Однако прошёл день. И ещё один. И ещё один. А он не звал.
Да как он занят! За те часы, что Ликоня была у него, – два раза ходил к телефону. И потом эти все дрязги – на улицах, с правительством – они же его касаются. Даже её саму потащили на какое-то нелепое кормление солдат.
Но он – не уехал из города! (Она проверяла в гостинице.)
Забыл?…
Но был так нежен – это не могло так сразу пропасть!
Днём утоляет и лечит рассудок.
Вечером – нет.
Что же тогда? Может быть – что-то с ним? От этих событий? О, только б ему не было плохо! только бы с ним – ничего!
Пойти самой? Телефонировать? Простите мне мою смелость?
Второй раз! Невозможно!
Скорей бы всё выяснилось.
Усы и борода у него – с чем-то солнечным, не только даже с цветом. Он сам – как обломок солнца. По России катается. (А хочется – опять на колени к нему! Утерять под ногами землю. Замереть, ничего не говорить. Когда у него на коленях – он весь совершенно её.)
А вдруг – больше ни дня не будет с ним вместе?
Но и жизнь нельзя оценить, минуя боли жизни.
… Чтобы рвал меня на части
Ураган!
Гучков просидел заседание правительства до конца, не назвавши вслух ничего о сюжете с Осиновой Рощей, – и никто не назвал! А скользкий Керенский исчез.
Вот, заседание окончилось, делопроизводители уходили – должно было начаться секретное? Но тоже нет. Как будто исключительно благоприятно и покойно всё разрешалось, – спокойнейший князь Львов с милой доброй улыбкой встал, кому-то кивнул, кому-то руку пожал – и направлялся в свой министерский кабинет, да тут нагнал его Милюков, пошли вместе.
Нет, обернулся, с видом что-то забывшего:
– Александр Иваныч! Вы зайдёте ко мне?
Да ничего другого Гучкову тут и делать не оставалось. Пошёл за ними.
И вот были втроём, и князь приглашал обоих садиться и распоряжался подать им чаю.
О чём Милюков хотел говорить – не говорил. Сел молча, окаменил шею и держал свою самоуверенную голову с каменоватым взглядом через очки (он менял то очки, то пенсне, в очках был проще).
Но зато князь был мил и предупредителен, улыбкой приглашая к разговору, отчасти как будто робел.
А Гучков не любил помягчать своей крутости:
– Георгий Евгеньич! Что у нас творится? Довольно странно. Сегодня днём совершенно случайно и от частных лиц узнаю, что посланцы Керенского рыщут по столице, ищут удобного места для заключения царской семьи. Разве такое решение принято? Когда? кем? Мы вчера с вами об этом говорили – и ещё не было. И заседания об этом не было? Или я пропустил?
С готовностью, пониманием, ласково улыбался князь:
– Александр Иваныч. Поверьте, я и сам ещё сегодня утром этого не представлял. Но среди дня Александр Фёдорович должен был принять некоторые предупредительные меры… Подумайте сами, как будет выглядеть, если Совет депутатов арестует царя без нас? Что мы тогда будем за правительство? А Совет очень настойчив в этом вопросе. И московский Комитет общественных организаций тоже требует ареста царя.
Дверь раскрылась тотчас за лёгким стуком, и не дожидаясь отзыва, в кабинет вошёл смуглый Некрасов с удивляющей лёгкостью: если премьер-министр беседовал с министром иностранных дел и военных, – министр путей сообщения мог бы и повременить.
Но он – или привыкнув к своему заместительству у Родзянки? – шёл как вполне свой здесь и, не спрашивая, тоже сел.
А князь, кажется, и доволен был ковременностью этого входа:
– Вот Николай Виссарионович вам засвидетельствует, что сегодня в Совете вторично постановлено арестовать Государя, и даже поручено Военной комиссии. Так что нам… Что же нам остаётся, Александр Иваныч?
Про Военную комиссию мог бы Гучков услышать и раньше, тоже не слышал.
– Но всё же, Георгий Евгеньич, я в правительстве – не слишком побочный человек, и можно было бы изыскать как-то обсудить со мной… и вот, с Павлом Николаевичем? – вопросительно в его сторону, похоже, что и тот не знал? но сейчас весьма недвижен, слишком мало затронут оставался, -… прежде нежели министр юстиции начнёт распоряжаться? Я не могу попадать в такое глупое положение.
