Граф припал поцелуем к её руке и быстро вышел.
— Ушёл!.. Ушёл, и навек мы расстались… О, мой милый, милый!.. — с рыданием воскликнула княжна, закрыв лицо руками.
— Опомнись, Катерина; ведь ты голову сняла с меня, осрамила, — с упрёком сказал дочери князь Алексей.
— К чему упрёки, отец? Я, право, не заслужила их. Вашей воле я послушна: я отвергла жениха, которого любила и люблю, и выхожу за немилого; чего вам ещё надо? — утирая слёзы, промолвила княжна Екатерина.
— Ох!.. Беда с тобою!.. Сама не разумеешь, что и говоришь. Ведь твой жених — царь, а ты царицей будешь.
— С милым сердцу идти под венец — вот это счастье, большое счастье!..
Наступил день обручения императора Петра II с княжною Екатериною Алексеевной Долгоруковой.
В большом зале дворца на персидском шёлковом ковре был поставлен стол, покрытый золотой парчой, а на нём ковчег со святым крестом и две золотые тарелки с обручальными кольцами. Обручённые должны были стоять под балдахином серебряной парчи с золотым шитьём; кисти балдахина держали высшие придворные чины. Направо на I шёлковом ковре стояли кресла для государя и налево — шитые золотом по золотому бархату кресла для невесты государя, для царевны Елизаветы Петровны, для бабки государя Евдокии Фёдоровны, а также и для прочих особ императорского дома.
Обер-камергер князь Иван Долгоруков в торжественном поезде отправился за своей сестрой, Екатериной Алексеевной, находившейся в Головином дворце.
Густая толпа народа окружила дворец, ожидая приезда невесты государя; там и тут вполголоса вели между собой разговор.
— Вот счастье-то Долгоруковым приплыло! Поди, не чаяли? — проговорил какой-то степенный купец с седой окладистой бородой, обращаясь к стоявшему с ним рядом старику с добрым, приятным лицом.
— Ох, ваша милость, господин купец, счастью тому нечего завидовать. Счастье на земле переменчиво!
— Известно есть… Куда же оно подевалось?
— Вот ты говоришь, что к Долгоруковым приплыло счастье: князь Алексей Григорьевич дочку свою обручает с императором Петром. С первого-то раза оно, пожалуй, и похоже на счастье, а если разобрать, счастья-то и нет!
— Заладил ты, почтенный: «Счастья нет!» Какого же ещё надо тебе счастья?
— А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека…
— Ты вот про что…
— Не начало, а конец венчает дело. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, — наставительным голосом произнёс старик.
— И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, — проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно, мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому.
— А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в Сыскной приказ.
— Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых?
— Кто их не боится?!
— Я вот первый не испугаюсь их, — храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. — За что дерёшься? — сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его.
— Молчи, пёс, не то угодишь как раз в Сыскной приказ, на переделку заплечным мастерам, — прошипел полицейский солдат.
— Везут, везут! — искрой пробежало по толпе.
— Да где, где?
— Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая?
И действительно, показались золочёные придворные кареты, запряжённые цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадёрами, гайдуками и пажами, в блиставших золотым шитьём мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золочёная корона, находившаяся на верху кареты, свалилась на землю и разлетелась вдребезги.
— Ну, братцы, это не к добру, — заговорили в толпе.
— Корона свалилась с кареты царской невесты, стало быть, скоро Долгоруковым конец настанет.
Едва только острый язык Ваньки необдуманно проговорил эти слова, сильные руки двух полицейских схватили его за шиворот и потащили.
— Ну вот, теперь пойдут розыски, заплечным мастерам прибавится работы, и за свой язык парнюга поплатится увечьем, а может быть, и головой, — со вздохом тихо проговорил купец в лисьей шубе, смотря, как полицейские тащили Ваньку.
— А что ни говори, знак худой! — слышалось в толпе, где всякий по-своему старался объяснить падение короны.
Карета с царской невестой остановилась у подъезда дворца. Иван Долгоруков помог сестре выйти и провёл её по лестнице, устланной шёлковым ковром, наверх.
На княжне Екатерине было белое глазетовое платье, шитое золотом; длинные волосы были завиты в четыре косы и унизаны драгоценными камнями; на голове сверкала бриллиантами и изумрудами диадема.
