– Ты меня богом не стращай! Что мне бог? С богом у меня дружба. Дождь пройдет – мельница заработает. Ветер будет – ветрянка завертится. Вёдро будет – пчела меду натаскает. Снег будет – озимые не вымерзнут. Бог прогневается – свечку толстую в церкви поставлю.
Демьян Штычков чтил Евдокима, как родного отца. Пьянствуя вместе с Евдокимом, он часто говорил ему:
– Эх, Евдоким Платоныч, и пошто ты Нюрку за меня не выдал?
– Ты не горюй, Дема, мы с тобой и так родня. А Матюха – ну его к лешему, он таежный человек, не хозяин. Не будет Анне житья с ним, вот увидишь.
Они обнимались и пели песни. Напившись, Евдоким свирепел, бил работников, сноху, сыновей. Его связывали вожжами, укладывали на кровать.
Протрезвившись, он кричал:
– Эй вы, изверги, развяжите!
Младший сын Дениска развязывал его.
Евдоким спрашивал:
– Кто вязал?
– Известно кто – мама с дедом, – других ты одним взмахом засек бы.
– Буянил? – допытывался отец.
– Ну, а то нет? За то и связали.
– Сильно буянил?
– Сильнее некуда. Тереху ударил, Михайле чуть глаз не вышиб, Аринке кофту порвал, у мамы чайник из рук вышиб.
– Разбился?
– Он не железный, пополам разлетелся.
– Ф-фу, черт! Принеси мне капусты, да побольше.
Дениска приносил чашку квашеной капусты. Евдоким съедал ее не отрываясь.
После таких попоек он часами лежал в постели, потом поднимался, и гневный голос его снова гремел в разных концах двора.
Матвей не сразу разобрался в том, что произошло на селе за годы его отсутствия. Вначале он заметил только, что Юткины еще больше разбогатели. Но летом, часто бывая в селе и всякий раз навещая своего однополчанина – Антона Топилкина, с которым еще больше сдружился во время солдатчины, Матвей понял, откуда взялось богатство тестя. Половина села ходила в неоплатном долгу у Юткиных и Штычковых. Из бедняков, вроде Топилкиных, они выжимали последние соки. И впервые зародилось в это лето в душе Матвея острое неприязненное чувство к жадному и жестокому по характеру Евдокиму Юткину, которого он и раньше недолюбливал. Дружба Евдокима с Демьяном заставила Матвея после того случая на охоте подозревать тестя еще и в недобрых замыслах. А вскоре произошли события, заставившие Матвея порвать всякие отношения с родней своей жены.
На святках, перед Новым годом, Демьян Штычков запряг лошадь и поехал по селу выколачивать долги. Он поднялся на гору и остановился у старой избы Ивана Топилкина. Старик Топилкин пилил дрова.
– Открывай, дед Иван, амбар, за долгами приехал! – закричал Демьян.
– Благодетель ты мой, Демьян Минеич, отсрочь до нового урожая! Всего-то три пудовки хлеба осталось, – просил старик.
Не слушая его, Демьян пошел к амбару и широко распахнул дверь.
– Побойся бога, Демьян Минеич! – крикнул старик.
К амбару сбежались все домочадцы Топилкиных. Старуха заголосила. Антона дома не было. Он молотил по найму хлеб в соседней деревне. Подростки, сын и дочь Ивана, стояли, испуганно прижимаясь к отцу.
Никто не решался препятствовать Штычкову. А он выгреб все, что было в закроме, и, усаживаясь в кошевку, сказал старику:
– Полмешка за тобой осталось. До нового урожая обожду.
Демьян хлестнул кнутом лошадь и рысью выехал на широкую улицу.
Через неделю старуха Топилкина с младшим сыном пошла в соседние хлебные деревни собирать милостыню. В крещенские морозы в поле их захватила вьюга, и они затерялись без вести.
Страшная смерть Топилкиных взбудоражила все село. Демьян притих, по целым дням сидел у Юткиных, а на ночь прочно запирал ворота и спускал с цепей рослых злых кобелей.
Но гнев сельчан прорвался наружу. На масленой неделе кто-то свел счеты с Евдокимом Юткиным.
Шел Евдоким вечером пьяный, напевал песню. Кто-то неслышно подкрался к нему сзади и дубинкой ударил по голове. Евдоким потерял сознание, а когда очнулся, ползком добрался до дому. Марфа перевязала ему голову и уложила в постель.
Весть об этом на другой день разнеслась по всему селу.
Марфа позвала трех старух сплетниц, одарила их и велела прислушиваться к разговорам в народе. В полдень старухи сообщили ей, что в народе не жалеют Евдокима.
Юткин прохворал почти до самой пасхи. Поднялся злой, свирепый больше прежнего, сразу же прогнал со двора девку Андрона Коночкина, пришедшую получить заработанное, стал беспощадно взыскивать все долги.
