– Ну?
Клифф осуждающе посмотрел на пустые бутылки.
– Что? Хочешь выпить? В баре коньяк, водка. Я такое не пью, строго виски и не больше двух бутылок в день. Закон! – хохотнул Борис, но замолчал под печальным взглядом Бранновера.
– Ну?
Клифф снял кожаную куртку, сел напротив:
– Все плохо! Все, с кем удалось поговорить, подписались.
– Ну?
– Думаю, у нас нет выхода. Еще несколько дней – и начнем терять клиентов. Коллинз рассылает по основным партнерам информацию о нашем «предынфарктном» состоянии. Они грамотно себя ведут, перед рождеством такой удар может оказаться… – он не закончил фразу.
– А что конкуренты?
– Заплатили и, как шакалы, ждут нашей гибели, и их возьмут на наши места, можешь не сомневаться.
– То есть, ты советуешь покраситься в голубой цвет? Клифф!
Борис снова выхватил кольт:
– Убью урода!
– Кого? Коллинза? Он ведь ширма, петрушка, а за ним кланы – патронов не хватит. Надо подписывать. Долго это не продлится, пройдут выборы, сменится администрация – и с этим разберутся.
Борис выбрался из-за стола. Качнулся в сторону кухни.
– Там, в баре, пошустри – принеси что-нибудь.
– Нет, пить не будем. И тебе хватит, встряхнись, черт тебя подери, нет времени на кайф.
– Что ты называешь кайфом? Ты думаешь, я сейчас кайфую? Я, может, сдохнуть хочу! Это по-твоему кайф?
Клифф махнул рукой:
– Мне уехать?
– Ладно, проклятье, ты прав. Что-то мне хреново.
Его замутило. Клифф помог ему добраться до ванной.
Бориса вырвало, потом он разделся и встал под душ. Долго растирался полотенцем. Вышел мрачным, но взгляд стал осмысленней. Подошел к вешалке, взял куртку Клиффа, помял в руках.
– Хорошая кожа! Ты на мотоцикле?
Клифф кивнул.
– Поехали!
Они двигались в сторону Лонг-Айленда на «Харлее» Бранновера. Проскочили Бруклинский мост. Сорок минут свежего ветра в лицо окончательно привели Бориса в чувство и разбудили зверский аппетит. Он не спал толком несколько суток, и со вчерашнего дня кроме виски и двух сэндвичей, оставленных в холодильнике Сэмюэлем, ничего не ел. Нашли русский ресторан: борщ, пирожки, жаркое. Закурили и уже спокойно поговорили. В конце концов Залесский махнул рукой:
– Ладно, войну закончим, подпишу их сраные бумажки. Пусть завтра все выходят на работу.
Он не поехал домой, попросил Клиффа вернуться в офис. Пообещал больше не пить и выпроводил его, поблагодарив за компанию.
Кожаный диван, плед и подушка – вот его друзья на эту ночь. Джекки звонила раз десять. Попросил Бранновера перед тем, как тот ушел, связаться с ней и как-нибудь успокоить.
– Скажи, буду завтра к вечеру.
Надо собраться с мыслями… Собраться с мыслями. Как, интересно, можно собирать мысли? Они не подчиняются приказам, они сами распоряжаются своими маршрутами, они ведут нас в такие дали и в такие тупики, из которых можно и не вернуться. Иногда они переносят нас в будущее, и тогда мы фантазируем, мечтаем, но чаще – в прошлое, и тогда они попадают в наши воспоминания. Порой их трудно вынести. Я знаю, я хорошо это знаю.
Сон не приходил.
Воспоминания! У человека могут забрать все, буквально без штанов оставить, а воспоминания забрать нельзя. Воспоминания! Вот истинное богатство. Вот тот парень из «Bank of America». Как я его в пяти сетах сделал! Вот он богаче меня, а что он вспомнит? Что проиграл! А я? Что я выиграл!
Он улыбнулся во сне.
Залесский лежал на диване, вытянувшись во всю его длину и спал, или так ему казалось.
Дома ждет Джекки, а могла бы ждать Анна. Почему они расстались? Как их отнесло друг от друга? Он все время «где-то», когда из этого «где-то» возвращался и оказывался дома, чувствовал взгляд– не тот теплый, радостный, ждущий, как прежде. Нет, теплым он был, но и каким-то снисходительным, бесстрастным. Да, страсти в нем не было. Страсть – зыбкая субстанция, тонкая паутина непредсказуемых движений души и тела.
Постель! У него не было границ на этом ложе, этом божественном месте, лаборатории, в которой господь бог проводил свои бесконечные эксперименты над человеческими душами.
У него не было границ, у нее – были. И когда она отстранялась неуловимым движением, лишь на мгновение – этого было достаточно для того, чтобы эти границы становились все менее проницаемыми и, в конце концов, превратились в непреодолимость.
