Юношу звали Леонардо дель Веккио, и его судьба – это олицетворение фразы «неисповедимы пути господни».
400 километров до Милана, затем 400 километров до Oyonnax, и от Oyonnax – 500 километров до Парижа. Такой путь прочертил красной линией на карте автомобильных дорог Залесский, покидая Агардо. Ему нравилось вести машину, нравилась убегающая вдаль дорога, нравилось состояние души, отрешенности от обычной, повседневной суеты в этом замкнутом пространстве, гарантирующем неприкосновенность от окружающего мира. Ему нравилось останавливаться в придорожных недорогих кафе, ресторанчиках с простой, часто деревенской едой и иногда – особенной, характерной для этого конкретного места. И еще – исчезала необходимость принятия немедленных решений, действий, которые если не совершаешь, то чувствуешь себя виноватым. За рулем ты занят, ты ведешь машину, ты физически не можешь предпринимать ничего другого. Он понимал всю наивность этих ощущений, но это позволяло расслабиться, и это помогало думать, подводить итоги, рассмотреть то личное, отодвинутое гонкой ежедневных забот.
Анна! Что-то изменилось в их отношениях, что-то неуловимое…В какой-то момент между ними образовалась тоненькая ледянистая прослойка. Анна беременна. В последнем телефонном разговоре она сообщила эту новость, которая должна была стать огромным событием, радостью, и он был к этому готов, но в ее тоне была лишь констатация факта. Он все время в разъездах, он занят, их жизни идут рядом, но вместе ли?
Oyonnax. Франсуа Гийо встречает его в своем офисе вежливо, настороженно. Он получил письмо от своего брата – первое за много лет. Он в курсе визита американского гостя, и он демонстрирует холодную недоверчивость к этому событию. В офисе, в перегороженных невысокими барьерами зонах расположились сотрудники, каждый занят своим делом. Центральное место занимает showroom. Очки, отдельно оправы, линзы, стенды для их демонстрации, аксессуары, футляры для очков. Часть пространства отведена изделиям из пластмассы: гребни, пуговицы, пряжки, заколки для волос.
Гийо – невысок, коренаст, седые виски львиной гривы придают его крупному широкому лицу особую мужественную значимость. Разговор не клеится, и Борис ощущает нарастающую неловкость. Он пытается уловить эту ноту диссонанса, нарушающую гармонию их общения. И приходит уверенность в том, что дело не в бизнесе: слишком очевидна проблема затянувшегося конфликта между братьями. И он говорит:
– Месье Гийо! Возможно, я вторгаюсь в недозволенную и чувствительную сторону ваших семейных отношений. Прошу в таком случае заранее меня простить, но я приехал к вам по рекомендации вашего брата не только в качестве возможного партнера в бизнесе, я приехал, как уже состоявшийся партнер в бизнесе с синьором дель Веккио, к которому проникся глубоким уважением и симпатией. Витто – человек, который посчитал возможным быть со мной настолько откровенным, чтобы описать трагедию его личной жизни, связанную с тем, что разрушились ваши с ним отношения. И я могу, если позволите, засвидетельствовать то, что он испытывает по этому поводу ни с чем не сравнимые переживания. Он рассказал мне, что у вас обоих не осталось после войны никого ближе из родных. Мне эти чувства более чем понятны, у меня не осталось и вовсе никого. Поэтому, из уважения к вам обоим, я взял на себя смелость говорить с вами на эту тему.
Весь этот длинный монолог Франсуа выслушал молча, не опуская глаз и не меняя выражения лица. Но Борис видел – глаза увлажнились, пропал их колючий блеск, стали мягче черты. Минуту или две царило молчание. Затем Гийо поднялся и пригласил Залесского следовать за ним. Они сели в стоявший у входа в офис голубой пикап и, проехав весь небольшой городок, остановились на окраине у одноэтажного ресторана, стилизованного под таверну, обнесенную вместе с обширным участком двора частоколом.
Они пробыли там до двух часов ночи. Персонал, несмотря на то, что заведение работало только до двадцати четырех, оставался с ними из почтения к Франсуа, уважаемому в этой округе человеку. Они ели устриц, мидии, весеннюю спаржу, каштаны с брюссельской капустой и пот-о-фе. Это последнее блюдо станет любимой едой Бориса во Франции. Простые ингредиенты: несколько видов мяса, картошка, порей, морковь, – приготовленные на медленном, долгом огне. И вино. Много превосходного «бургундского».