Платон понял, что злость сына не приведет к добру. Он позвал Евдокима и Марфу в горницу, прикрыл дверь и стал поучать их:
– Ты не дури, Алдоха, брось злиться. С народом нам ладить надо. Видишь, разгневались люди. Он, народ-то, как дите малое, его иной раз и повеселить не мешает. Чем грозиться попусту, поставь на праздниках мужикам ведра три водки, пусть погуляют. Вот он, народ-то, и поразмякнет, забудет обиды, а потом, опосля, опять построжиться можно. Да не притесняй с долгами-то, объяви, что всяк свой долг может поденщиной отработать.
Евдоким долго не соглашался, но Платон и Марфа настояли на своем.
Наступила пасха.
После обедни Евдоким поставил на телегу пятиведерный бочонок, Марфа вынесла ковш, работник открыл ворота, а Дениска созвал всех, кто бывал на поденщине на юткинских и штычковских полях.
Во двор Юткиных со всех концов села потянулись мужики и бабы… Пили сколько могли. Охмелевшие, льстили Евдокиму, забыв его притеснения. Дед Платон, поблескивая лысиной, бегал по двору. Довольный своей затеей, он победоносно посматривал на строптивого сына.
На второй день праздника Демьян Штычков поехал на поля и прискакал оттуда бледный, с недоброй вестью:
– Наши клади сгорели!
Евдоким не поверил, поехал сам. На месте кладей овса лежали только кучи серого пепла. Ветер еще не успел разметать его.
Юткины и Штычковы принялись искать поджигателей. Однако напасть на след не удалось. Даже сплетницы-старухи, которых Марфа на этот раз одарила особенно щедро, ничего узнать не смогли. Поджигатели скрылись в народе, как скрываются бесследно дождевые капли в реке.
Анна, вернувшись из села на третий день пасхи, с возмущением рассказывала, как волченорские мужики отблагодарили Юткиных и Штычковых за праздничное гулянье, а Матвей молчал и думал:
«Так им и надо!»
Еще зимой Евдоким Юткин решил женить своего второго сына, Терентия. Невесту высватали в Балагачевой, у богатого мельника Кондрата Буянова.
Не успела Анна рассказать все деревенские новости и сплетни, как на пасеку вслед за ней прискакал верхом на серой кобыле Дениска.
Он вбежал в дом Строговых, запыхавшись.
– Ты чего прилетел? – обеспокоенно спросила его Анна. – Еще что случилось?
– Тятя послал. Велел звать всех на свадьбу. Тереху женим!
– Гм… – гмыкнул дед Фишка, – с них как с гуся вода.
– Да когда свадьба-то будет?
– А в это воскресенье и будет, на красную горку, значит, – ответил Дениска и, помолчав, добавил: – У нас теперь все ребята поженились, один я холостой остался.
Строговы засмеялись, а Дениска поспешил объяснить причину своей радости:
– Теперь мне вольно будет. А то батя все на привязи держит. Даже на улицу вечерами не пускает. «Ты, говорит, мал, погоди, вот Тереху женим, тогда твой черед гулять». А мне уж четырнадцатый год пошел.
– Ты не мал! Больше цыпленка, с галку, – подшутил Матвей.
– Садись обедать, – пригласила Анна брата, – а домой приедешь, скажи бате, что, мол, спасибо передавать велели. На свадьбу все прискачем.
– Нет, не все. Я не поеду, – сказал Матвей.
– Почему, Матюша? – удивленно спросил подросток.
– Не обижайся, Денис, ты хороший парень, а вот отец у тебя…
– Опять ты, Матюша, за старое, – недовольно проговорила Анна. – Уж и позабыть нора эту охоту распронесчастную. Почитай, с той поры уж сколько прошло.
Но гулять на свадьбе Матвей наотрез отказался.
Отказ как ножом резанул по сердцу Евдокима Юткина.
Ночью во время обычной беседы Марфа говорила мужу:
– Езжай, Алдоха, сам к сватам да уломай Матюху – без него нельзя нам играть свадьбу. Ты подумай, что люди скажут? И так по селу болтают, что вы с Демьяном Матюху медведями хотели стравить.
Евдоким долго отругивался, но ехать на пасеку все-таки согласился.
– Ладно, так и быть, поклонюсь зятю.
– Поклонись, поклонись, Алдоха. От поклона поясница не заболит.
На пасеке Евдоким застал всех в сборе.
Матвей сидел за столом, заряжал патроны. Захар готовил рамки для ульев. Артемка что-то мастерил на пороге.
– Вы что ж это, сваты, свадьбу расстраиваете? – сказал Евдоким, переступая через порог.
– Матюша у нас заупрямился, – объяснила Анна.
Захар промолчал. В душе он одобрял поведение сына, но все же ему было неловко перед сватом. Евдоким ждал, что скажет Матвей. Он нарочно сел напротив зятя. Но тот словно не замечал его.
– Ты что ж, Матюша, молчишь? – рассердился Захар.
