В сумерках Цыси возвращалась в Запретный город. Когда ее подносили к великим Полуденным воротам, императорская гвардия объявила конец дня. Барабанщик отбивал в огромный барабан тяжелые размеренные удары, и Цыси казалось, что это бьется чье-то могучее сердце. Облаченные в мантии трубачи высоко поднимали длинные медные трубы, потом неторопливо опускали их, и в этот момент раздавался длинный дрожащий звук. Он лился мягко, затем усиливался, подстраиваясь под ритм могучих барабанов, и вновь затухал. Так повторилось несколько раз. Наконец, звук труб исчез вдали, а барабанный бой завершился тремя медленными ударами. В наступившей тишине трижды прозвонил бронзовый колокол, подчиняясь твердой руке Жун Лу.
В Запретный город пришла ночь. Стражники заняли свои посты, и Цыси услышала, как за ее паланкином закрылись главные императорские ворота.
Зима затягивалась, а неуверенную весну задерживали северные ветры. Город страдал от песчаных бурь. И хотя жители закрывали двери и запечатывали окна, все равно ветер загонял мелкий бледный песок в каждую щель и в каждый уголок. С юга приходили плохие вести. Наместник выполнял приказания трона Дракона — он тянул время, не отвечая на многочисленные письма англичанина сэра Джона Бауринга. Когда ему сообщили, что убит французский священник, он и на это не обратил внимания, равно как и на требование возмездия со стороны французского посланника.
В одном из донесений наместник жаловался, что белые люди не только не угомонились, но даже стали наседать еще решительнее, и он, наместник, просил дальнейших указаний от Сына неба. Что, если снова разразится война? Докучали еще и родственники обезглавленных моряков-китайцев. Разъяренные сыновья и племянники присоединялись к китайским мятежникам. Они жаждали отомстить тому, кто замещал далекого императора. Но хуже всего было другое — по слухам, англичанин Элгин, знатный и всемогущественный лорд, грозил повести английские корабли вдоль побережья на север и войти в порт Тяньцзинь, чтобы атаковать форт Таку, который охранял саму столицу.
Император, прочитав это донесение, сразу почувствовал себя больным, лег в постель и перестал принимать пищу. Он призвал к себе принца Гуна и молча вручил ему досадное послание, повелев показать письмо императрице. Его интересует их мнение.
Впервые между Цыси и принцем Гуном возникли разногласия. В библиотеке, где они обычно встречались, разгорелся острый спор в присутствии главного евнуха и Ли Ляньиня.
— Почтенная, — уговаривал принц императрицу, — повторяю, нельзя раздражать белых людей сверх меры. У них есть пушки и военные корабли, и в душе своей они варвары.
— Пусть они возвращаются на свои земли! Мы старались проявлять терпение, но это не принесло плодов, — восклицала в ответ Цыси.
Надменность была ей к лицу, и принц Гун лишь вздыхал при виде такой гордости и красоты. Он признавал, что в этой женщине кипела такая энергия, какой не было ни в нем самом, ни, тем более, в императоре. А обстоятельства требовали много сил.
— У нас нет средств, чтобы заставить их уйти, — напоминал он.
— Мы найдем такие средства, если у нас будет воля, — возразила Цыси. — Пока их немного, мы можем убивать их поодиночке и бросать трупы в море. Разве мертвые возвращаются?
Огорченный ее безрассудством, принц заметил:
— Разве смерть покончит с ними? Когда их народ прослышит об этом, взамен каждого мертвого пришлют по тысяче живых, направят бесчисленные военные корабли с мощным вооружением.
— Я не боюсь, — заявила Цыси.
— Так я боюсь, — отвечал принц Гун. — И очень сильно, я боюсь не только их оружия, но и их самих. Когда на белых людей нападают, они на каждый удар отвечают десятью. Нет, нет, почтенная, выдержка — вот наш надежный путь. Надо торговаться, тянуть время, как вы разумно предлагали прежде. Это и должно быть нашим оружием. Мы по-прежнему будем им сопротивляться отсрочками и невыполненными обещаниями, и мы по-прежнему должны оттягивать недобрый час их нападения. Мы должны изнурять их и обескураживать, всегда разговаривать вежливо, всегда казаться уступчивыми и никогда не уступать. Такова наша глубочайшая мудрость.
Так в конце концов и было решено, а поскольку мятежный дух в императрице не угасал, то принц Гун решил посоветовать императору разрешить Цыси провести жаркие месяцы за пределами города в Летнем дворце. Там, среди озер и садов она будет гулять с наследником и фрейлинами и таким образом забудет про беды, которые обрушились на страну.