Говорил на этот раз Франсуа. Он излил душу, может быть, впервые в жизни позволил себе быть таким откровенным. Он говорил, как сильно тоскует по брату, с которым провел все детство, с которым был так близок, как не бывают часто родные братья. И как жгучей обидой пронзила его измена жены, не с кем-нибудь, а с Витто, самым близким, самым надежным человеком на свете. У него уже давно другая женщина, он любит ее, у них двое детей. Уже давно нет той острой обиды, и только тоска по близкому человеку и гордость, которая не давала переступить через долгую отчужденность.
Они расстались под утро друзьями. И с этого момента их дружба и их сотрудничество продолжалось долгих тридцать лет, до последнего дня Франсуа Гийо.
Через три месяца Залесский выполнит все заключенные на Нью-Йоркской выставке заказы. В 1952 году вместо маленького частного предприятия, с которого он начал свою деятельность, будет зарегистрирована компания под именем «Riviera». Поставки солнечных очков под этим брендом заполнят универмаги Macy’s, а затем и сотни других магазинов, ведущих торговых сетей Америки, Канады и Мексики. «Riviera» станет брендом, превратившим солнечные очки в аксессуары моды, и войдет в двадцатку крупнейших оптовых компаний Америки. Но это – потом, потом…
А пока, «Фиат» Бориса Залесского преодолевал последние 500 километров намеченного им пути в сторону Парижа, где его ждали друзья: Франсуа и Арлет Бессоны, прекрасная Симона Синьоре и Жоффруа Готье со своей марокканкой, которую он, благодаря Симоне, вывел в свет и только тогда понял, какой истинный бриллиант связал с ним свою судьбу. Эта темнокожая женщина, с тонко выписанными чертами лица, точеной фигурой и волоокими глазами, стала открытием их общества.
Он встретится с ними в «Распутине», и веселая братия музыкантов и певцов цыганской труппы будет приветствовать его гитарным перезвоном и возгласами, которые станут затем традицией: «Дядя Боря, как давно мы тебя ждали».
Шаги гулко отдавались в пустых пространствах офисных помещений. Неубранные образцы на широких столах в showroom, папки с документами на рабочих местах менеджеров. В бухгалтерии Элсбет все-таки порядок навела. Характер! Ну, на то она и главбух, уважаю. Кого еще уважаю? Да – Сэмюэля. Этот черный парень вообще не принимает всерьез мои вопли – это, наверное, гены. Привыкли, что на них орали на всяких там плантациях или… везде, где их эта белая сволочь угнетала. Да, я тоже, похоже, из этой белой сволочи, тоже, значит, плантатор. Впрочем, я ведь на своих не кричал, и даже на этих уродов с их бумажками. Просто громко попросил всех отправится по домам, просто громко, а они все перепугались. Его качнуло, и он еле удержался, успев схватится за спинку кресла. Пока все разбегались, Сэмюэль выдраил кухню, вымыл всю посуду, вычистил плиту. Все блестит. Сэмюэль! Ты – золото, черное золото. Черное золото – это нефть. Значит, Сэмюэль – нефтяной эквивалент.
Его разобрал смех, он хохотал до тех пор, пока не начал задыхаться. Остановился, заправляя вылезшую из брюк рубашку. Вернулся в свой кабинет. Сколько он выпил? Две бутылки скотча по 0,7, одна пустая, вторая – еще ничего, еще плещется золотая жидкость, манит в туманные дали забвения. Но меня не заманишь, я сам кого хочешь заманю. Этих самоуверенных, наглых подонков, под которых мне нужно ложиться. Я что – голубой? Он со всего маха врезал кулаком по столу. Карельская береза равнодушно перенесла его ярость, рука – нет, боль отрезвила. Залесский тяжело опустился в кресло. Перед ним лежал контракт – белые листочки, черные буковки, печати, подписи. Это Америка, фак их, все по закону, не придерешься, все концы зализаны адвокатами, очень хорошими, очень дорогими адвокатами. И какая идеология подведена – «Защита интересов трудящихся»! От кого? От подлого и жадного эксплуататора. Он посмотрел в большое зеркало на противоположной стене, состроил страшную рожу. Нет, не смешно, кураж пропал. Потянулся за бутылкой, допил из горлышка.
На какое-то время потерялся. Очнулся от характерного звука открывающейся двери. Хмель резко схлынул. Рывком выдвинул ящик стола, взвесил в руке холодную тяжесть кольта. По шагам узнал Клиффа, положил пистолет обратно. Клифф Бранновер – директор отдела закупок и близкий друг. Ну и хорошо, что пришел, с кем-то надо поговорить. Хотел встать навстречу, но ноги были в худшем состоянии, чем голова. Встретил сидя. Клифф ввалился с двумя пакетами всякого съестного и полезного: апельсины, бананы, соки. Залесский вытащил из пакета упаковку с томатным соком, двумя глотками осушил первую банку и тут же открыл вторую.
