, сильные, даже в какой-то мере натруженные. Это не остудило желания адвоката. На самом деле теперь она казалась ему еще привлекательней.
Аркенти размышлял, знает ли девушка о желании, что внезапно, неожиданно охватило его, каждый раз овладевало им в ее присутствии. Он не знал точно. Говорить об этом нельзя, одно упоминание могло означать гибель. Годы жизни в священном сане, годы, проведенные в чтении книг, годы в роли служителя Божия, но вот появляется восхитительный маленький демон, и он готов душу отдать за один взгляд, за одно слово. Но обсуждать это нельзя! И нельзя прочесть ее мысли. Он, вызнавший тайны десятков претендентов на святость, не мог читать в одном робком сердце.
Как это получилось? Аркенти знал: это как-то связано с его отношением к последним римским событиям. После приезда в Кремону его сознание словно раздвоилось. С одной стороны, тяжелая туча, что следовала за ним. Ее нельзя было не чувствовать. Ведь она, пусть и частично, накрыла и его сердце. В то же время Аркенти стал замечать просвет среди туч. Иногда он чувствовал, что сбросил паутину разложения, чтобы видеть, чем она была на самом деле, чтобы от всего освободиться. Здесь никто за ним не следит, никаких планов, заговоров, не надо обдумывать свои слова. По крайней мере, не столь тщательно, как это приходилось делать в Риме. Кажется, все здесь простодушны. Все скорее играют, чем отмеривают дни в отчаянной жажде власти.
Он снова посмотрел на девушку и сам себе в том признался. Я покорен ее красотой. Как дикий вьюрок, попавший в силки горного охотника.
Однако, подобно старой привычке, вернулась его преданность долгу. Я должен убедить девушку выдать тайну. Это важнее всего. У меня нет выбора. Я адвокат дьявола. Без этого все пропало. Он наклонился вперед:
— Элеттра, скажите, вы с прабабушкой беседовали о кандидате в святые?
— Иногда.
Она не насторожилась, возможно, я смогу украдкой подловить ее.
— Что же она говорит о Камбьяти?
— Не многое.
— Насколько хорошо герцогиня его знала?
— Достаточно хорошо.
— В каком смысле? Что вы имеете в виду?
— Вы спрашиваете, любила ли она его?
Аркенти был ошеломлен.
— В общем, да.
— Я бы сказала, что любила.
— Как? Каким образом?
— Высочайшим проявлением любви, надо полагать.
— Что именно это значит?
Адвокат не выносил полумер, домыслов, предположений. Ему нужна правда. Чистая, без сомнений.
— А что, по-вашему, это значит?
— Не важно, что это значит по-моему. Я должен найти истину.
— Истину. Ах, истину!
— Да.
Казалось, ей становится неинтересно.
— Спросите у нее. Я не знаю. — Элеттра улыбнулась ему. — Я ничего не знаю о любви. О настоящей любви.
Он вдруг понял, что теперь они разговаривают о чем-то совсем другом.
— Но…
— Довольно вопросов, прошу вас. Я устала от ваших дознаний. Это хуже латинских переводов.
Девушка надулась. Аркенти подумал, что она играет.
Через секунду она молча поднялась и вышла из комнаты.
Адвокат лежал в постели и прислушивался. С неба все так же падали струи дождя. Началось лето с жарой и грозами. По улицам катился гром, мрачный набат отражался от стен тесных улочек. Он слышал, как неподалеку поет скрипка. Аркенти долго слушал, позволяя музыке проникать в душу и литься сквозь нее, подобно лучу света на поверхности воды.
Затем голос скрипки умолк, оборвавшись на звенящей высокой ноте, и в это мгновение в небе над ним прозвучал раскат грома. Долгий нисходящий рокот над долиной Ломбардии, где не было ни гор, ни холмов, чтобы погасить или сдержать его. Так что звук катился дальше много минут, не стихая. Адвокат услышал, как он раздался снова, загрохотал, и прежде чем все стихло, он уснул.
Среди ночи Аркенти резко проснулся, потрясенный отчетливостью сна.
