- Святые отцы и вы, братия по оружию! Прогневали мы Господа, послал Он нам испытание великое за грехи наши. Грозный час настал! Силы ворога в пол стократ превышают наши. Окружены мы и обложены со всех сторон, и днесь ожидать нам помощи не от кого. Будем возлагать надежду на мечи наши, на стены надежные и на Господа Бога всемогущего! Станем молить Его, чтобы Он смилостивился и помиловал нас, рабов Своих. Нас мало, потому призываю всех мужей, и старых и малых, способных поднять меч, к ратной страде на стене города нашего. Женам и девам — раневых пользовати, знахарям и лекарям помогати. Стрелецкий голова Осип с доброхотами по дворам ходить будет, пожары тушить — его забота. Скот из подклетей выпустить. Немощных и детей-малолеток в башни и под стены спрятать. Ежели кого в грабеже заметят — кончать на месте, такое мое повеление. Владыка благословит священнослужителей быть на стенах вместе с воями, там и требы свершать. В случае моей смерти воеводой станет товарищ мой, Климентий Высокое. В товарищи ему назначаю Федора. Молод он, но в ратном деле сведущ. Воздастся слава оставшимся в живых! Погибшим от рук вражеских — вечная слава и вечное блаженство в райской обители! А теперь, братия, вознесем нашу молитву Всевышнему.
Торжественное молебствие о даровании победы служил сам владыка епископ рязанский Кассиан в присутствии всего церковного клира и в полном праздничном облачении. Золотое шитье причта, оклады икон, кресты и хоругви искрились живым огнем в лучах поднимавшегося солнца. Торжественное песнопение вселяло в защитников веру в возможность победы. Все преклонили колена, многие плакали, взывая к Богу.
После молебна вои надели шлемы и разошлись по своим местам. Пушкари принялись раздувать походные горны, в которых калились жагры — запальники. Ярче вспыхнули костры под котлами, где кипела вода и пузырилась смола. На помостах приготовились поднимать бадейки с кипятком и смолой. Священники спешили на стены, за ними старухи несли иконы и хоругви.
Воевода Темкин теперь уже без посторонней помощи поднялся на верхний помост. Он встал между зубцами, холоп щитом прикрыл ему грудь. Перед его глазами открылось пространство до самых далеких лесов, серое месиво пеших и всадников заслонило зелень травы. Но особо привлекли его внимание движущиеся передовые отряды со штурмовыми лестницами. На каждую лестницу десяток спешенных татар, около них ехали верховые с огромными бурдюками, поливали их водой — мокрый халат предохранит от горящей смолы. За ними двигались два десятка лучников с полными колчанами стрел... Против Ивановской стены выходило полсотни лестниц, а на некотором удалении — еще столько же. Перед стеной, на которой защитников меньше сотни, скопилось больше двух тысяч неверных! А дальше еще тысячи!
Подошел Федор с посыльными от других стен и доложил, что против трех стен кремля готовы к атаке по две-три тысячи татар.
Сотник с Одоевской стены Кусков попросил:
— Дозволь, князь, шугануть из пищалей по передовым.
— Нет, не след, рано, — запретил Темкин, — пускай они первыми начнут.
А между тем со стен понеслась ругань. Все, кто мог говорить по-татарски, всячески поносили пришельцев. Татары, знавшие немного по-русски, не оставались в долгу. Брань, визг, выкрики нарастали. Удачное обидное выражение подхватывалось и неслось вдоль стен, сопровождаемое смехом, гоготом, свистом.
И вдруг на стене затихли люди... Все всматривались в даль, многие крестились: среди моря халатов, островерхих колпаков показался отряд в русских кафтанах. Впереди на белом коне витязь в сверкающем златом и серебром княжеском одеянии. По бокам от него — справа богато одетый русский молодец, а по левую — священник на коне, в рясе темного шелка с крестом на груди. А над ними парчовая хоругвь с образом Георгия Победоносца. Остановились на достреле, развернулись полукругом. На середину выехал священник, осенил стену золотым крестом и произнес рокочущим басом, покрыв все звуки многотысячной толпы:
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Граждане Тулы! Говорю вам слова великого князя Рязанского Михаила Иоанновича. Вот он перед вами! Он рече: «Православные, велика горесть моя! Вороги внешние и внутренние терзают дедовину нашу. Смертельная опасность нависла над городом Тулой. Аз хочу избежать кровопролития. Войска хана крымского отойдут от стен тульских, как только вы поцелуете крест на верную службу мне, законному вашему повелителю. Хан крымский Девлет-Гирей согласен ограничиться легкой данью...»
Голос священника отчетливо разносился но всей округе. И у татар, и у туляков установилась чуткая тишина, кто слушал и понимал, а другие просто прислушивались, как прислушиваются к далеким раскатам грома.
