— Никого не поймали? — спросил Федин.
— Да разве в такой темноте поймаешь, товарищ комиссар?
— Где Исмаилов?
— А вот лежит, — патрульный показал на дорогу, где мерцал слабый свет фонаря.
Исмаилов лежал на спине, повернув голову набок. Над ним склонился полковой врач Косой.
— Ну как, доктор? Что с ним? — тревожно спросил Кудряшов.
Врач с безнадежным видом пожал плечами и развел руки в стороны.
— Все, — сказал он. — Пульса нет. Сердце не бьется. Конец…
21
Ранним утром бригада выступила из кишлака Варганзи. Впереди двигался назначенный в разведку мусульманский дивизион. На буланых, серых, гнедых лошадях ехали узбеки, таджики, татары, коренастые киргизы и смуглые арабы из кишлака Араб-Ханэ.
Вдоль колонны скакал командир дивизиона Иван Куц, совсем еще молодой человек, выросший в Самарканде. Он так хорошо владел местными языками, что мусульмане считали его своим. На нем был белый войлочный малахай, голубой халат и сшитые из верблюжьей замши, желтые остроносые сапоги. Возле Улугбека, ехавшего в общей колонне, он придержал нарядного, с белыми ногами, рыжего жеребца, сердито крикнул что-то, показывая на отставших милиционеров, и, подобрав поводья, поскакал дальше.
— Хороший командир, — сказал Гриша, ехавший рядом с Вихровым. — Басмачи, как чумы, его боятся. А джигиты очень любят, хотя он строго требует службу. Вдали, за редкими тополями, показалась степь с выгоревшей желтой травой.
Вихров оглянулся. Теперь уже вся бригада, вытянувшись из кишлака, длинной, извивающейся между холмами тонкой колонной шла по степи.
Несколько всадников рысью обгоняли колонну. Приглядевшись, Вихров узнал в переднем всаднике Петрова. Проезжая мимо полка, он оглядывал строй. Розовые лучи всходившего солнца лежали на его резко очерченном лице.
— Какого эскадрона? — спросил он, поравнявшись с Харламовым и любуясь его молодецкой посадкой.
— Второго, товарищ командующий! — четко и весело ответил казак.
Петров кивнул одобрительно и пустил лошадь галопом.
— А это кто? — спросил Вихров у Гриши, увидев позади Петрова пожилого человека с крупными чертами строгого лица.
— Ипполитов. Начальник разведки Туркфронта, — пояснил Гриша. — Знаменитый человек. Следопыт, одним словом. Все пути-дороги знает в песках. Он, когда большое дело, всегда сам выезжает… Товарищ командир, а почему комбрига Деларма не видно?
— Заболел. Малярия. Бригадой командует товарищ Петров, — сказал Вихров, глядя вслед Ипполитову.
Солнце вышло из мглистого марева, обдав жаром бойцов. И как раз в эту минуту над кишлаком Варганзи поднялся высокий столб белого дыма.
— Сигналят, черти, — сказал один из бойцов, заметивший дым.
— А кто его знает? Может, что горит, — подхватил другой, — Не возвращаться же. Гляди, сколько верст отмахали…
Кузьмич и Климов ехали, как обычно, позади эскадрона и тихо беседовали. Вернее, Кузьмич слушал, а. Климов рассказывал о персидских походах, описанных в «книжечке».
— А вот еще был персидский полководец Тиглат Палассар. Ну, по-вашему, как я понимаю, Игнат Полосатый имя ему, — говорил Климов, покашливая. — Так этот Игнат Полосатый тоже раз пошел походом в пустыню и со всем войском погиб без воды.
— Нам этого опасаться, факт, не приходится, — сказал Кузьмич, пощупав висевшую через плечо флягу и вдруг ощутив сильную жажду. — Говорят, здесь колодцев хватает.
— Да нет, я не к тому говорю, а вообще, — заметил трубач. — А вот еще царь персидский Кир. Так тот в пустыне коня заколол и крови напился.
— Ну, это уж вы, факт, загибаете, Василий Прокопыч. Крови напился! От крови еще больше пить захочется.
— Зачем вы такие слова говорите, Федор Кузьмич, — укоризненно заметил трубач. — «Загибаете!» Так в книжке написано.
— Значит, писал загибальщик! А вы не подумавши каркаете.
— А подите вы, Федор Кузьмич! Вам не угодишь никогда, — сказал трубач, сердито нахмурившись…
Отпросившись у Ивана Ильича, Вихров после малого привала проехал к разведчикам.
— Ты что? — спросил Куц, доброжелательно посмотрев на него.
Вихров сказал, что никогда еще не был в пустыне и ему хочется видеть ее своими глазами, а в колонне из-за пыли ничего не увидишь. Поэтому, если командир дивизиона ничего не имеет против, то он поедет вместе с ним до большого привала.
Куц рассмеялся.
