Адам Фоулдз - Ускоряющийся лабиринт

— Теперь ты его видела, — проговорила Клара, — и в тебя вселится демон.

— Никакой демон в меня не вселится. Так сказал ангел.

— Что хочешь, то и думай. Подожди, сама увидишь.

Мария покачала головой. Она ничего не чувствовала.

Должно быть, бесы уже изгнаны. И Клара не повелевает никакими демонами. Чтобы удостовериться, Мария наступила на круг и провела по нему ногой. Клара тотчас же подбежала, опрокинула Марию на спину и вцепилась в нее обеими руками. Мария, в миг отвратительного, нехристианского малодушия выставила перед собою ладони, чтобы защититься. И была счастлива, почувствовав, как Клара бьет, как топчет эти самые ладони. Под конец Клара плюнула в нее и убежала. Мария ощутила, что все ее лицо изрыто горящими бороздами. Деревья тихо покачивали над ней ветвями. Она встала, по подбородку потекла остывшая кровь. Она стояла и ловила капли обеими руками, пока кровь не омыла их полностью. Тогда она прижала руки к лицу, оставив алые отпечатки, и, ликуя, направилась обратно в лечебницу.

Там ей встретился Уильям Стокдейл, который взглянул на нее не без злорадства и сказал: «Боже мой, боже мой. Мне думается, тут есть чем заняться доктору. И, полагаю, к моей вящей радости вы проведете некоторое время в Лодж».

— Послушайте, послушайте, мы ведь можем малость подзаработать, а? Тряхнем стариной. Я все еще помню, чего хочет публика.

Он глядел на него в упор, вглядывался изо всех сил, но больше не видел в глазах Джона самого Джона, разве что мельком, словно бы тот понимал, что его заметили, и тут же прятался. Джон говорил очень быстро. Посреди его приплюснутого лица двигался сухой и мускулистый рот, из которого шел дурной запах.

Ему захотелось выбраться из этой клетки. Это страшный сон, просто страшный сон: его старый друг безумен, он бормочет и хохочет, зачитывая стихи из засаленного блокнота. Ведет себя, как одержимый. А еще это зловоние. И шумы, доносящиеся из других палат.

Джон Тейлор возвращался из Лепардз-Хилл-Лодж под осыпающимися деревьями в сопровождении Элизы Аллен. Под ногами хлюпали лужицы. Вокруг падали листья.

— Сивиллины пророчества, — произнес он. Его расстроило то, что он увидел, расстроили тающие жизни друзей. Эта хрестоматийная мысль наложила отпечаток на его настроение и в чем-то даже смягчила боль.

— Простите?

— Сивилла, предсказательница, — пояснил он. — Она записывала свои пророчества на листьях и пускала по ветру, — пусть читает, кто может. Я сейчас занимаюсь историей древнего мира, по большей части Египтом, пирамидами и всем таким прочим.

— Вот оно что. Непременно расскажите моему мужу. Уверена, ему будет интересно. Скажите, а как вам показался мистер Клэр?

— Так себе, — ответил он. — Он был… возбужден. Все спрашивал про свою детскую любовь, Марию. Я не нашел в себе сил рассказать ему, что она умерла. А еще — что было бы забавно, если бы не указывало на столь тяжелую болезнь, — порой ему вроде как кажется, что он лорд Нельсон.

— Да, а иногда Байрон, как мне рассказывали.

— Ну, это хотя бы можно понять. Он переписывает одну из поэм Байрона. А еще он очень резко, даже оскорбительно, отзывался о заведении и о вашем муже, которого он, по его словам, сейчас почти не видит. Он показал мне отрывок из поэмы «Дон Жуан», где выразил те же чувства. Он уже долго здесь? Я хочу сказать, в этом месте, а не в Фэйрмид-Хауз?

— Трудно сказать. Больше месяца. Многие наши больные в случае необходимости проводят там некоторое время, а потом возвращаются. Что до моего мужа, Джон Клэр и в самом деле почти его не видит, Мэтью сейчас очень занят, налаживает деревянное производство.

— Полагаю, вы не знали его на пике славы. А видели лишь только после того, как он лишился рассудка.

— Я привыкла видеть людей, лишившихся рассудка.

— Однако жаль, что вы не видели его таким, каким знал его я.

— Его умственные способности до сих пор не вызывают никаких сомнений.

