Я, который никогда до этого по имперским дорогам не путешествовал (из Леона в Кордубу мы перебирались по дорогам, которые в Италии называются муниципальными, в Галлии – «паговыми», а в Испании – не знаю, как они называются), – разумеется, я был восхищен этим новым для меня проявлением римской мощи и красоты, во все глаза смотрел и жадно впитывал и запоминал и всю картину в целом, и мелкие детали, окружавшие меня.
Но с твоего позволения, Луций, не стану припоминать и описывать местные красоты и достопримечательности. Во-первых, потому что ты не раз, наверное, следовал Августовой дорогой, когда из Иберии передвигался в Рим или из Рима в Иберию (хотя, скорее всего, вы с отцом добирались до Нового Карфагена, а оттуда более коротким морским путем достигали Рима). Во-вторых, потому что иберийских городов я, собственно говоря, и не видел, ибо ни в одном из них мы не ночевали: либо огибали стороной, либо быстро проезжали насквозь. А в-третьих, мне сейчас о другом хочется вспомнить и как бы поведать тебе.
III. Турма моего отца, как и положено турме, состояла из трех декурий. То есть – тридцать всадников, не считая командира. Но помимо этих конников было еще тридцать легковооруженных воинов, которые наполовину были пехотинцами, а наполовину – тоже неплохими наездниками (о них я чуть позже специально расскажу тебе). К ним в придачу было двадцать калонов, которых обычно называют конюхами, но которые у моего отца были не только конюхами. Итого, семьдесят семь человек солдат, три декуриона и турмарион, Марк Пилат.
Как правило, ранним утром турма выдвигалась вперед, и мы с Лусеной снова встречались с ней лишь под вечер, когда наступало время обеда и последующего ночлега. То есть все конники и все легковооруженные нас покидали – обычно каждый легковооруженный (отец называл их «молодчиками») садился за спину «своего» конника на уксамского коня. Половина калонов-конюхов тоже ускакивала вслед за турмой, на мавританских конях, и каждый калон отвечал за трех мавританских коней, поочередно скача то на одном, то на другом, то на третьем, чтобы лошади ни в коем случае не уставали, но и не отвыкали от седоков. А десять оставшихся конюхов-калонов окружали нашу телегу и служили нам охраной. Лишь один раз в Иберии – на перевале между двумя долинами, Бетиса и Хукара, где, по слухам, всегда было много разбойников, – лишь однажды отец к десяти конюхам прибавил еще целую декурию, с конниками и молодчиками, которую возглавлял декурион Туй – ибериец по происхождению и, как ты видишь, по имени.
Мы с Лусеной, с сундуками и корзинами ехали на телеге – простой, крестьянской, но довольно широкой и просторной, частично закрытой тростниковым верхом, который защищал нас от солнца, ветра и дождя. Два мула везли эту телегу-кибитку. Но не такие, которых мы обычно видим на дорогах, которые еле передвигают ноги и, кажется, вот-вот улягутся на землю и заснут. Нет, отец подобрал нам трудолюбивых, выносливых и довольно-таки резвых мулов. Ими правил Вокат – как ты помнишь, отцовский «военный раб». (Нашу единственную служанку, Олиспу, отец перед отъездом продал соседу, почти за бесценок, потому что за несколько часов невозможно выручить за рабыню приличную сумму.) И еще одна повозка следовала за нами, в которую была сложена амуниция наших конников и легковооруженных. Эту подводу тоже влекли мулы, тоже резвые, и погонщик ее, как сейчас помню, все время шел или бежал сбоку, часто – босиком, и, пожалуй, был самым сердитым и властным из конюхов-калонов.
Завтракали рано утром: перед восходом солнца и вместе с кавалеристами. В полдень перекусывали: иногда прямо на телеге, не прекращая движения, а иногда останавливаясь, расстилая ковер и плащи на пригорках и любуясь окрестными пейзажами, – если было чем любоваться. Обедали уже на вечернем привале: снова все вместе; среди конюхов было два повара, и Лусена им часто приходила на помощь – обед приготовлялся не более чем за час.
Отец и солдаты спали, что называется, под открытым небом. А нам с матерью отвели переносную палатку, скромную, но уютную. Лусена спала на походной кровати, а я – на гадесском ковре, который клали прямо на землю, поверх него настилали солдатский плащ, а другим плащом я укрывался.
