— Как там на дубовых стенах, люди все знают, как уходить в детинец?
— Климентий всем десятникам приказал засветло пройти по завалам от стены до лаза. А Ивановские ворота кремля открытыми держим, над ними на помосте гору камня насыпали. Когда надо будет, завалим ворота вместе с ворогами прорвавшимися. А пока открыли для вылазки. Охотников сыщем...
— Ой нет, Федя! Беречься будем. Дай Бог стены кремля оборонить. Люди ведают о силе вражеской? Боятся?
— Известное дело, боятся. Всем ведома лютость татарская и жизнь в неволе. Биться насмерть будут и вои и мужики, и бабы с ребятишками от них не отстанут. Как ты распорядился, отпустили мы татей и воров разных. Владыка Кассиан их к крестоцелованию привел. Так вот старый тать Крушина сказал: «Крест мы целовать станем, но и без этого не до татьбы, когда смертный час от врага наступает!» Дал я им оружие, с моими ребятами на стены стали.
— Ладно, Федя, ладно. Хорошо, что веришь в людей. А все ж остерегаться надо... А благочестивый владыка Кассиан большое укрепление в вере совершил, дай Бог ему здоровья. Ведь мог бы загодя вернуться в Рязань, а он с нами остался, свое пастырское благословение всем дает, татям даже... Ты сейчас отдыхай... А на стены пойдешь, сам проверь, во всех ли десятках копья есть, много ли ухватов да рогачей собрали. Каждый ли десяток доброхотов опытного воина десятником имеет, при плохом десятнике зря головы положат. Чтобы малых детей и немощных под стены и в башни отвели. Обязательно скот из подклетей выгнать — пожары будут. Воды заготовить больше нужно... Ой, сколько дел-то, а я колодой лежу...
8
После ранней заутрени из собора под колокольный звон вышел весь церковный клир с иконами и хоругвями, за ними молящиеся, большинство женщины и старики. Крестный ход направился к Пятницким воротам. У подворья Темкина остановились. Епископ рязанский Кассиан и второй воевода Климент Высоков вошли к воеводе во двор.
Федор Слепнев наблюдал со стены, как они уходили с подворья, и крестный ход двинулся дальше вдоль стены к Никитской башне. Повременив немного, Федор направился к воеводе, чтобы рассказать, как татары готовятся к приступу. Вошел в ворота подворья и диву дался: сгорбленный воевода в одном летнике спускался с крыльца, два холопа поддерживали его. Позади стрелец нес меч, кольчугу и шлем. Дородная жена князя гусыней переваливалась за ними, да две девки несли шубу и скамейку. Шествие замыкала, громко причитая, знахарка.
Федор, сняв шлем, низко поклонился воеводе. Тот перестал кряхтеть и, отдуваясь, произнес:
— Зри, молодец, без подпоры идти не могу...
Пользуясь остановкой, знахарка, забежав вперед, шамкала:
— Князюшка, Христом Богом прошу, иди в постельку! Нельзя тебе ходить, суставы поломаются!
— Не вопи, старая, без тебя тошно. Пойдем, Федя, на стены. Своими глазами посмотреть хочу, что вокруг деется.
На крепостную стену Темкин поднимался с превеликим трудом. Бывалые стрельцы, не раз видевшие воеводу в боевом деле, кланялись ему и печалились. Здорово поддался он болести, борода и усы совсем поседели, орлиный взгляд не горел прежним огнем, да и вид боевой потерял: казалось, ростом ниже стал, согнулся, на голове вместо шлема боевого — скуфейка потертая; на дворе лето, а он шубу на плечи накинул... Правда, на верхнем настиле отстранил холопов, батажок потребовал и на него оперся. Сказал только:
— Палят!
Отозвался Климентий:
— Палят, князь. Ночью со стен дубовых наши ушли.
— В поле много осталось?
— Остались, князь. Ржевитинов Первушка сам-девять, да Олферка Кочемаров со товарищами с дальней засеки не вернулись.
— Теперь им не поможешь.
Темкин шел по стене, останавливался, меж зубцами всматривался в поле, видел врага и разгадывал его замыслы...
...От Ивановской степы кремля до острожного частокола — триста саженей. Тут крымцы хозяйствуют вовсю. Острожные Никитские ворота разобрали, расширили проезд и везут наряд. Рядом с кладбищем разровняли площадку и устанавливают пушки, не хоронясь. Догадываются, стервецы, что у туляков мало огненного зелья. Самые большие осадные пушки — кулеврины направляют на Ивановские ворота кремля.
Подошел голова пушкарей, с поклоном попросил разрешения стегануть по неприятельскому наряду, попугать хотя б. Темкин запретил:
— Не станем пугать, Мефодич, нельзя, зелья мало. Жди, будем от приступа отбиваться.
Все видели — крымцы готовились к большому приступу. Тысячи спешились, разбирали лестницы, удлиняли их. Коней коноводы уводили на луга, вниз по Упе. Надо полагать, главный удар готовился на Ивановскую стену.
Пошел Темкин дальше. Тут до дубового частокола побольше ста саженей. Против Одоевских ворот кремля пушки крымчаки ставят прямо на валу, частокол пожгли, попилили. На башню Крапивенских ворот легкие пушки затаскивают. Самим бы нужно было башенку подпалить! А за дубовыми стенами конные спешиваются. И на этой стене горячо будет!