— А что же я могу иметь против? — сказал он. — Наоборот, очень рад… Да, скажи, кого там у тебя избили в Ак-Тюбе? — спросил он, помолчав.
— Не в Ак-Тюбе, а в Каттакургане, — пояснил Вихров. Он вкратце рассказал о случившемся.
— Черт его знает, этого Улугбека, — сказал Куц. — Вообще странная личность… Кстати, когда мы выгружались в Кагане, я видел товарища Мамедова. Он говорил, что едет в Каттакурган.
— А кто этот Мамедов? — поинтересовался Вихров.
— Мамедов? Председатель чека.
— Возможно, он едет в связи с убийством Исмаилова? — предположил Вихров.
Куц пожал плечами.
Перед ними по-прежнему расстилалась порыжелая степь, отливавшая под солнцем золотым дрожащим блеском. Местами виднелись лишенные растительности песчаные бугорки.
Внезапно над степью пронесся горячий ветер.
— Что это — самум? — спросил Вихров.
— Нет. — Куц отрицательно покачал головой. — Из песков дует. Обычная история.
— А все-таки жарко сегодня, — заметил Вихров. — Интересно, какая температура?
— На полную катушку. Градусов пятьдесят с лишним. Это максимальная температура воздуха, а пески накаливаются до семидесяти градусов…
Некоторое время они ехали молча.
— Да! — вспомнил Вихров. — Я все хочу спросить. Говорят, среди басмачей много каких-то измаилитов. Кто это такие?
— Измаилиты? Ну вроде как иезуиты… Нет, хуже, пожалуй, — Куц сделал отрицательный жест. — Это религиозная секта убийц и душителей. Понимаешь? Во главе их стоит Пир, по его приказу они могут убить всякого. Вожаки басмачества привлекли всю эту сволочь на свою сторону… Постой, мы тут толкуем, а там остановились. Правильно. Прошли больше двадцати верст. Пора делать большой привал…
Солнце садилось. Иван Ильич лежал на кошме и в ожидании вызванного к Федину Ильвачева курил папиросу. Вокруг него сидели и лежали бойцы. Кастрыко спал, положив локоть под рыжую голову. Вихров и Кондратенко расположились поодаль и оживленно беседовали. Харламов сидел рядом с Иваном Ильичом, слушая Латыпова, который рассказывал бойцам о том, как в 62-м полку поймали одного басмача. У этого басмача оказалась целая торба высушенных человеческих ушей. Басмач убивал жителей, помогавших Красной Армии, а уши собирал, рассчитывая, что эмир бухарский вернется на престол и тогда он получит награду.
— Вот, ребята, какие среди них есть злодеи, — закончил Латыпов.
— Темный человек, — заметил Лавринкевич.
— Темный? — переспросил Харламов, с усмешкой взглянув на Лавринкевича. — Нет, браток, это не темный человек, а самый настоящий злодей, враг, одним словом… Но темные люди здесь попадаются, это верно. Зашел я раз в одну кибитку, как в Митани стояли, вижу, парень молодой в углу лежит. «Что за человек?»— спрашиваю. «Больной». — «Где болит?» Показал он ногу. А ее, стало быть, всю разнесло, и даже черная. «Отчего болит?» — «Наколол». «Лечишься?» — «Лечусь». «Лучше стало?» — «Хорошо». «А чем лечишься?» — «Мулла приказал больше молиться и присыпать рану горелой кошмой». Ну, я пошел, командиру доложил, он Кузьмича — послал посмотреть. Тот сходил, посмотрел. Ничего, говорит, сделать нельзя, конченный человек, — стало быть, антонов огонь. Так тот парень и умер.
— Кстати, где он, лекпом? — спросил Иван Ильич, приподнимаясь на локте и оглядываясь.
— А вон в кустах спит, — показал Латыпов.
Кузьмич крепко спал, как обычно после обеда. Ему снилось, что Климов принес изюм и орехи. И он в предчувствии угощения сладко чмокал губами. Вдруг словно кто толкнул его в бок. Лекпом открыл глаза. Склонив набок покрытую роговой чешуей громадную голову, на него пристально смотрело чудовище.
Думая, что ему померещилось, Кузьмич закрыл глаза и снова открыл.
Варан, не мигая, в упор смотрел на него песочными, с желтой пленкой глазами. Потом он равнодушно зевнул, раскрыв огромную розовую пасть, и щелкнул тонкими острыми зубами.
Отвыкший из-за своей полноты от быстрых движений, Кузьмич на этот раз вскочил с необыкновенной резкостью, шарахнулся так, словно его ветром сдуло.
Чуть не на четвереньках, хватаясь за песок руками, он кинулся к эскадрону и подбежал к Ладыгину.
— Това… тты-к… тты-к… тты-к! — забормотал он, заикаясь и дрожа от страха.
Иван Ильич тревожно взглянул на бледное лицо Кузьмича.
— Что случилось? — спросил он настороженно.
— Кро… к-крокодил!
— Где?!
