Спустя неделю в ауле объявился Ерназар. Аульчане ликовали, радовались, веселились, только Ерназар был сам не свой.
Среди пришедших навестить его друзей он не увидел Генжемурата. Ерназар спросил, где же он. Ему поведали, что Генжемурата сразила злая пуля, когда он пытался перейти к русским.
— Он был настоящим сыном своей земли! Вечная ему память! — с трудом унимая душевную боль, вымолвил Ерназар.
Вечером, когда Ерназар и Кумар-аналык остались одни, мать спросила сына:
— Что мучит тебя, почему ты хмурый?
У Ерназара навернулись на глаза слезы. Кумар-аналык всполошилась, никогда раньше она не видела сына плачущим. Сердце ее сжалось в предчувствии беды.
— Мама, я потерял друга… Помнишь, я рассказывал тебе о Грушине, русском ученом. Его убили!
— Ой, как же так? Со слов Сержанбая я знаю, что его освободили по твоему прошению!
— Если бы!.. Я тоже так думал, мама! Но как только меня вывели из зиндана, с ним и расправились!
— Кто же совершил злодейство?
— Разве они признаются!.. Меня даже пытаются обвинить в убийстве! Возводят наветы, зачем только — не пойму. Неужто чтобы оклеветать, очернить меня в глазах народа?.. Тяжко мне, муторно на душе.
Дни бежали за днями, но мысли о Грушине, печаль не покидали Ерназара. Очень он привязался к этому спокойному, доброму человеку, совсем как к старшему брату. Он свыкся с мыслью, что у него появился надежный друг, опора в делах, советчик в жизни; он надеялся, что Грушин просветит, откроет тайны науки каракалпакским джигитам. И вот — Грушина больше нет.
Ерназар мучительно решал: как ему жить дальше, как жить? Идти в нукеры к жестокому и невежественному хану? Власть его призрачна, он всего лишь кукла в руках фанатиков и глупцов!.. Нет, нет! Надо добраться до Петербурга и сказать русскому царю: «Каракалпаки уже сто лет ждут от вас помощи. Ваши друзья будут нашими друзьями, ваши враги — нашими, но в дружбе должно быть равенство. Не пренебрегайте нами, хоть мы и маленький народ, хоть мы всего лишь крохотная звездочка в вашем огромном созвездии. Уважьте наши традиции, обычаи и обряды, уважьте нашу веру… Русский народ добр и великодушен, и мы, каракалпаки, тоже добры и великодушны, только нас мало, а русских много. Великий народ на то и великий, чтобы не обижать малые народы, быть с ним милостивым и снисходительным…»
Иногда он вдруг начинал мыслить вслух, и мать, испытывая тревогу и нежность, осведомлялась у него:
— Ерназарджан, что с тобой?
— У меня все горит внутри, мама! — стонал он. Однажды он выложил ей как на духу все, что так
угнетало его.
— Я тебе вот что скажу, сынок. Соловей — он всегда поет одним голосом, но всегда новую, задушевную мелодию… Я бы не стала тебя отговаривать, никогда бы не стала, если бы ты отправился к царю со своим другом Грушиным… Но один… Есть народная мудрость: прежде чем заставить человека поклониться тебе, нужно самому поклониться.
Ерназар не понял, что скрывается за словами матери, неясными, расплывчатыми…
— Ну, а если мне пройти службу в ханском войске? Вернуться и обучить джигитов тому, что я сам узнаю? Может, создадим каракалпакское войско и пойдем в поход против хивинского хана, отвоюем себе свободу? Не удастся мой замысел — уйду с джигитами в Россию? За поддержкой?
— Прежде чем стрелять из ружья, сынок, подумай — на пользу это будет или во вред тебе самому и народу.
Всю свою жизнь — а время уже отсчитало ему шестьдесят лет — Сержанбай не знал, что такое лишения и нехватка. Однако он не смог бы припомнить и дня, когда бы отдыхал без работы.
После того как Сержанбай откровенно изложил Ку-мар-аналык свое дело и получил от нее добрый совет, на душе у него посветлело. Он жил в ожидании счастья. Сержанбай стал спокойнее глядеть на мелочи, на недоделки в его обширном хозяйстве — раньше они выводили его из себя. Подумаешь, не накормили, не напоили вовремя какую-нибудь скотину, — это можно попра вить… Все можно поправить, все кажется легко и просто, когда человека греет надежда…
Мотается ли бай по двору, хлопочет ли по хозяйству, он все время глаз не сводит с Гулзибы. Когда Сержанбай видел девушку — вот появилась, вот куда-то скрылась, вот опять мелькает ее платье! — он испытывал наслаждение, все казалось ему тогда прекрасным: и узоры на ковре, и яркая туркменская кошма — украшение юрты, и даже Улбосын, не давшая ему наследника, — и та вызывала в нем добрые чувства.
— Ты хорошая жена, Улбосын! Отменная хозяйка! Все наше достояние мы нажили вместе! — говорил он тогда.