— По поводу умственных способностей я как раз не уверен. То есть я убежден, что он весьма одарен и всегда очень хорошо разбирался в людях. Но тогда, в расцвете сил, его вдохновение — это было что-то! Ему не хватало стиля. Не хватало формальной выучки. Он использовал множество никому не известных слов из своего диалекта. Но живая земля, его родина… да будет мне позволено выразиться не вполне привычным образом… она пела через него. Сама Англия пела через него, ее вечная, живая душа. Многие тысячи строчек, и каждая свежа, образна, музыкальна, подлинна. Это был гений, истинно говорю вам. Куда же могла деться вся эта мощь, вопрошает он теперь, понимая, что ответа нет. Вы уж извините, мне вдруг захотелось о нем порассуждать. А ведь вы начали рассказывать, что ваш муж налаживает сейчас какое-то производство.

— Да, механический станок для резьбы по дереву.

— Ну конечно же! Пироглиф. Дивное греческое название, что пришлось бы по вкусу сивилле: огненная метка. Он мне об этом писал. Увы, я сейчас не располагаю достаточными средствами, чтобы войти в долю. И что же, он всецело поглощен этим проектом?

— Да. И, как обычно, не знает никакого удержу. Не говоря уже о том, что совершенно забросил лечебницу.

— А вы как поживаете, миссис Аллен? Давненько мы с вами не виделись.

Элизе вспомнилось особое сдержанное обаяние Джона Тейлора, столь приличествовавшее человеку образованному, неженатому и не чуждому литературных занятий. При взгляде на него в голову приходили тщательно убранные комнаты с элегантной мебелью. Ей представилось, как в их безмолвной чистоте она только и слышала бы, что скрип пера да нетерпеливый тихий звук разрезаемых страниц.

— С тех пор как вы привезли Джона.

— Нет-нет, дорогая, вы ошибаетесь. Тогда я видел только вашего мужа. И сына. Верно ведь? А с вами мы встречались, когда я издавал книгу вашего мужа. Немало лет прошло, а?

Элиза улыбнулась. Джон Тейлор окинул взглядом ее лицо, чуть постаревшее, но красивое в ослепительно ярком осеннем свете.

— Так как же у вас дела? — вновь поинтересовался он.

— Неплохо. Я бы даже сказала, что мы процветаем. Все здоровы. Дора только что вышла замуж и живет неподалеку от нас. Ну, и про резьбу по дереву не забывайте.

— Надеюсь, ваш муж за всеми этими делами не забыл, что у него есть жена?

— Ну что вы. Я бы сказала, нам обоим достает дел. Послушайте, вы должны непременно его повидать.

— Да, действительно. Я должен покрыть расходы на содержание Джона.

— А еще у нас тут гости, с которыми вы, возможно, будете не прочь познакомиться. А может, вам даже доводилось встречаться. Вы знаете поэта Альфреда Теннисона?

— Простите, я совсем перестал интересоваться поэзией. Но его имя мне знакомо. Он тоже здесь? Боюсь, критики его не пожалели. Не слишком-то они подобрели с тех пор, как нападали на моего бедного Китса. Надеюсь, они его не сломили. Он тоже лечится у вашего мужа?

— Нет-нет. Лечится его брат, меланхолик. Знаете, к ним приехали родные, целая толпа, и сейчас они как раз у нас. Конечно, Альфред тоже подвержен приступам дурного настроения. Но он не болен.

Они свернули с тропы и направились к Фэйрмид-Хауз. Гости как раз пили чай. Мэтью Аллен стоял с чашкой в руке, разглагольствуя перед сидевшей вокруг него молодежью, состоявшей преимущественно из дам, две из которых разглядывали кусочки древесины. Заметив издателя, он внезапно умолк, но, поприветствовав вновь вошедшего взглядом, окончил фразу.

— Мистер Тейлор, рад вас видеть! Садитесь же. Фултон!

Фултон послушно поднялся и предложил гостю свой стул.

— О нет, благодарю. Простите, я не могу остаться. А вы, стало быть, Фултон. Вы подросли.

— Спасибо, — сказал Фултон и опустил глаза, застеснявшись столь глупого ответа.

— Позвольте мне вас познакомить. Джон Тейлор, это — Теннисоны.

— Целая куча Теннисонов, — пробормотал один из них.

— Возможно, вы слыхали про Альфреда Теннисона. Альфред, это Джон Тейлор, который некогда издавал Китса, Хэзлитта, Лэма, беднягу мистера Клэра и, должен признать, один из моих собственных трудов, посвященный классификации видов безумия.