Скрипка лежит на дне бочки, прижатая двумя круглыми камнями. Он заглядывает в бочку и думает, что бледная, расплывающаяся в воде скрипка — утопленный младенец. Вглядывается пристальней и понимает — не ребенок, а еще не рожденный. Плод.
Как будто дует ветер, сон меняет цвет. Он берет кисть из черного дерева, ее острый кончик мягкий как звенящая нота. Легко сжав кисть, он поднимает ее вверх и погружает в тигель, наполненный пурпурно-красной жидкостью. Цвет такой густой, что по краям жидкость кажется черной. Он макает в нее щетинки, тщательно смачивает, пока капли пигмента не начинают стекать с кончика поднятой кисти. Кисть разбухла, пропитавшись вязкой жидкостью. Аркенти поднял ее и посмотрел на небо.
На верстаке перед ним лежит блеклая скрипка, не покрытая лаком. Он проводит по инструменту кистью, позволяя жидкости впитаться в мягкую, жаждущую влаги ель. Снова и снова он возвращается к тиглю, смачивает кисть и пропитывает инструмент, наполняя жидкостью каждый зазор, каждую щелочку, покрывая каждый виток, каждое потайное местечко. В конце инструмент тщательно смочен. Скрипка обретает блеск, сияние и голос невероятной дрожащей тоски. Чистый, естественный звук, шелест лесного ручейка или ясное, бессмысленное небесное эхо в предвечерний час. Во сне он слушает, звук отдается переливами в душе, сладкая точка, настроение струн.
Аркенти проснулся с отчетливо звенящими в сознании словами: невероятная и опасная красота.
На следующий день, чувствуя нарастающую, неодолимую дрожь, словно завороженный опасностью или близостью пропасти, он продолжил уроки латыни. Девяносто минут восхитительной муки.
Мне начинает казаться, будто я живу во сне: такое обилие чудес и удивительных историй, что голова идет кругом. Видели, как Фабрицио беседовал с лебедем у реки По и птица будто бы слушала, поворачивая голову то так, то этак. Самое известное чудо Кремоны, от которого дара речи люди лишались на целый день, произошло после вознесенной ему молитвы. Скрипичный мастер и его помощники ходили в Доломиты на поиски древесины, на обратном пути они заметили шайку разбойников и спаслись, превратившись в оленей. Казалось, это место носит чудеса в своем чреве и вот-вот разродится ими.
Фабрицио часто думал о том дождливом вечере, когда встретил на площади герцогиню, и о том, что произошло между ними в объятом мраком переулке по соседству. Он долго и упорно думал, что именно могло стать причиной такого поступка. Фабрицио не верил, что одна лишь сила эликсира заставила его отбросить нравственные устои. Не верил он и в то, что действие эликсира могло уничтожить в нем страх перед герцогом или сложностями, которыми всегда чреваты поступки подобного рода. Священник признавался себе, что и прежде не был равнодушен к очарованию молодой женщины, но никогда не считал возможным подогревать в себе интерес к ней. Возможно, это скрипка Никколо подтолкнула меня к действию. Она, бесспорно, обладает силой, но Фабрицио сомневался, что музыка сама по себе послужила причиной произошедшего. Возможно, виной тому все разом вместе с непостижимой властью небес, вроде множества планет, выстроившихся в ряд. Священник был уверен, что дело в совпадении факторов: каждый добавляет силы прочим. Музыка, эликсир, непреодолимое влечение — он не сомневался, что герцогиня тоже его чувствовала, — и власть небес. Затем Фабрицио понял, что же все-таки перевесило чашу весов. Она во мне нуждалась. Нуждалась в моей помощи. Конечно, священник желал ее, в конце концов, он мужчина, но все это не имело бы для него значения, не будь так остра и глубока жажда герцогини иметь ребенка. Он улыбнулся сам себе. Чудеса за пределами чудес.
Несколько вечеров спустя, в таверне на маленькой площади позади собора, скрипичный мастер Никколо сидел вместе с Фабрицио и Омеро за столом, на котором стоял запотевший кувшин. Пока они сидели, жена хозяина принесла еще кувшины и кубки. В теплом помещении, заполнявшемся посетителями, вино из глубоких подвалов таверны казалось прохладным на вкус.
