И я отвечал ему:
— Обещаю!
Случай сей стерся из моей памяти, но по сей день всех поражает насколько я легко плачу над чужим горем, не пролив и слезинки от всех моих ран и болячек…
Дядя назвал брата своего по-нехорошему, а дело вовсе не так. По сей день в Риге судят, да рядят — кто на самом-то деле правил Лифляндией все эти годы.
Матушка моя проявила себя прекрасной градоначальницей, но никто не может объять необъятного. С известного времени бабушка стала больше интересоваться успехами в Дерпте и матушке пришлось с головой углубиться в науку. Всю же рутину, все управление Ригой и в какой-то мере — Лифляндией, она переложила на Карла Уллманиса.
Не женское дело — управлять Государством. У бабушки для того завелись фавориты, матушка обошлась моим батюшкой. Он получил от нее все полномочия, за вычетом политических, военных аспектов, Дерпта и Биржи. Все остальное — до гибели моего отца в 1812 году лежало на его широких, мужицких плечах.
Все немецкие посты в магистрате отошли к Бенкендорфам, а латышские к Уллманисам (отец мой, хоть и слыл в Риге Турком, страшно любил всех кузенов и родственников). Нрава он был сурового. К его услугам были все воры с пиратами «доброй Риги», так что никто и не думал перечить.
Если угодно, — в Риге мир уголовный вдруг сросся с самим государством и все от этого только выиграли.
Однажды я был на заседании магистрата, наслушался там речей наших родственников и, придя домой, повторил то, что услышал. Моя старая бонна хлопнулась в обморок, а пестуны всыпали мне горячих.
«Чтоб не бакланил на блатной музыке». Перевод на русский не слишком удачен, но именно так сказал мне отец, наблюдая за сей экзекуцией. А что вы хотели от потомственного пирата — разбойника?
Мечтой моего отца было — дети его не шагнут на кривую дорожку, получат хорошее образование: я стану Лифляндским правителем, Доротея — чьей-нибудь королевой, а Озоль — наследует ювелирное дело Уллманисов. Волки часто растят из детей примерных овечек, а когда Природа берет свое — это разбивает им сердце…
Впрочем, весьма ненадолго. Увидав себя в своем семени, отец наш быстро утешился и с известной поры гордился нашими самыми кровавыми подвигами. Но об этом чуть позже.
Иные спрашивают, — что ж для науки сделала моя матушка? Верный ответ — ничего. Иной, не менее верный — без нее не было б русской военной науки. Не суворовской «Науки побеждать», но — той самой науки, создавшей унитарный патрон, «вечный» капсюль с гремучею ртутью, знаменитую на весь мир — винтовку, оптические прицелы — «Blau Optik», победившие хроматическую аберрацию, призматические бинокли с призмами из каменной соли, «греческий огонь» древних, или — напалм для брандскугелей… Все это и первенство России в кристаллографии, термо- и газодинамике, теории травлений и металловедении, а также химии органической, коллоидной и физической — не было бы возможно без моей матушки.
В то же время я не могу назвать ее — чистым ученым. В русском языке слово «Наука» не имеет той самой двусмысленности, присущей ему в языках германских. Английское «Intelligence» означает не только «Ум», но и «Разведку». Немецкое «Wissenschaft» — лишь частный случай гораздо более общего «Wissencraft», включающего в себя помимо науки, — колдовство, астрологию, шпионаж и заплечных дел мастерство. В русском сему просто нет соответствия, а перевод мог бы быть — «получение сведений». Вот именно этим и занялась моя матушка.
В Европе начиналась Большая Война. Все пытались куда-то бежать. А тут, на краю Европы возникло вдруг государство, нарочно оговорившие особые права и свободы евреев. К нам хлынули все евреи из разоренной Европы. Согласно «Neue Ordnung» они обязаны были стать торговцами, адвокатами, да врачами с банкирами, но…
Лучшей армией того времени была, конечно же, — прусская. Так уж сложилось, что каждый восьмой офицер прусской армии к концу Семилетней войны имел еврейскую Кровь.
Ведь начинал Старый Фриц под лозунгами «Терпимости» и многим еврейским юношам впервые открылась дорога на военное поприще. Но к описываемым мной временам, ветра поменялись и теперь евреев с той же скоростью, как принимали в прусскую армию — ныне выкидывали из нее.
А куда деваться военному человеку? Помирать с голоду на армейскую пенсию, иль искать службы в любой другой армии. Но в латвийскую армию евреев не принимали! Что ж делать?