Её встретила внизу старица-царица Евдокия Фёдоровна, бабка государя, но обдала её холодным взглядом. При входе княжны Екатерины часовые взяли на караул, а музыканты заиграли.
При громе литавр и труб к невесте подошёл император-отрок и детски любопытным взглядом посмотрел на неё.
Все стали на свои места; музыка смолкла. Архиепископ Новгородский Феофан приступил к обряду обручения.
По окончании обряда начался блестящий бал, на котором «для показания своего сердечного удовольствия» присутствовала, несмотря на свой сан, старица-царица.
— Ну, внучка моя наречённая, сумей сделать счастливым моего внука-государя; на тебя, великая княжна, я надежду возлагаю, да и не я одна, а вся Русь! — строго проговорила она, поздравляя Екатерину Алексеевну.
Ничего не ответила на это царская невеста: она увидала в числе придворных и гостей графа Генриха Милезимо в блестящем мундире и, как ни старалась скрыть своё волнение, всё же переменилась в лице при взгляде на своего возлюбленного.
Через несколько времени граф подошёл к ней в числе поздравлявших, но она холодно протянула ему руку для поцелуя, и ни один мускул не дрогнул на её лице.
Во время бала граф Милезимо воспользовался случаем, когда государева невеста со своей сестрой Еленой направилась в диванную, чтобы несколько отдохнуть и успокоиться, и с мольбой обратился к ней:
— Княжна, одно слово.
— Незаметно приходите в диванную, — не останавливаясь, ответила ему царская невеста.
Помедлив несколько, граф Милезимо крадучись прошёл в диванную. Там никого не было, кроме Екатерины Долгоруковой и её сестры.
— Зачем вы здесь? — не дав заговорить графу, резко промолвила царская невеста.
— Не утерпел: мне хотелось сказать вам… что… что император Пётр не любит вас, княжна… Про это я узнал случайно.
— Я это знаю и без вас.
— И, несмотря на это, вы решились…
— Да, и, несмотря на это, я решилась быть царицею… Оставьте нас, граф Милезимо, ступайте, иначе вас здесь могут застать.
— Пусть кто хочет застаёт, теперь мне всё равно…
— Вам, может быть, но не мне. Прошу вас сейчас же удалиться отсюда! — гневно сверкнув глазами и показывая графу Милезимо на дверь, сказала «великая княжна» Екатерина.
— Уйду, сейчас уйду… На днях я уезжаю из России и навсегда прощусь с Москвою. В своём сердце, княжна, я увезу свою страстную любовь к вам.
— Скорее спрячьтесь за драпировку, — повелительно проговорила царская невеста, показывая графу Милезимо на оконную драпировку.
Едва только он успел спрятаться, дверь в диванную отворилась, и на пороге появился князь Алексей Григорьевич с бледным, встревоженным лицом.
— Ну, слава Богу! Как гора с плеч!.. Я думал, с вами этот проходимец Милезимо, а его тут нет.
— Как видите, батюшка, с нами никого нет, — нисколько не растерявшись, тихо промолвила княжна Елена.
— Куда же мог подеваться этот Милезимо? Ведь я хорошо видел, как он юркнул сюда, следом за вами.
— Я здесь, князь, к вашим услугам, — с презрительной улыбкой проговорил граф Милезимо, выходя из-за драпировки.
— Как? Вы… вы здесь?.. Как вы смели? — не своим голосом крикнул князь Алексей Григорьевич.
— Тише, князь, нас могут услышать…
— Идите скорее в зал… и я сейчас следом за вами, только вот скажу два слова графу, — обращаясь к дочери, проговорил князь Долгоруков, а когда они, не проронив более ни слова, вышли из диванной, он сказал Милезимо: — Знаете ли, граф, вас завтра же не будет в Москве; если вы сами по своей воле не уедете, то вас до границы отправят с солдатами. Стоит только сказать мне слово…
— Но этого слова, князь, вы не скажете — вам невыгодно компрометировать свою дочь… Да и вообще ваши угрозы напрасны, я их не пугаюсь… Не я в ваших руках, а вы в моих. Стоит только мне намекнуть про мою любовь к вашей дочери государю, и тогда…