У князей Темкиных-Ростовских были давние нелады с великими князьями московскими и с нынешним царем русским. Однако князь Григорий отлично понимал, что стоящая перед стенами горстка отщепенцев — люди Гирея. Поэтому, долго не раздумывая, подозвал сотника Кускова:
— Ты шугануть хотел? Давай по предателям и ворам!
Кусков бегом сбежал на пушечный ярус, крикнул полураздетому пушкарю, который смотрел в бойницу:
— Бей по ворам!
Пушкарь оторвался от бойницы:
— Так ведь там же хоругвь?!
— Под хоругвь и целься!
Пушкарь посмотрел вдоль ствола пушки, постучал молотком по клинушкам, при помощи которых регулировалась наводка, охватил за древко жагару и поднес ее, раскаленную, добела часть к запальному отверстию. Пушка подпрыгнула, и из бойницы вместе с грохотом вырвались клубы синего дыма. Заряд картечи поднял облако пыли перед конем священника. Конь вздыбился, но был успокоен крепкой рукой всадника. Священник поднял сверкающий крест над головой и заревел звероподобно:
— Антихристы! Да покарает вас Всевышний!! Анафема-а- а-а!! — Он повернул коня, и вся группа русских ускакала.
Второй выстрел раздался из другой бойницы, заряд картечи поднял пыль на том месте, где только что находился князь Михаил. И тут же вздрогнула земля: вся артиллерия татар открыла огонь по кремлю. Ядра били главным образом по бойницам башен и стен, поднимая красную кирпичную пыль, оставляя на стенах серые сколы, будто бросали куски грязи. Более удачные выстрелы откалывали куски от зубцов. Пушки крупного калибра — кулеврины — стреляли по воротам, железные ворота гудели под ударами ядер, но держались. Обстрел продолжался долго, татары не жалели огненного зелья и ядер. Кремль отвечал редко, но каждый выстрел приносил большие потери крымцам. Удар по острову зажег запасы смолы и вызвал среди ордынцев панику, но сотники камчами вернули побежавших и заставили их тушить огонь...
Густой сине-серый дым поднимался над округой, легкий ветерок гнал его, окутывая стаи крымчаков внутри Дубовой крепости. Посерела вся долина за острогом. Даже солнце потеряло свою яркость, налилось кровью, как при сильном тумане.
Затихла канонада примерно через час. Загудели трубы, загремели барабаны, резко резанули воздух свистульки. Их заглушил разноголосый вопль: «Алла-а-а!!» Черная волна штурмующих подкатилась к стенам кремля. Со стен по ним ударили пушки, но они наносили лишь малый урон, татары быстро укрывались под стенами, в мертвой зоне.
Дроб — картечь достигала только лучников, кои перебегали с места на место саженях в тридцати от стены и осыпали стрелами верх стен. Стрелы зло свистали между зубьями, и многие защитники крепости уже поплатились жизнями, когда высовывались, чтобы вылить на головы татар кипяток, горячую смолу или пытались отпихнуть рогачами приставленные к стенам лестницы. Оттолкнуть их удавалось не всегда: лестницы прижимали к стене канаты железными кошками, что цеплялись за настил. И вот уже на стену вскарабкался первый десяток, второй крымчаков, озлобленных сопротивлением русичей. На стенах закипала рукопашная схватка. Крики, визг, звон сабель нарастали.
Федор нетерпеливо выхватил саблю и хотел ринуться в гущу схватки, но Темкин удержал его:
— Стой тут, Федя, не спеши. Пойдешь туда, где будет труднее, и не один, а со стрельцами.
Воевода стоял на площадке верхнего настила, рядом — два стрельца с бердышами. За ним на спуске в пушечный ярус виднелось еще с десяток стрельцов. Они в сече участия не принимали, относили раненых к стене и тут же бегом возвращались.
Рядом на краю помоста знахарка стояла на коленях перед распростертым окровавленным воином. Она только что из груди его вынула наконечник стрелы и, сжав края раны, пыталась остановить кровь, шепча слова заговора.
Воин застонал, открыл глаза и вздрогнул от испуга, увидав над собой крючковатый нос и огромную лохматую родинку. Знахарка же ворковала:
Вот и ладно, Ванюша! Испугался меня, а у тебя руда остановилась. Лепо, лепо, парень. Раз меня испугался, значит, смерти бояться не будешь. - Раненый закрыл глаза и что-то прошептал. - Помолчи, помолчи, тебе говорить нельзя. Сейчас перевяжу чистой тряпицей, а ты усни, усни. Пить потом дам. Глядишь, к завтрему и полегчает. Спи, спи...