Матушка поступила в характерном для нее духе. С 1788 года матушка стала рассылать военным евреям (в основном, — в Пруссию) предложения «послужить на Благо Избранного народа".
Еврей-офицер прибывал к моей матушке и они долго беседовали. Если матушке человек чем-то нравился, ему предлагали считаться пруссаком и немцем, а на сем основании зачисляли в Рижский конно-егерский. Если человек после этого в чем-нибудь провинялся, живо находились свидетели, вспоминавшие, что его выгоняли из Пруссии за еврейскую Кровь. И несчастного сразу же выкидывали из полка.
Так создалась знаменитая „Жидовская Кавалерия“, — самый боевой и отчаянный полк союзников. Самый верный и преданный моей матушке. Полк исполнявший любые матушкины приказы. Полк который фактически был главной полицейской силой в Лифляндии. А матушка числилась там — полковником.
Конечно же, находились такие, кому сии порядки пришлись не по вкусу. (Жиды весьма своевольны и на всякого среди нас — не угодишь.) Они не желали служить моей матушке. Тогда их выгоняли со всех работ и им оставалось — заняться разбоем.
А рижские банды, как я уже говорил, были в руках моего отца. И бывший офицер, пройдя тысячу проверок бандитов, на торжественном посвящении его в темный мир встречал главного „пахана“ (иль „авторитета“) Лифляндии. Баронессу Бенкендорф — своею персоной.
После того, как у несчастного проходил первый шок, матушка предлагала ему закурить и говорила, что ей нравится своеволие. В известных пределах. И из сей комнаты в грязном кабаке на брегу Даугавы есть только два выхода: через вот этот люк — прямо в реку. Иль — через эту дверь в матушкин Абвер. К иным своевольным евреям, коим претят муштра, да инструкции. Работа будет здесь в Риге, в Европе, или — в России. Все увидите, все повидаете…
Выбор за вами. Либо вот этот люк — прямо в полу, либо интересная и опасная жизнь за гранью закона с порядками. На благо избранного Богом народа. На благо простых жидов в Вене и Лондоне, Париже и Санкт-Петербурге… Почти все выбрали дверь.
Матушка сформировала нешуточный Абвер. Самую грозную шпионскую и „ликвидационную“ сеть во всем мире. Я, создавая Третье Охранное Управление, просто „унаследовал“ все от моей матушки и не решился что-то менять.
Помимо бывших простых офицеров, исполнявших в основном… „ликвидации“, костяк латвийского Абвера составили евреи из Абвера прусского. Главной задачей Абвера было не уничтоженье противника, а тщательный поиск в разоренной Европе всех дельных ученых, их данных, приборов и библиотек. Все это свозилось к нам в Дерпт и с русской помощью превращалось в новые лаборатории, технологии, да научные инструменты.
Кто-то не желал приезжать, или делиться секретами. Тогда их секреты покупали, выведывали, иль просто выкрадывали. Если нельзя было выкрасть секрет, крали прямо ученого. Привозили болезного в Дерпт и там он либо работал на благо Империи, либо…
Однажды матушкины палачи не решились казнить одного молодого профессора. Он был очень талантлив, хоть и католик. И он был чересчур вольтерьянец.
При виде матушки он заорал, что это — агония всех монархий и что бы мы тут ни делали, будущее принадлежит простому народу. Тогда матушка пожевала губами и сухо спросила его:
— Скажите мне, ведь вы — немец?
Тот растерялся, но отвечал:
— Да. Но все люди мне — Братья!
— Если мы вас отпустим, что вы станете делать? Готовы ли вы клясться, что не станете помогать якобинцам?
Юноша с достоинством отвечал:
— Я — якобинец.
Тогда матушка с таким же достоинством объявила:
— А я — монархистка. И якобинцы рубят головы малых, невинных детей на своих гильотинах. И вы только что обещали, что убьете моих сына и дочку, коль я вас помилую. Ради вашего блага — готовы ли вы порвать с якобинством?
Гениальный профессор из Кельна хрипло сказал:
— Не смею идти против моих убеждений…
На что матушка приказала:
— Убейте его. Это — Война. Мне очень жаль. Но научное превосходство достигается не только плюсом у нас. Минус у них — тоже неплохо. На будущее, — не отвлекайте меня по сим поводам. Раз человек считает себя якобинцем, я слишком уважаю его, чтоб разубеждать. Таких сразу — в расход.
Так создавалась наука Империи. Кто был не с нами, тот был — против нас.
История эта на том не закончилась. Многие из ученых, собранных в Дерпте, узнав о таком разговоре и казни, объявили что-то подобное забастовке и матушке пришлось объясняться.
