– Ты что ж, Матюша, молчишь? – рассердился Захар.
– Я же сказал, что на свадьбу не поеду.
Евдоким шагнул вперед и встал перед Матвеем.
– Давай, Захарыч, мириться. Ай не родня мы? Нам ли враждовать? А если чем обидел, прощенья прошу. Хошь, поклонюсь в ноги?
– Я не икона, – не отрываясь от работы, проговорил Матвей. – А мириться не буду. Я с тобой не ругался.
Евдоким поспешно сказал:
– А коли так – на свадьбу милости просим!
– Не проси – не поеду. Мне и глядеть-то на вас с Демьяном тошно, – кинув на Евдокима презрительный взгляд, сказал Матвей.
– Ну, как хошь. Бог с тобой, – пробормотал окончательно сраженный Евдоким.
Он повернулся и хотел выйти, но Агафья схватила его за рукав.
– Ты что, сват? Разве можно без чаю! Нюра, – обратилась она к снохе, – ставь-ка самовар на стол.
Матвей собрал со стола ружейные припасы и унес их в горницу, потом оделся и вышел из дому.
Евдоким уехал с пасеки злой. У ворот Анна шепнула ему:
– А ты не горюй, батя, он еще образумится. Я уговорю его.
– Была бы честь оказана, – не веря дочери, буркнул Евдоким, – а так и без него обойдемся.
Утром в день красной горки в село поехали Захар, Агафья и Анна. Матвей с Артемкой и дед Фишка остались дома.
Старый охотник, чтобы не вязались к нему, притворился хворым. Так же, как и племянник, он возненавидел Евдокима Юткина и Демьяна Штычкова на всю жизнь.
Двор Юткиных по случаю свадьбы был выметен и усыпан песком, в доме шли последние приготовления.
В полдень женихова родня на разряженных лентами и цветами лошадях покатила в Балагачеву за невестой.
На полосатых дугах звенели колокольчики, на сбруе блестели начищенные бляхи. Свадебный поезд, пополненный невестиной родней, возвратился в Волчьи Норы перед вечером.
У церкви уже толпился народ. Всем хотелось взглянуть на невесту. Она шла, окруженная подругами, опустив глаза, и краснела от громких бесстыдных замечаний, которые неслись из толпы.
Когда из церкви приехали к Юткиным, новая родня удивила всех своим блеском. Одних девушек – подруг невесты – набралось не меньше десятка. На них были одинаковые белые платья с цветными вышивками, и пели они звонко и слаженно:
Виноград по горам растет,
А ягода малина по садам цветет.
Виноград – свет Терентий Евдокимович.
А ягода малина – свет Анисьюшка да Кондратьевна.
Дай им, господи, и совет и любовь,
Во совете, во любви век прожить.
Одна из подружек взяла тарелку и стала с нею обходить гостей. На тарелку посыпались пятаки, гривенники. Захар бросил полтинник, Евдоким осторожно, как в церковную кружку, положил медный пятак.
В толпе, осаждавшей окна юткинского дома, отсутствие Матвея Строгова на свадьбе заметили не сразу.
– Эй, ребята, а где же Матюха?
– Верно, где он? – взволновались зеваки.
– Сказывают, осерчал он на Евдокима за прошлогоднюю охоту. Ладно, он не сробел, а то бы не жить ему. Первого медведя будто из ружья застрелил, другого, сказывают, как схватил за язык, так все нутро ему прочь и вывернул.
– Силач!
– Уж что и говорить.
– И гордяка! На свадьбу, вишь, не приехал.
– Да и поделом! Им, чертям, Юткиным, только и остается, что в рожу плюнуть. Все село в кулак зажали.
Свадебная гулянка затянулась почти на неделю.
Анна уехала раньше. Она была на сносях, и свадебная толкотня утомила ее.
Перед отъездом Кондрата Буянова домой Евдокиму захотелось показать ему свое хозяйство. Работник Михайла запряг в тележку буланого жеребца, и хозяин, прихватив с собой Демьяна Штычкова, повез свата смотреть маслобойку. Хитрый Кондрат был несловоохотлив.
– Хорошо облажено, – сказал он, выходя из маслобойки.
– Это еще что, сват! Ты вот мельницу погляди, – и, не спросив своих спутников, хотят ли они ехать дальше, Евдоким свернул в проулок и повез их за село.
Пахота еще не начиналась, на полях было пусто, кое-где в ложбинах белели нерастаявшие кучки снега.
Евдоким покрикивал на жеребца, и тот, оттопырив хвост, мчал тележку так, что у седоков ветер свистел в ушах. Уже начинало смеркаться, и Евдоким торопился засветло доехать до мельницы.
На плотине, у самой мельницы, буланый остановился и захрапел.
Евдоким прикрикнул на него, жеребец вздрогнул, но стоял, прядая ушами.
Демьян соскочил с телеги и побежал посмотреть, что преграждает путь.
