Ученых собрали в торжественной зале Дерптского Университета и к ним пришла моя матушка, которая привела за руку меня — сына трех с половиною лет. Я этого нисколько не помню, но, по рассказам, матушка вывела меня перед обществом и спросила при всех:
— Кто ты? Кто ты — по своей Нации?
Я, наверное, уже знал, что только немцам позволено служить в армии и заниматься естественными науками. Поэтому я слегка напугался и, чуток оробев, отвечал:
— Я ж — немец! Ты что — забыла?
Тогда матушка обернулась к прочим присутствующим и, показав на меня, хрипло спросила:
— А вы, господа, не забыли, что все вы здесь — немцы?
Ученые стали сразу же переглядываться. Матушка не решилась идти против „Neue Ordnung“ и никогда не привозила в Дерпт кого-нибудь без капли немецкой Крови в их жилах. Так что все ученые Дерпта были лишь немцами.
Они весьма смутились и озадачились столь странным началом, а матушка их спросила:
— Много ли среди вас якобинцев?
Двое-трое из молодых решительно подняли руки, прочие сразу насторожились, но матушка рассмеялась в ответ:
— Нет, братцы мои — какие же вы якобинцы?! Вы работаете здесь — в Дерпте на крупнейшую и отсталейшую из европейских монархий. Вы живете в оплоте самой ядреной реакции, какую только можно придумать в современной политике. И знаете почему?
Потому что вы — немцы. А якобинцы — французы. И эти самые якобинцы вырезают нас — немцев, где только получится. Так при чем здесь политика?
Давайте называть вещи нормальными именами. В грядущей Войне — ни грана политики. Просто французы, да поляки с испанцами, да итальянцами будут вырезать германские племена, где только смогут. А мы здесь работаем для того, чтобы после нашей Победы немцы смогли звать себя немцами…
Доложу откровенно — я ненавижу Пруссию и ее гнилую монархию. В иную эпоху, иль иные условия я сама стала бы якобинкою. Но сегодня речь лишь о том, чтоб уцелела Германия с ее культурой, народом, песнями и традицией… А якобинцы, прикрываясь политикой, хотят это все уничтожить во славу галльского петуха!
Так я еще раз вас спрашиваю — кто из вас якобинец? Кто хочет, чтоб галльский хам ставил свою гильотину на площади Кельна, иль смывал с рук невинную кровь в источниках Бадена, иль ржал над нашим искусством в картинных галереях нашего Дрездена?! Кто из вас якобинец настолько, что желает зла нашей с вами Германии?!
Давешние бунтовщики, как один, растерялись и сразу усовестились. Кто-то встал было с кресел и с поклонами пошел приложиться к руке моей матушки, но она еще не закончила. Она еле слышно прошелестела:
— Я ненавижу гадкую Пруссию… Она отняла у меня мою матушку… Я ненавижу Железного Фрица… Это мясник и убийца, у коего руки по локоть в крови… Но в одном я считаю — он прав. Мы — немцы и для нас Германия должна быть — превыше всего!
Ради нашей с вами Германии я готова казнить хоть тысячу мерзких изменников, какими бы видными учеными они ни были… И я казнила бы этого гада еще раз! И десять раз кряду!
Если ты — немец, не смей работать на врагов нашей Родины! И вы тоже — не смейте! Или и вам тоже — не поздоровится!
Deutschland — uber Alles!
И все давешние бунтовщики вскочили со своих кресел и как по команде стали скандировать:
— Дойчланд — юбер — Аллес! Дойчланд — юбер — аллес! Deutschland — uber — Alles!
Они кричали сие, пока не охрипли. А, охрипнув, стали обниматься все вместе, целоваться и плакать, говоря:
— Мы спасем нашу Родину! Нету значения якобинцы мы, иль монархисты, когда враг у наших ворот! Германия — прежде всего!
С того самого дня любой немец, не желавший работать на благо Победы над лягушами, казнился в Университете без участия моей матушки. А ученые Дерпта поголовно стали „нацистами.
Здесь возникает законный вопрос: кем же была моя матушка? Немкой, или еврейкой? Перед кем она ломала комедию — перед теми, или другими? Я думаю, что как всякая полукровка — она была искренна и в том, и в другом случае. Она всегда была немножко еврейкой и ровно столько же немкой. Равно как и я — в той же мере как немец, так и еврей, или — латыш.
Я, конечно, меньше ингуш, или, скажем — швейцарец. Ибо я вырос в немецкой провинции, учился у реббе, а играл с маленькими латышами. И я теперь не могу вычленить одно от другого… Лично мне кажется, что я больше — немец.