— Императрица Западного дворца любит зрелища и представления, — говорил принц Гун императору, — пусть в Летнем дворце построят помост и наймут актеров, чтобы услаждать ее. Тем временем я обсужу с советниками, какой ответ следует послать на юг. Не следует забывать, что весной мы будем праздновать первый день рождения наследника. В ближайшее время надо объявить об этом, чтобы народ успел приготовить подарки. Все будут заняты, и мы спокойно обдумаем грядущие опасности.
Этими мерами принц Гун надеялся успокоить гнев Цыси и направить все ее мысли на удовольствия, а не на гордую месть. В глубине души он чувствовал опасность и поэтому намеревался посоветоваться не только с министрами и принцами, но и со всеми, чьей мудрости мог доверять. Принц Гун предполагал, что в скором времени угроза от европейцев усилится. Эти белые люди из молодых бедных стран открыли для себя несметные богатства древней Азии, кто сможет заставить их забыть об этом? К сожалению, он не знал, как следует их отвлечь, пока во дворце будет продуман план защиты. Принц Гун действительно тревожился, не спал ночами, потерял аппетит. Предмет его размышлений оказался слишком глубок для его умственного взора. Старые цивилизованные нравы, основанные на ценностях согласия и мудрости, находились под угрозой со стороны молодой грубой силы. Кто выйдет победителем из этой схватки и в чем заключалась верховная сила — в насилии или в мире?
Обстановка в стране была настолько мрачной, что Сын неба возобновил старинную традицию, почти позабытую со времен предшествующей династии Мин. На Празднике весны, посвященном памяти всех усопших, император, крайне озабоченный и напуганный, объявил, что совершит обряд в храме Предков. Древний храм был расположен в обширном парке среди высоких сосен. Возраст этих могучих деревьев превышал человеческую память: ветры и песок скрутили их стволы и ветви, а землю у подножия устилал густой и мягкий, как ковер, мох.
В дни торжеств в храме на подушечки из желтого императорского атласа укладывали таблички духов усопших императоров, сделанные из дорогих пород дерева. На табличках были вырезаны их священные имена. Монахи, облаченные в желтые одеяния, следили за парком и заботились о храме, и вокруг стояла тишина, тяжелая, как давно прошедшие века. В этом застывшем мире не пели птицы. Только весной прилетали белые журавли, которые вили гнезда на скрученных соснах, выводили своих птенцов'и осенью улетали.
И вот на Праздник весны в старинную обитель прибыл император с принцами, советниками и министрами. Был предрассветный час, и от земли поднимался туман, необычный для сухого северного климата: брат, глядя на брата, мог обознаться. Таблички с именами покойных маньчжурских правителей доставили в храм за два дня до праздника из специального зала, находившегося рядом с императорской библиотекой. При свете роговых фонарей Ань Дэхай и младшие евнухи в последний раз проверяли парадное убранство одиннадцати небольших тронных стульев, на которые водружались таблички.
Все было готово к прибытию Сына неба. Ночь, согласно ритуалу, император провел в Зале воздержания без еды, питья и без сна. Подобным же образом в течение трех дней народ страны не ел мяса, не брал в рот ни чеснока, ни масла, не пил вина, не слушал музыки, не смотрел представлений, не приглашал гостей. На эти три дня закрывались суды, и никто не начинал тяжбы.
Перед рассветом придворный мясник доложил, что забил жертвенных животных, вылил свежую кровь в чаши и закопал кости и шкуры. Принцы сообщили, что уже написана священная молитва, которую Сын неба должен произнести в честь Предков-хранителей, чьи имена увековечены на табличках.
Выслушав эти сообщения, Сын неба поднялся, чтобы позволить главному евнуху облачить себя в торжественные одежды для жертвоприношения. Одежды были темно-пурпурные, отделанные золотом. Опираясь на кузенов, император вошел в храм, где его встретил младший брат принц Гун. Никого из чужих на церемонию не допускали, даже храмовые евнухи удалились. Лишь члены императорского клана остались в храме. Принцы вышли навстречу Сыну неба и, почтительно поклонившись, повели его вдоль одиннадцати священных табличек. Возле каждой император делал девять низких поклонов, ставил чаши с едой и питьем и произносил молитву, в которой просил о мире и о защите от новых врагов, пришедших с Запада. Молитва была длинной, но император неторопливо читал ее одиннадцать раз подряд, стараясь громко и четко выговаривать слова.