Как-то в жаркий день бай наблюдал из прохладной юрты, сквозь приоткрытую камышовую дверь, за сновавшей по двору Гулзибой… К Гулзибе приблизился Рузмат, что-то ей сказал, она прыснула, закрыла ладошкой рот.
— Жена, пойду-ка я полью посевы. Отпусти Гулзи-бу к Кумар-аналык, пусть поможет ей по хозяйству.
Сержанбай велел Рузмату взять лопату и идти на огород, сам двинулся к загону за лошадью. Здесь он обнаружил глазеющего на Гулзибу во все глаза Маулена-желтого.
— Эй, Маулен, тебе что тут нужно? — рассердился бай.
— Ах, дядя, годы мои не те, а то бы стал подстилкой под ногами этой красавицы, взял бы ее в жены.
— Подстилкой ты можешь быть, а вот хозяином… — Сержанбай не мог скрыть досаду и злость на пле мянника.
— От подстилки и хозяйство начинается. Пришел посмотреть да поучиться у дядюшки и новости узнать. Правда ли, что хан решил послать пятьсот мулл во главе с нашим Аскар-бием в соседние северные страны? А турецкого ахуна — идет молва, что он очень мудрый ахун — сделал ишаном и повелел ему отправиться в каракалпакские пределы…
— Ты поведал мне сам, племянничек, новости! Мне некогда. Я спешу поливать посевы.
— Э, ты и после смерти будешь торопиться на работу!..
Бай взобрался молча на кобылу и тронулся к нолю. Басар, как жеребенок, увязался вслед за ними. На обочине, в тени турангиля, он увидел Аскар-бия, Ерназара и муллу Шарила. До Сержанбая донесся басовитый голос Ерназара:
— Мулла Шарип, вы ведь сами однажды изрекли: «Женщина — сундук, наполненный золотом!» Как же вы отваживаетесь оставить свой драгоценный сундук?.. Ради каких-то башкир, татар, казахов?..
— Э, для муллы везде отыщется сундук, наполненный золотом… — выдавил сквозь смех Аскар-бий.
Мулла Шарип плотоядно улыбнулся и пошел своей дорогой.
— Аскар-ага, боюсь, как бы женщины тех стран, куда пожалует наш досточтимый мулла, не подумали, что все каракалпаки похожи на верблюдов с воробьиными головками…
Когда Сержанбай приблизился к полю, то обнаружил, что Рузмат позволил двум аульчанам отвести на их посевы воду из арыка. Бай вспылил и, налетев на Руз-мата, огрел его плеткой. Испуганный Рузмат принялся закрывать воду; дехкане подбежали к Рузмату, схватили его за руки, крича, что их посевы начали желтеть… Гарцуя на кобыле, Сержанбай с бранью начал хлестать всех подряд. Кто-то схватил его сзади за плечи, опрокинул с седла и бай угодил прямо в арык. В ужасе он увидел, что над ним возвышается Ерназар.
— Не смей обижать людей! Не смей поднимать руку! — Ерназар был в гневе. Он повернулся к Сержанбаю спиной и погнал своего коня прочь.
Около своего дома Ерназар услышал заливистый смех сына и голос Гулзибы: «Порхай, порхай, моя бабочка!» Гулзиба забавляла мальчика, заставляя его размахивать ручонками, будто в полете. У Ерназара сразу же и гнев прошел, и досада. Девушка смутилась, отпустила руки ребенка. Ерназар и Гулзиба были не в силах оторвать друг от друга взора. Хожаназар хныкал, ухватившись за подол Гулзибы, требовал продолжать игру. Ерназар вынул из кармана платочек с красным узором — платочек Гулзибы, — вытер сынишке слезы.
— Гулзиба, спасибо тебе за платочек. Как ты поживаешь?
— Расскажите вы о себе, что я?..
— Я намереваюсь вступить в ханское войско…
— Скоро?.. Не будет ли опять скучать по вас ваша матушка, ваши дети, другие люди?
— Я вижу, ты любишь моего сынишку.
— А вы сами?
— Как свою душу.
— Я тоже.
Кумар-аналык отдыхала в мазанке и слышала этот разговор. Она притихла, затаилась, пораженная тем, как свободно они беседуют, как по-особенному звучат их голоса.
Ерназар умолк, задумался, и Гулзиба всполошилась: уж не сказала ли она что-то не то и не так… Она сделала два шага к мазанке, но вернулась назад.
— Ерназар-ага, у меня есть к вам три вопроса.
— Спрашивай.
— Какая дорога самая трудная?
— Неизвестная! Самая трудная дорога та, которую не знаешь.
— С чем можно сравнить дружбу непостоянного человека?
— Дружба неверного — письмо, написанное на льду.
— Какие люди вам не нравятся?
— Мне не нравится истопник, боящийся дыма! Мне не нравится кузнец, которого раздражает стук молота… У меня тоже припасен для тебя вопрос, Гулзиба. Как, по-твоему, умный становится умным?