Однажды она уехала с маленьким сыном в Нью-Джерси к родителям погостить, потом позвонила, сообщила, что предложили хорошее место в госпитале рядом с домом. Он приезжал каждый раз, когда позволяло время: на уик-энд, на праздники. Постепенно их отношения превратились в теплые, дружеские. И однажды она сообщила, что выходит замуж за коллегу-врача. Что он испытывал все это время, даже тогда, когда она познакомила его с этим парнем? Такой классический доктор. Умный, в очках, слегка заикается, на первый взгляд – скучный зануда, но позже, когда неловкость оставила их обоих, оказался интереснейшим человеком. Внешняя сдержанность при ближайшем знакомстве лишь оттеняла богатый, кипящий внутренний мир человека, обладающего поистине энциклопедическими знаниями. Да, в первое время присутствовала некая уязвленность, он ведь оказался в какой-то мере несостоятельным в глазах этой девочки, женщины, так ему виделось. Но она сама сумела изменить его отношение к ситуации.
– У нас разная температура горения, я всегда восхищалась тобой, и никогда это чувство меня не оставит. Мой уход – это способ самосохранения и желание воспитать нашего мальчика в покое моей души. Если останусь с тобой – сгорю.
Что он мог ответить на эти слова?
Его мальчики! Теплая волна отодвинула на время черные мысли, тревожность, раздражение, которое всегда сопровождало его в моменты, когда он не видел решения, или это решение шло вразрез с его желанием и убеждениями.
Мишелю в следующем году будет 13 лет – бар-мицва. Вспомнилось свое: комната, залитая теплым светом, веселый гомон гостей, родных, сестры в красивых платьях, мама, ее слезы радости. Как они были бы счастливы видеть его сегодня и как счастлив был бы он, как гордился бы перед отцом тем, чего достиг.
Мишель весь в Анну – умненький, аккуратный, выдержанный. Этот точно поступит в какой-нибудь Йель, Гарвард или Принстон.
Джинни – их первенец с Джекки. Этот – спортсмен, все движения, как у кошки, природное чувство центра тяжести. Это он унаследовал от их обоих. В свои 10 лет на равных в гимнастике с тринадцатилетними, на лыжных склонах ему нет равных среди вполне взрослых ребят. А младший – Джейсон, и пока непонятно, чьи гены победили. Независимое существо с неуемной фантазией. Лет с пяти читает все подряд. Но все они дружат, чувствуют свое братство, горой друг за друга.
С тех пор, как Борис купил апартаменты на Ривьере, каждое лето их загорелые фигурки мелькают перед его окнами на пляже в нескончаемых играх на суше и на море: волейбол, футбол, водные лыжи, заплывы на короткие дистанции. Джинни побеждает во всем, кроме тенниса. Мишель пока его обыгрывает. Джейсон болеет за того, кто проигрывает, получается, в основном, за Джинни. Борис ставит этих двоих против себя и Джейсона и выигрывает, но с трудом. Джейсон больше кричит, прыгает и в расстройстве кидает ракетку оземь, чаще, чем попадает по мячу, но победу зачисляет на свой счет, очень смешной! Братья относятся к нему с нежностью, удивительной в этом возрасте. Анна с Джекки во вполне приятельских отношениях. Анна – умная, Джекки – легкая.
У Джекки нет границ, у нее все просто. Если она хочет показать Анне упражнения для спины, с которой у той проблемы, она тут же, в платье за несколько тысяч долларов, ляжет на пол и покажет комплекс, не смущаясь присутствия кого угодно. И если при этом оголятся ее ноги до трусиков, посчитает, что доставила наблюдателям удовольствие.
Жизнь выровнялась, но у евреев говорят: «Когда все в порядке, тогда все и начинается».
Около года назад ему доложили, что на склад компании стали наведываться гости. Они вели разговоры о создании профсоюзной ячейки и вступлении ее в профсоюз работников легкой промышленности и торговли. На складе в тридцать тысяч квадратных метров работало больше тысячи человек. Всерьез деятельность этих гостей никто из руководства не принимал. Заведовала складом Мелани Ричардсон, живая, как ртуть, черная толстушка. Она пару раз выказывала озабоченность настырностью профсоюзных проповедников, но никто не ожидал такого поворота событий.
Однажды секретарь сообщила, что двое господ из центрального комитета «Американской федерации труда» просят их принять. Несмотря на то, что он согласился выделить им время только через несколько часов, они терпеливо эти часы высидели и в конце концов оказались в его кабинете. Один из них – лысоватый, с бегающими глазками, представился – Эдвин Коллинз. Только он и говорил. Второй, с шеей борца, остался безымянным. Он упер в хозяина кабинета тяжелый взгляд, в котором смешались злоба, помноженная на тупость, и торжество предвкушения возможной расправы.
