уметь, причем сегодня же, завтра может оказаться поздно. Жизнь его команды, его собственная, его репутация зависят от того, правильно ли он сейчас решил.
— Можете всё спускать в трюм, мистер Джонс.
Постепенно заставленная палуба начала освобождаться. Дождь усилился, ночь сгущалась вокруг маленького корабля. Огромные бочки спускали и устанавливали впритык. Содержимое трюма должно представлять собой монолит, чтобы при качке ничто не ерзало, ничто не смещалось, не то судно может повредиться либо даже, увлекаемое катящимся грузом, опрокинуться. Флот не забыл сэра Эдварда Бэрри, офицера, командовавшего нельсоновским «Авангардом», — у того сломало мачты умеренным шквалом вблизи Сардинии.
Хорнблауэр стоял у гакаборта, дождевые капли стекали по его лицу. Он не ушел вниз — возможно, наказывал себя за то, что не проследил вовремя за подготовкой судна.
— Палубы очищены, сэр, — сказал Джонс, возникая из темноты.
— Очень хорошо, мистер Джонс. После того как матросы вымоют палубы, они смогут пообедать.
В маленькой каюте было темно и неуютно. В рабочей половине стоял стол на козлах и два парусиновых стула, в спальне не было ровным счетом ничего. Масляная лампа тускло освещала голые доски под ногами. Хорнблауэр мог приказать, чтобы спустили гичку, она быстро доставила бы его к Дептфордскому пирсу, где в «Георге» ждут его жена и дети. Там жарко горит в камине уголь, шипит на тарелке бифштекс с гарниром из капусты, а простыни на пуховой кровати так поглажены грелкой, что до них горячо дотронуться. Замерзшее тело и усталые ноги невыразимо жаждали заботы и тепла. Но Хорнблауэр упрямо себе в этом отказывал. Дрожа от холода, он съел корабельный обед, приказал повесить гамак, забрался в него и закутался сырым одеялом. В гамаке он не спал с тех пор, как был мичманом, и позвоночник отвык от нужного изгиба. Он слишком замерз, слишком устал, чтобы наслаждаться сознанием хорошо выполненного долга.
Над морем стоял туман — густой, холодный, непроглядный. Ветра не было совсем. Хорнблауэр с трудом различал черное, как бы стеклянное море вокруг корабля. Лишь у самого борта плескались крохотные волны, говорившие ему, что идет отлив. Сгущаясь в такелаже наверху, туман печально висел над палубой, и на треуголку изредка падали случайные капли. Тяжелый бушлат, пропитанный сыростью, казалось, смерзся. Однако настоящего мороза не было, хотя Хорнблауэр и продрог до костей под многочисленными слоями одежды. Он оторвался от мрачного созерцания и вернулся к делам.
— Ну, мистер Джонс, — сказал он, — начнем сначала. Мы спустим стеньги и реи — весь верхний рангоут и такелаж. Приступайте, пожалуйста.
— Есть, сэр.
Все утро шли парусные учения — Хорнблауэр воспользовался туманным штилем, чтобы потренировать команду. На корабле множество новичков, офицеры не знают своих дивизионов, и туман пришелся кстати. Можно до выхода в Ла-Манш подтянуть умение и дисциплину. Хорнблауэр замерзшей рукой вытащил из-за отворота сюртука часы. Тут же, словно вызванный этим движением, послышался звон судового колокола — пять склянок. Из тумана откликнулись другие колокола — в Даунсе стояло на якоре множество застигнутых штилем судов. Последний удар смолк лишь несколько минут спустя — песочные часы на разных кораблях явно шли неодинаково.
Колокола еще звенели, когда Хорнблауэр заметил положение минутной стрелки на своих часах и кивнул Джонсу. Тут же послышались выкрики унтер-офицеров, матросы, уже вставшие по местам после короткой передышки, принялись за работу. Хорнблауэр стоял у гакаборта с часами в руках. Он видел лишь нижнюю часть такелажа грот-мачты, фок-мачту полностью скрывал туман. Матросы бежали по вантам, Хорнблауэр примечал, многие ли неуверенно знают свои обязанности и посты. Он жалел, что не видит всего, но если не туман, не было бы и парусных учений, а «Атропа» спешила бы сейчас по Ла-Маншу. Хорнблауэр увидел князя, Хоррокс торопил его, подталкивая рукой в плечо.
— Давай, — сказал Хоррокс, прыгая на выбленки.
Князь прыгнул следом. Хорнблауэр видел его растерянное лицо. Мальчик вряд ли понимал, что делает. И все же, без сомнения, он будет учиться. Главное, он узнал: царственную особу, королевского внучатого племянника может подталкивать своей плебейской рукой обыкновенный мичман.
Хорнблауэр отошел, чтобы не мешать спуску крюйселя.
Подбежал орущий подштурман с кучкой шкафутных — они ухватили громоздкий сверток и поволокли его в сторону. На бизань-мачте матросы работали быстрее, чем на грот-мачте: грот-марсель еще не спустили. Джонс, задрав голову и выпятив кадык, выкрикивал следующий приказ. С мачты отвечали. Матросы сбежали по вантам вниз.
— Отдавай! Осади! Спускай!
Крюйс-рей плавно повернулся и начал медленно спускаться с мачты. Тягостная задержка произошла, пока прилаживали грот-сей-тали — это было слабое место, — но наконец рей спустили и уложили на ростры. Потом долго и мучительно спускали стеньги.
— Час пятнадцать, мистер Джонс, ближе даже к часу двадцати. Никуда не годится. Полчаса плюс пять минут максимум — все, что вы можете себе позволить.
— Есть, сэр, — сказал Джонс. Ничего другого ему не оставалось.
Пока Хорнблауэр смотрел на Джонса, готовясь отдать следующий приказ, до слуха донесся глухой хлопок. Ружейный выстрел? Пистолетный? Похоже именно на это, но туман искажает звуки. Даже если стреляли на одном из бесчисленных кораблей, скрытых в тумане, можно найти тысячи невинных объяснений; а может, это и не выстрел. Может, уронили крышку люка, может, что еще.
Матросы собрались на палубе, бесцельно вглядываясь в туман и ожидая следующего приказа. Хорнблауэр догадывался, что они, несмотря на холод, обливаются потом. Так из них быстрее выветрится лондонское пиво, но и загонять их совсем не стоит.
— Пять минут отдыха, — сказал Хорнблауэр. — Да, мистер Джонс, вам стоит поставить надежного офицера у фок-сей-талей.
— Есть, сэр.
Хорнблауэр отвернулся, чтобы не мешать Джонсу, заходил по палубе, пытаясь согреться. Часы он по-прежнему держал в руке, просто потому, что забыл их убрать. Он остановился у борта и взглянул на черную воду. Что там плывет рядом с судном? Что-то длинное и темное. Пока Хорнблауэр смотрел, оно ударилось о борт под грот-русленем и медленно повернулось, увлекаемое отливом. Это было весло. Хорнблауэром овладело любопытство. Конечно, на тесной якорной стоянке неудивительно встретить плывущее весло, и все же…
— Старшина-рулевой, — сказал Хорнблауэр, — встаньте на бизань-руслень с тросом и выловите это весло.
Весло оказалось самое обычное. Кожаная манжета потерта — оно явно неновое. С другой стороны, кожа не совсем намокла, значит весло недолго пробыло в воде — минуты, а не дни. На вальке была выжжена цифра 27, и это заставило Хорнблауэра вглядеться попристальнее. Нижняя палочка у семерки перечеркнута. Ни один англичанин не напишет так цифру семь. А вот на континенте так пишут все: датчане, шведы и норвежцы,