Против Пятницкой стены татарских сил поменьше, может, сотни три, пушек всего пять. А за острожными стенами несколько сотен конных — готовятся отражать передовые отряды московских войск, ежели те появятся. Перед речной стеной кремля вообще пешего войска не видно. Вдали, по берегам Тулицы, сотни поставлены также для встречи царева войска. Отсюда идти на приступ противнику не с руки, понимает орда! Тут дубовая стена стоит прямо на берегу Упы, всего в двадцати саженях от кремлевской. С ходу надо еще быстроводный рукав Упы переплыть. Видно, крымчаки частокол пытались зажечь, но дуб у воды плохо горит, и стена стоит крепко. Зато на острове кипит работа, десятка три пушек притащили. Тут же собрали метательные машины-катапульты, а кругом бочки да горшки со смолой, костры зажгли — отсюда каленые ядра посылать станут да горшки с горящей смолой. Темкин велел голове пушкарей:
— Мефодич, видишь, через рукав речной бочки переправляют и горкой складывают? Это, полагаю, смола. Так вот, погодя чуток, эти бочки разбей и смолу зажги. Чем больше сгорит, тем меньше на нашу голову свалится. Понял? Пять зарядов хватит?
— Маловато, князь, но попробую.
— У тебя, Федя, глаза молодые, считай бунчуки с шарами — это знаки тысячников татарских, а хвосты конские на копьях — сотников. Сколько их против каждой стены и куда двигаться будут, мне говори. А это что?
Против ворот два татарских всадника подняли копья, на них головы человеческие, легкий ветерок русыми кудрями играет. Горестно ответил второй воевода Климентий:
— Гонцы мои, что вчера послал. — Шлем снял, перекрестился.— Ты говорил: троих послал. Значит, один проскочил.
— Плохо дело, князь. Третим был Ермилка, сын купца Кузьмина. Вдруг он к отцу подался! А мы кругом обложены, до ночи никто не проберется. Да и ночью...
Темкин ничего не ответил. А позднее приказал собрать на Одоевской стороне всех сотников и десятников, дворян ратных и всех прочих, у кого в подчинении пять и больше ратников. За епископом особого холопа послал.
Федор смотрел на князя и видел, как на глазах крепнет воевода без вмешательства знахарки, хотя она и ходила за ним по пятам и шептала свои полузаговоры-полумолитвы. Действительно, из подворья вышел больной человек. Со стен увидел несметные силы вражеские и не пал духом, а, наоборот, ободрился, заметно распрямился, на батожок меньше опирался. А когда вернулся переходами на Ивановскую сторону, палку отбросил, снял шубу с плеч, потребовал кольчугу и шлем. Но надеть не успел...
Со стороны Хомутовки появились три всадника — два татарина, а между ними баба, видать, русская. Лучники натянули тетиву, но князь стрелять запретил. Конники подскакали к воротам на полполета стрелы, спихнули наземь бабу и, нахлестывая коней, умчались. Баба встала с земли, прихрамывая, направилась к воротам. Стрельцы узнали ее: то была вдовая стрельчиха Ульяна. Ее пропустили в кремль, она поднялась на стену и, обливаясь горькими слезами, поведала о гибели пленников и кумы Марии, о том, что сказал крымский хан и прошептал Роман-купец.
Выслушал ее Темкин и отпустил:
— Спаси Бог тебя, Ульяна. Иди отдыхай.
- Не до отдыха, князюшка. Дозволь на стене остаться, мечом и луком я не хуже стрельца орудую.
- Истину говорит, подтвердил Федор. Видел я ее в деле.
- Ну, раз так, оставайся здесь, на Ивановской стене. А ты, Климентий, пошли кого потолковее к жене купца. Пусть порасспросит, может, взаправду хан перехитрил Кузьмина.
Темкин надел кольчугу, связанную из мелкого кольца, поверх накинул полукафтан голубого шелка, пристегнул меч дедовский, блестящий шлем с бармицей взял в руки. Спустился на нижний помост, подошел под благословение епископа, а потом обратился к теснившимся перед помостом:
- Святые отцы и вы, братия по оружию! Прогневали мы Господа, послал Он нам испытание великое за грехи наши. Грозный час настал! Силы ворога в пол стократ превышают наши. Окружены мы и обложены со всех сторон, и днесь ожидать нам помощи не от кого. Будем возлагать надежду на мечи наши, на стены надежные и на Господа Бога всемогущего! Станем молить Его, чтобы Он смилостивился и помиловал нас, рабов Своих. Нас мало, потому призываю всех мужей, и старых и малых, способных поднять меч, к ратной страде на стене города нашего. Женам и девам — раневых пользовати, знахарям и лекарям помогати. Стрелецкий голова Осип с доброхотами по дворам ходить будет, пожары тушить — его забота. Скот из подклетей выпустить. Немощных и детей-малолеток в башни и под стены спрятать. Ежели кого в грабеже заметят — кончать на месте, такое мое повеление. Владыка благословит священнослужителей быть на стенах вместе с воями, там и требы свершать. В случае моей смерти воеводой станет товарищ мой, Климентий Высокое. В товарищи ему назначаю Федора. Молод он, но в ратном деле сведущ. Воздастся слава оставшимся в живых! Погибшим от рук вражеских — вечная слава и вечное блаженство в райской обители! А теперь, братия, вознесем нашу молитву Всевышнему.