Ибо я могу плакать над строками Гете и Гейне, в то время как творчество евреев не-немецкого корня оставляет меня безучастным, ровно как и — латышская народная песня. И поэтому я больше — немец.
Матушке в Пруссии шибко внушили, что она ныне — еврейка. И с той самой поры моя матушка приняла к сердцу боль и обиды любого еврея со всей Европы. Где можно — она помогала деньгами, когда было нужно — она протестовала против убийств и погромов, если возможно — наши парни из Абвера вывозили несчастных к нам в Ригу.
Вскоре все евреи Европы стали числить ее своею Царицей и в еврейском народе пошел слух, что ее сын должен стать Еврейским Царем и долгожданным Мессией. Все это так.
Но я пару раз замечал, как немного брезгливо она пожимала руки еврейским банкирам и порою шептала мне на ухо:
— Господи, с какой мразью нам приходится иметь дело! Наворовали денег и думают теперь, что я с ними должна целоваться! А за душою ни Совести и ни Чести!
Господи, почему среди наших братьев нет Благородных?! Наверно, все лучшие наши — спят вечным сном под стенами Храма, — убитые римлянами… Купила же себе жизнь — одна только мразь… А это — ее потомство.
Я всегда чувствовал, что в эти минуты в ней говорит немецкая половинка. И чем старше я становился, тем все явственней для меня было видно, что еврейской Крови в моей матушке — только четверть и не может она бороться с Кровью потомственных лютеран — гонителей и притеснителей жидовского семени. В конце концов, это стали замечать и раввины — поэтому-то в 1816 году и начался Исход евреев из Латвии в Северную Америку.
Произошел же Исход оттого, что раввины вдруг поняли, что все годы их бессовестно водили за нос.
Видите ли… Лифляндия — крохотная страна. Латыши — малый народ. А немцы — не слишком-то любят русских. И наоборот.
Я, как потомок Бенкендорфов, и природный вождь латышей, эстонцев и ливов мог стать Царем всей Прибалтики. Но Россия никогда бы не приняла моей Власти, ибо я был — не русский. Настолько сильно и откровенно нерусский, что — просто смешно…
Но матушка моя была замужем за Кристофером Бенкендорфом. Незаконным внуком самого Петра Первого. По Крови — Романовым. И ее сын от такого отца мог бы претендовать на русский престол.
Разумеется, было „проклятие Шеллингов“. Но ровно в ту пору юный врач Шимон Боткин (зять моего деда Карла Эйлера) создал теорию о „защитных силах самого организма“. По этой теории наше тело само вырабатывает некие вещества, призванные убивать микробы всякой заразы. Иной раз во всем этом что-то сбивается и тогда люди страдают „сенною болезнью“, или „проклятием Шеллингов.
Именно Боткину принадлежат слова: "Если пыльца растений вызывает припадок у болеющих "сенною болезнью", почему не предположить, что мужское семя в "проклятии Шеллингов" вызывает подобную же реакцию у больных женщин? На мой вкус — сие проявления одного и того же расстройства!"
На эту идею его подтолкнул факт, что мы с Доротеей и нашей матушкой страдали "сенною болезнью" в самой жестокой форме. Дело дошло до того, что нас с Дашкою держали в четырех стенах — от всех взаперти с апреля и по сентябрь. Простой глоток весеннего воздуха, или капля меду с цветочной пыльцой вызывал в нас троих ужасный припадок с багровеньем лица, ужасной одышкой и порою даже — рвотой, если мед попадал в нашу пищу.
Матушка спасалась от этого платочком, сильно смоченным чередой, да неизменною трубкой. (Она добавляла в табак какие-то травки, спасавшие ее от "сенного удушья".) Нам же она запрещала курить и поэтому летом мы не смели выйти из дому.
После открытия Боткина к матушке пришло несколько видных евреев, которые сказали ей так:
— Вы можете долго себя обманывать, но истина в том, что ваши старшие дети — безнадежно больны. В любой день мальчик и девочка могут погибнуть от неудержимой рвоты, или удушья. Да и какая их ждет будущность?
Первенец ваш может рассчитывать лишь на правленье в крохотной убогой Лифляндии, да покорность отсталых и неграмотных латышей. Кто из баронов возьмет в жены вашу дочку — больную еврейку? Она же кашляет кровью при любом дуновении весеннего ветра! Кому нужна в доме больная невестка?!
Матушку всю передернуло от таких слов, но, не повышая голоса, она вроде бы спокойно ответила:
— Что же вы предлагаете?
Евреи сразу же оживились и самый бойкий из них произнес:
— Госпожа Баронесса, вам нужно вернуться к Кристоферу. Сын от него сможет претендовать на русский Престол. Доктор Боткин попробует придумать лекарство против "проклятия". У него уже заметны успехи.