– Мост разворочен, Евдоким Платоныч! – крикнул он.
– Держи, сват. – Евдоким сунул в руки Кондрата вожжи и побежал к Демьяну.
Тот стоял на плотине, возле желоба. Мосток через желоб, по которому вода шла к мельничному колесу, был сброшен в пруд. С мельницы донеслись глухие удары. Там что-то рубили.
– Идем вброд, – сказал Евдоким и шагнул в желоб.
Вода доходила ему до колен и текла очень быстро. Пошатываясь, Евдоким перебрался на другую сторону. Демьян полез за ним.
Бегом они бросились к мельнице. Дверь оказалась открытой.
– Кто там? – закричал Евдоким.
Никто не отвечал. Но в тот же миг что-то затрещало и бултыхнулось в воду.
Когда перепуганный Демьян наконец зажег спичку, они увидели бывшего волченорского пастуха Антона Топилкина. Оба бросились на Антона, схватили, закрутили руки назад, связали их кушаком.
Демьян остервенело ударил Антона кулаком по лицу – раз, другой, третий.
– Это за что же ты, разбойник, мельницу распорушил? – прерывающимся, злобным голосом спрашивал он. – За что?
Антон выплюнул кровь изо рта, громко сказал:
– За все сразу. За мать, за братишку, за Устиньку.
Антона избили до потери сознания и потащили на телегу.
Кондрат, прикорнув на телеге, крепко спал и очнулся лишь тогда, когда Демьян выжал ему на лицо мокрый рукав зипуна.
– Ну и спишь, сват, как убитый, – упрекнул его Евдоким.
– А это кто? – испугался Кондрат, увидев подле себя стонавшего Антона.
Пересыпая слова руганью, Евдоким рассказал, что произошло на мельнице, и, повернув буланого, погнал к селу. Когда подъехали к околице, уже совсем стемнело. Евдоким остановил коня у березы, спрыгнул с телеги. Привязав коня, позвал Кондрата и Демьяна. Все трое отошли в сторону, стали совещаться, что делать с Антоном.
– Вези прямо к старосте, – посоветовал Кондрат. – Пусть до утра в амбар запрет, а днем соберет сходку. Там миру все обскажете, мир сам решит, как наказать подлеца.
– Неподходяще нам на сходку Антона тащить, – сказал Демьян. – Жаловаться начнет, а народ, чего доброго, на его же сторону встанет.
– А что у тебя – провинки какие? – спросил Кондрат.
– Провинки не провинки, а давно он зуб на меня имеет. Видишь, Устиньку даже припомнил. Отбил я ее у него когда-то. А тут старуха Топилкина с парнишкой замерзли. Опять же вроде как я виноват. А я что? Я только свое взял.
Евдоким помолчал, раздумывая, потом сказал твердо:
– Пусть мир как хочет судит да рядит, а я завтра к волостному старшине поеду, обскажу ему, что и как. Он ведь родня мне по бабе приходится.
– Вот-вот, так-то лучше, Евдоким Платоныч, – обрадовался Демьян.
Сели опять в телегу. Антона развязали и сбросили на пустыре за церковью. По селу прокатили махом.
На следующий день Евдоким побывал в волости. Старшина приказал изловить Антона. Евдоким, Демьян и сельский староста Герасим Крутков пошли к Топилкиным. Отец Антона заявил им, что он не видел сына со вчерашнего утра. Поехали на поля, но и там Антона не оказалось.
Прошла неделя, другая. Антон в селе не появлялся.
В народе пошли слухи, что Евдоким с Демьяном убили Антона. Волченорцы снова заволновались. Старик Иван Топилкин собирался ехать с жалобой к властям, но вернувшиеся из города мужики рассказали, что видели Антона в большом пригородном селе, и народ успокоился.
Анне хотелось, чтоб во главе будущего большого хозяйства Строговых стоял Матвей. Себе она отводила иную роль: она мечтала быть хорошей хозяйкой при хорошем муже.
Но перемены на пасеке не увлекли Матвея. Он чужими глазами смотрел на все созданное стараниями жены, будто и две новые коровы, и новые пашни, засеянные рожью-скороспелкой, я рыжий жеребенок получистых кровей принадлежали не ему.
Это настораживало Анну, и она решила склонить Строговых на новое дело – начать строить мельницу. Мельница могла привязать Матвея к хозяйству и отвлечь от тайги.
Однажды утром, когда вся семья завтракала, Анна завела разговор:
– Давайте, мужики, мельницу на Соколинке построим. Чистый заработок. Воды у нас много, лес под боком, а все остальное сгоношим помаленьку. Как ты, мама? – обратилась она к свекрови, поддержкой которой заручилась раньше.
– Уж чего бы лучше! – воскликнула Агафья. – Всегда были бы с мучкой, да и с доходом. Как ты, старик, думаешь? – взглянула она на Захара.
– А по мне, хоть завтра начинайте, – скороговоркой выпалил тот.