Посуду взяли с собой самую простую. Но Лусена заставляла меня пить из маленького серебряного кубка, говоря, что кубок этот волшебный: он, дескать, не только очищает воду, но и отгоняет злых духов и сопутствующие им болезни. Из чего пила Лусена я, представь себе, не помню. А вот отец пил из большого серебряного кубка, на внешних стенках которого были вырезаны названия всех промежуточных станций на дороге Гадес – Рим и указаны расстояния между ними… Как я выяснил, отец купил этот кубок задолго до нашего путешествия: видимо, рассчитывал или надеялся, что скоро ему удастся выбраться из Иберии.
Кубок этот чудом сохранился и сейчас стоит передо мной.
Но я из него пока не прихлебываю. Потому что сижу в тепидарии и еще не заходил в калдарий.
Я так всегда делаю, когда посещаю баню. Обязательно некоторое время, не менее четверти часа, сижу в тепидарии, чтобы слегка вспотеть и подготовить тело к высокой температуре горячей бани. А те, которые любят контрасты, сразу устремляются в калдарий, оттуда кидаются в фригидарий, и снова – в калдарий, совершенно не используя благотворное воздействие тепидария…
Мне так не нравится. Я уже давно перестал любить резкую смену обстановки…
IV. В первый день нашего путешествия, когда мы только покинули Кордубу, выехали на Августову магистраль, и турма отца, что называется, по первопутку, не покинула нас и ехала рядом, проверяя обстановку, мне уже к полудню надоело сидеть на телеге. Я спрыгнул и принялся бегать: сперва убегая вперед и возвращаясь к повозкам, потом взбегая на холмы, следуя по ним параллельно нашему движению, а затем кубарем скатываясь вниз наперерез кавалькаде. Благодаря тренировкам, которые ты мне предписал, я уже очень прилично бегал: в гору бежал, словно по ровному месту, дыхания не сбивал, не утомлялся, потому что умел рассчитывать силы и соразмерять движения. Мне хотелось продемонстрировать своим спутникам – если не отцу, то по крайней мере его подчиненным, – мне хотелось им доказать, что я весьма приспособлен к путешествию и ничуть не буду им в тягость, потому что в каком-то смысле я тоже – маленький солдат; во всяком случае, бегать и прыгать умею превосходно.
Но отец на меня ни малейшего внимания не обратил. А некоторые конники сначала за мной приветливо наблюдали, но, заметив, что их командир даже не смотрит в мою сторону, нахмурились и наблюдать перестали. Когда же я стал взбегать на холмы, двигаясь над дорогой, то позади себя я скоро заметил всадника из декурии Туя, который, на лошади продираясь через кусты, глядел на меня настороженно и, как мне показалось, вовсе не приветливо.
Я сбежал с холма и выбежал на дорогу, перед носом у кавалькады. Отец, который ехал рядом с телегой, укоризненно и виновато посмотрел на Лусену, и та крикнула: «Сыночек! Хватит шалить! Возвращайся на место!» А когда я запрыгнул на телегу, отец, не взглянув на меня, произнес негромко, но так, что многие конники, и молодчики, и конюхи слышали:
«Ну, вот загнали собачонку на место. Слава Меркурию! Теперь никто не крутится под ногами».
И почти все рассмеялись. Злорадно – никто, но многие – с облегчением.
Таков был итог моей демонстрации. И больше я уже не бегал вокруг телеги: ни до перевала, ни после него. И не то чтобы я устыдился или обиделся на отца. Я вдруг в полной мере ощутил, что и для отца, и для всех этих людей я лишь маленькая собачонка, которая путается под ногами, за которой надо присматривать, которую надо кормить и которой иногда хочется побегать и попрыгать. И эту собачонку придется терпеть до Тарракона. А там можно будет отделаться от нее – сдать на руки деду, Публию Понтию Пилату.
V. И когда я ощутил и осознал это, то почти тут же подумал и как бы ответил отцу:
Не «собачонка» я, а поймен, у которого есть недавно разработанная им пойменика. И в Тарраконе тебе не удастся отделаться от меня. Я вместе с Лусеной поеду за тобой в Германию. И там стану воином. Как ты, мой любимый и прекрасный отец! Я докажу тебе, что я твой сын, и сын этот уже кое-что может и умеет. Сам ты меня к этому принудил, когда сравнил с собачонкой и велел сидеть на телеге. Потому что путь наш долгий. И можно впервые применить на практике то замечательное оружие и те хитроумные приемы, которые подарили мне великие герои.
Повторяю, без всякой обиды, а с радостью и чуть ли не с благодарностью подумал и решил. И почти тут же сказал себе:
Начать надо с разведки.
VI. И прежде всего защитить самого разведчика.
Из многоразличных средств я выбрал для себя только два: «шапку Аида» и «щит Персея». Сейчас попытаюсь пояснить.
