Сергей облегченно вздохнул.
— Возьми деньги, — повторил он.
— Лучше гостинцы покупай, а по садам не лазай, — посоветовал дед. — Раз-два пройдет, а потом схватят да изломают всего…
— Бери, у меня еще есть, — соврал Непейцын.
Ефимыч недоуменно покачал головой:
— Из богатых, выходит, а яблоки воруешь… Ну, спасибо. — Он подставил горсть, и Сергей пересыпал в нее полтинники. — Деньги немалые. Эх, зуба нет попробовать!.. — Старик подвел снизу вторую ладонь, чтобы сквозь заскорузлые, плохо гнущиеся пальцы не проскользнули монеты, и рассматривал их подслеповатыми, слезящимися глазами. — Тулуп новый куплю, катанки… — Он пошел к двери, но на пороге остановился: — Слышь, барин, с нонешней ночи Матвей Митрич велел дворового кобеля сюда водить, заместо Турки. Своих повести — зол больно, изувечит.
В тот же вечер Сергей сказал нескольким кадетам про новую злющую собаку, которую будто видел сквозь забор в коноплевском саду.
«А что было бы, если б старик со Степкой меня выпороли? Кабы Дорохов то увидел, как пить дать их ножом пырнул. Хорошо, все так кончилось, что можно и не вспоминать».
Последствия набега. Осип в лазарете. Греки древние и нонешние. Соперник угрожает
Однако вспомнить пришлось, и очень скоро. Через две дня Сергея окликнул подпоручик Заксель:
— Как чувствуешь себя, Iiebes Kind? И слышал, тебя постигла большая неприятность.
От такого слащавого обращения Сергея передернуло. Вот еще, «liebes Kind»! И кто говорит! Плюгавый, золотушный Ваксель, едва на полголовы его выше. Но ответил смиренно:
— Какие неприятности, господин подпоручик?
— Сказывали — тебя изловили в саду купца и крепко побили.
— Нет, побить меня не удалось, я сумел убежать.
— Ах, так? Я, право, очень радуюсь. Но не следовало и лазить. Благородный кадет не должен опасности честь подвергать.
«Откуда пронюхал? — думал Непейцын, глядя на противно виляющую спину удаляющегося Вакселя, который, как всегда, смотрел на свои башмаки. — Дорохов, Костенецкий — как могила. Из фурштадтов кто проболтался? Да Вакса и подслушает, для того по лагерю шнырит».
А наутро перед строевыми занятиями его поманил к себе командир роты и приказал сейчас явиться к полковнику Корсакову.
— Видно, нашкодил что? — сочувственно спросил капитан.
— Не могу знать…
— Не без Ваксы дело, — буркнул Кисель-Загорянский.
Полковник прохаживался по своей комнате в канцелярском флигеле. Когда Сергей вошел и вытянулся у порога, Корсаков окинул его хмурым взглядом и продолжал ходить, позванивая шпорами на лакированных ботфортах. Непейцын подумал: не зря говорят, будто летом полковник всегда не в духе от раннего подъема — генерал его каждый день с рапортом в восемь часов требует.
— По обывательским садам лазаешь? — раздался наконец вопрос.
— Было один раз, господин полковник.
— Ну вот, один! Поймали тебя однова.
— Никак нет, я и лазил всего один раз.
— Однако не отказываешься, что поймали?
— Не отказываюсь, господин полковник.
— И били, говорят.
— Никак нет, но связали и грозились побить..
— Экой страм! Верно, дали-таки горячих десяток.
— Никак нет, только грозились.
— А потом, не тронувши, отпустили? Откупился, что ли?
— Нет, убежал… Развязался, в окно караулки вылез.
— Однако насилие над тобою было учинено?
Сергей молчал — он ведь уже все рассказал, чего ж еще?
— Как же ты дался? — не дождавшись ответа, спросил Корсаков.
— Я не давался, да он сильнее, детина здоровенный.
— Кто ж таков?
— Конюх коноплевский.
— Хам, значит, да еще купеческий тебя вязал. А знаешь ли, что в сем и есть главное дворянину бесчестье.
Если бы Сергей поддакнул полковнику, или хоть промолчал, на том, наверно, все бы и кончилось, но, повторяя, о чем недавно думал, он сказал:
— А по-моему, господин полковник, больше бесчестья, что дворянин воровать в чужой сад полез.
Корсаков удивленно поднял брови:
— По-твоему? Да, никак, учить меня вздумал? Новый Руссо сыскался! Рассуждений твоих слушать не желаю. Ты мне должен одну правду говорить, и ничего больше…
Непейцын молчал.
— Что же не отвечаешь? В карцер захотел? Я сейчас прикажу. А то генералу доложу и за такой афронт он и высечь разрешит.
— Я вам правду отвечал, да вы же молчать приказали.