А князь разве спорил? Он только искал глазами, как бы ему уступить, – голубыми безгрешными глазами и при ласковом голосе:
– Александр Иваныч, любезнейший мой, но ведь это даже для самого Государя лучше. Это охранит его от возможных эксцессов, от нападения каких-нибудь диких масс. Это даже – лучший способ его защиты, чем мы могли бы придумать другой! – Почмокал. – А кроме того… кроме того… – князю самому было больно выговорить, – кроме того, вы знаете… начинается расследование… И если что-нибудь будет обнаружено… так оно даже естественно… А как вы понимаете?
И в самом деле – как же Гучков понимал? Он прав был в своём возмущении, что его обошли, но неправ по сути: а что же придумать другое? Ведь он и сам с собою уже не видел другого выхода, он и в заговоре предусматривал арест царя.
А Милюков – чурбанно-равнодушно сидел, будто для министра иностранных дел слишком мелок был вопрос ареста бывшего Государя.
– Так надо принимать решение правительства? – пробурчал Гучков. – Почему ж на заседании обошли?
– Этого требует предосторожность, – глухим голосом, но живо вмешался Некрасов. – Чтобы не разгласилось. А тут нужна подготовка.
Да, да, князь был согласен с деловитым министром путей сообщения. Он именно так и думал. Да он и выглядел как нянь баюкающий: не надо тревожить.
Тоже верно.
А ведь это была собственная ошибка Гучкова: сам же он зачем-то отпустил царя в Ставку, просто растерялся. А эта поездка в Ставку и вызвала наибольшее общественное раздражение. И может быть – никакого бы ареста и не потребовали. (И – за что? И как некрасиво для Гучкова…)
А теперь, может быть, и выхода нет, да…
Переглядывались министры. Переглядывались молча.
И, может быть, прав Милюков: по сравнению с общими вопросами совершённой революции – неужели так важен этот отдельный частный вопрос?
Да ещё саднил в Гучкове изнеможительный спор с делегацией Совета, ещё он не успел тут рассказать министрам, – да и нужно ли? Когда он представил себе всю огромную неразбериху и растерянность в вооружённых силах – спорить ли было об аресте царя, да не принципиально, а больше из самолюбия, почему этот мальчишка, наглец Керенский, так дерзко действовал, не спросясь?
Но вот что… – всем им теперь было ясно видно -… какой же к чертям Николай Николаевич может стать теперь Верховным Главнокомандующим? И Совет не допустит, и общественное мнение не допустит, да и для самих уже нелепо – и к чему он нужен? Зачем за него держаться?
По своим военным владениям – Гучков нисколько в Николае Николаевиче не нуждался. Пусть пока и командует Алексеев. (Если не будет противиться чистке армии.)
Ну, тем более – остальное правительство не нуждалось в великом князе.
А он – уже выехал из Тифлиса, наверно.
Так задержать его в дороге! – до Ставки нечего и допускать.
Но вот об этом как раз – Алексеева предупредить надо. И проще всего сейчас же, ночью, по аппарату.
Князь Львов захотел поехать вместе с Гучковым и сам объявить Алексееву, что тот будет пока в обязанностях Верховного.
Ну что ж.
Глаза князя светились светом ангельским:
– Но о Государе – говорить Алексееву не будем. Даже наоборот, всё по-прежнему.
Вечером Алексеева вызвали к аппаратному разговору с Петроградом.
Это был – неуловимый до сих пор князь Львов. Он начал с того, что в столицах стало спокойно, порядок повсюду водворился, утешительные вести поступают и из других городов – всё благодаря своевременно принятым мерам. (Как бы благодарность Алексееву за помощь в дни отречения?) Насчёт проникновения в армию революционного течения – меры тоже приняты: вчера напечатано объявление к населению, сегодня печатается обращение к войскам. И в ответ на тревожные телеграммы Алексеева выезжают сегодня ночью на все фронты депутаты Думы с официальными полномочиями.
Но кажется уже не объявления нужны, а пулемёты…
Печатная строка тянулась ровно, а как будто дёрнуло её и пошло что-то другое, от другого человека:
– Прошу принять во внимание, что догнать бурное развитие невозможно, события несут нас, а не мы ими управляем.
Даже вечно-насупленные брови Алексеева – и то как будто ползли вверх. Вот этих петроградских перескоков он всю неделю понять не мог. Как будто люди с ним разговаривали – ненормальные.
А дальше опять всё гладко: сегодня же будут командированы представители для сопровождения императорского поезда. Проезд будет полностью безопасен, но уже сейчас желательно знать, как Государь будет следовать с Мурмана. Сегодня князь Львов получил телеграмму от Верховного Главнокомандующего, что он предполагает прибыть в Ставку 10-го. И ответно телеграфировал ему – об общем положении вещей и о личной встрече в Ставке.
