class="p1" id="id92">— И ты думаешь, что твоя мама возьмет на себя эту ответственность — поместить меня в доме своего брата?
Я пожал плечами.
— Хорошо, — сказал он. — Иди попробуй.
Глава 7. Дедушкины зубы и пан Корек
Я удачно поймал пятнадцатый номер трамвая на площади Вильсона и доехал до маминой швейной мастерской. Я сказал ей, что плохо вел себя в школе и меня послали немедленно привести ее. Мама попросила разрешения выйти, и заведующий, фольксдойч, погрозил мне пальцем, но отпустил ее. На улице я рассказал ей всю историю — как обнаружил еврея в костеле, и как следил за ним, и как мы убежали, когда была облава. Мама сразу же спросила, есть ли у меня в кармане свидетельство о рождении. Потом я рассказал, что в конце концов привел его на квартиру дедушки и бабушки, потому что дяди и тети не было дома. А мама сказала, что мне повезло, что никого из них не было дома. И еще я рассказал ей все, что было по дороге. И немного — о чем мы говорили. Она хотела знать все. А когда я кончил, она меня обняла и поцеловала, и мне сразу стало легче на душе. Она сказала:
— Первым делом поедем к этому ксендзу, который его прятал.
Мы поехали. Постучали в дверь. Нам открыла злобная старуха, которая даже не дала нам войти.
— Мой брат тяжело ранен и никого не принимает, — сказала она решительно и захлопнула перед нами дверь.
Мы не уступили. Мы стучали и стучали, пока не услышали голос ксендза, который велел ей впустить верующих. Она снова открыла, но впустила только маму. Мне она велела ждать снаружи.
Мама была там довольно долго, потому что сначала ксендз все отрицал. Но мама нашептала ему свой вопрос на ухо, чтобы его сестра не слышала. Тогда он послал сестру купить ему сигареты и газету. Она, конечно, поняла, что брат выгоняет ее, чтобы она не слышала их разговор, и поэтому выскочила из квартиры, бормоча про себя что- то о неблагодарности и еще о чем-то, чего я не понял. Мама вышла через несколько минут после нее и сказала мне, что все в порядке. Она получила от ксендза хорошие рекомендации.
После этого мы пошли к дяде и тете. Вход к ним был со двора, но привратник знал нас обоих. Они уже были дома. Тут я опять остался в коридоре. Потом меня позвали в комнату, и дядя бросил на меня такой злобный взгляд, что я даже немного испугался. Но он ничего не сказал. Оказывается, у него сейчас все было заполнено, но он сказал маме, что в последней комнате должно вот-вот освободиться место и он может сохранить его для «нашего еврея», если тот к тому времени не найдет другого убежища и если, конечно, будет еще жив. А пока он посоветовал нам пойти к пану Кореку. Тот может принять «нашего еврея», и даже за меньшую цену. Правда, там еврей не будет в такой безопасности, как у него, но в данный момент он никак не может его принять. А мы должны тем временем сберечь все наши «еврейские деньги», чтобы уплатить ему наперед за весь срок, когда приведем «нашего еврея» к нему. И он назвал изрядную сумму. Но мама сказала, что не уплатит ему больше, чем назвала раньше. И только за месяц, самое большее. И никакого аванса. Она сказала, что никогда не слышала, чтобы брат столько требовал со своей родной сестры. Я и тогда уже понимал, что она зря рассказала ему о деньгах, которые нашла у меня. Но беда в том, что иначе поступить она не могла. Я уже говорил, что мама ненавидела обманывать, особенно кого-нибудь из семьи. И она думала, вполне логично, что правдивая история убедит дядю Владислава принять пана Юзека. Но сейчас она сказала только:
— Пан Корек жертвует все деньги, которые получает от евреев, на польское подполье.
И бросила на дядю презрительный взгляд.
Дядя сказал:
— У каждого своя дорога.
И мы вышли. Мама очень сердилась. Она сказала, что дядя жаден, как ев… — и запнулась, потому что ей вдруг стало стыдно. Она не была антисемиткой, просто механически повторила расхожее выражение «жаден, как еврей».
Что до меня, то я был потрясен, узнав, что пан Корек прячет евреев. Я даже не подозревал об этом. И никогда никаких намеков на это не видел. А ведь я бывал там по нескольку раз в неделю. Правда, я никогда не поднимался в контору. Но ведь я должен был хоть что-то почувствовать! Очевидно, он занимался этими делами, когда никого из работников уже не было. Я был уверен, что он согласится спрятать Юзека, если мы попросим. Но по дороге я попросил маму не рассказывать пану Кореку о моих деньгах. Пусть просто скажет ему, что знает пана Юзека, а еще лучше — пусть скажет, что знала его отца. Ну, в общем, она сама найдет что сказать.
Мама обещала что-нибудь придумать, я могу не беспокоиться на этот счет.
Всю дорогу я нервничал: вдруг пана Корека не окажется на месте. Да и мама уже изрядно опоздала на работу, как бы этот ее фольксдойч не заподозрил чего-нибудь.
К счастью, трактир пана Корека был неподалеку. Я любил приходить туда в такое вот время. Гостей еще нет, но все уже убрано и начищено. И внутри тихо и тепло, и еще нет дыма от трубок и сигарет и вони от дешевого табака и самогона. У нас этот самогон называли «бимбер» и делали из картошки.
Пан Корек сидел в своей конторе. Он был человек большой, рослый, и мама часто говорила мне, что он такой же, каким был мой отец. И еще она рассказывала, что они с моим отцом были друзьями, но разошлись, когда отец слишком далеко зашел в своих политических взглядах. Правда, потом, когда отец вернулся из России разочарованный, их отношения немного улучшились. Но пан Корек никогда не соглашался с отцом в отношении религии. Он не отвергал ее и не считал, что она опиум для народа.
Иногда я спрашивал маму, как она думает — ссорился бы я с отцом из-за его взглядов? Она была уверена, что да. Ей казалось, что в дни войны я незаметно для себя перенял некоторые взгляды Антона.