— Вот те на! Еще героя изображаешь? А то забыл, что кадету хамовы побои бесчестье великое. Пословица что говорит? «Береги честь смолоду…»
— Так не было же побоев, господин полковник.
— Вот опять! Нет, ты, право, дерзок, тебя высечь не мешает.
Скрипнула дверь, вошел Ваксель и шагнул к столу у окошка.
— Скажи, Ваксель, надо его посечь? — спросил Корсаков.
— Не могу знать, за что, господин полковник.
— Ну вот, не может знать! Да в саду-то хамы его помяли.
— Не могу знать-с. — Ваксель, смущенно потупившись, сел и взялся за перо.
— Лучше меня знаешь! — прикрикнул полковник. — Или карцера довольно? — Ваксель, привскочив, смотрел на него сверхпочтительно, с согнутой спиной, но молчал. — Поговори с немцем! — хлопнул себя по бедру Корсаков. — Ну, возьми, Непейцын, десять суток. Ваксель, отведи его к Киселю, пусть распорядится. Да без книг, на солдатском котле. Чтоб не мудрил впредь…
Идя к лагерю, Ваксель сказал наставительно:
— Я же говорил, mein Kind, как опасно в чужие сады проникать бывает… — И, не дождавшись ответа, добавил: — Упорство и запирательство суть качества, виновность отягчающие…
Не успел Непейцын закатать подушку в одеяло и завязать их полотенцем, как в палатку влетел Дорохов.
— Отпросился у Киселя, будто живот схватило. Рассказывай скорей! — Выслушав, Майор поднял здоровый кулак: — Ну, Вакса, дай только придумать получше…
— Брось, Ваня. Отчислят от корпуса, да еще выпорют.
— Вот напугал! Дворянства не лишат, а в любом полку через год прапорщиком буду. Ну, побегу. Помни: десять дней — не десять лет. В третьем году я двадцать просидел и не заметил, ей-богу…
При генерале Мелиссино карцер стал редким наказанием. За год Непейцын слышал только раз, что арестовали на трое суток за отлучку на ночь в город выпускного кадета. Помещался карцер на задворках, под одной крышей с казармой служительской роты. Сенцы, в которых сидел часовой, и две камеры строились когда-то для цейхгауза. Беленые стены, окошко с решеткой, выходящее на кузницу, кровать с соломенным матрацем и табурет — вот что увидел Сергей. «Десять дней — не десять лет», — вспомнил он.
Первая ночь оказалась тяжелой. Голодные клопы набросились на узника, едва стал засыпать. Одевшись на ощупь — свечи тут не полагалось, — он то ходил но камере, то дремал на табурете, завернувшись в епанчу.
Утром пришел дневальный служительской роты, принес ломоть хлеба и чашку ржаной каши. Увидев Сергея в епанче — его знобило после бессонной ночи, — спросил, здоров ли, и, услышав о клопах, сказал:
— Годи, ваше благородие, ужо управлюсь в команде…
А через час пришел не только с веником и ведром кипятку, но еще с наволочкой от подушки, полной теплых булок.
— Примай гостинцы, — сказал он. — Видать, у своих в чести ходишь. От каждого полбулки, сказывали. Сиди да ешь знай…
— Половина твоя, — решил растроганный Сергей.
Скоро кровать была обожжена лучинами, обмыта горячей водой, матрац перебит свежей соломой, а наволока его вывернута, пол и стекла в окне вымыты. После обеда Непейцын заснул так, что его разбудил только дневальный, принесший ужин.
— Как смеркнется, ты в окошко поглядывай, — сказал он, — им окликнуть нельзя, часовой прогонит…
Первым пришел Дорохов.
— У меня новость, Славянин, — заговорил он вполголоса. — Дядя приехал, чтоб в Тулу увезти. Отец захворал, видеть меня желает. Генерал отпуск обещал… Да еще, не ты ль говорил, будто Филька ваш столярное дело смыслит?
— Говорил. А тебе на что?
— Не мне, дяде поделку одну сварганить надобно. Осип к тебе сейчас будет с богатыми дарами, так накажи, чтоб, как Филька придет, меня с ним свел. Не забудешь? Ну, прощай пока. Бери, не коноплевские. — Он сунул сквозь решетку несколько яблок.
— Навряд братец придет, — решил Сергей, — темноты побоится.
И ошибся. Осип пришел с пакетом пряников, за которыми, не пожалев сбережений, посылал унтера, и сразу стал предлагать пойти к инспектору, просить заступиться за Сергея:
— Зря, что ли, Филька ему столько перенашивает?
А когда Сергей запретил обращаться к Верещагину, посоветовал:
— Ты больным притворись — в лазарет переведут. Все лучше, чем солдаты да кузня видом. И кормить станут как больного.
После его ухода Сергей, жуя в темноте пряники, раздумывал: «Хочет от души помочь, а предлагает черт знает что. И чем ему солдаты претят? Как командовать будет?»
